Она встречалась с ним прежде всего один раз, но он обратился к ней так, словно они – давнишние друзья, и, подойдя, сказал:
– Как поживаете? Можете не отвечать – вы выглядите чудесно, даже не скучающей! Ее глаза весело сощурились.
– Конечно! А с чего бы мне скучать, сэр?
– Разве вы еще не поняли, что это дьявольски скучный прием? Мне так кажется. Я бы не пришел, если бы меня сюда не затащили! Вы с Адамом – единственные знакомые мне люди, с которыми я был рад повстречаться. Я еще никогда в жизни не видел в одном месте столько чудаков и дуэний! У леди Нассингтон на приемах всегда одно и то же – никак не возьму в толк, с чего это сюда еще кто-то приходит!
– Ради Бога… – запротестовала Дженни. – Вас могут услышать!
– О, вовсе нет! Только не в этом гвалте! Странная вещь, не правда ли? Все персоны наипервейшей важности шумят, как львы во время кормежки. Идемте, я представлю вас моей матери – она хочет с вами познакомиться. – И добавил со своей ленивой улыбкой:
– Милейшее создание на свете! Она вам поправится. Мне и самому она нравится.
Это хотя и рассмешило ее, показалось довольно странным, будучи сказанным о матери, но он оказался совершенно прав, считая, что ей понравится леди Адверсейн, дородная и безмятежная дама, весьма немодного вида, но, судя по всему, с отзывчивым сердцем. Дженни сидела возле нее на диване и думала о том, какой несложной будет ее новая жизнь, если все великосветские дамы столь же добры и безыскусственны.
Если бы она только знала, что встретит гораздо больше доброты, чем можно было себе представить. Все были осведомлены, при каких обстоятельствах Адам занял место отца. И все желали ему добра. Салли Джерси могла воскликнуть, обращаясь к леди Каслри: «О Боже мой! Умоляю, не давайте ей рекомендацию в „Альмак“!» Но даже она, пожав плечами и надув губы, сказала:
– Да нет же! Я вовсе не хочу ее обидеть! Бедный сын Барди!.. Боже, что сказал бы Барди по поводу этого союза? У меня просто сердце разрывается от сострадания к этому несчастному молодому человеку! Ведь она выглядит просто ужасно, не правда ли? Но я съезжу на Гросвенор-стрит и пошлю ей открытку с приглашением на мой прием в следующем месяце! Что угодно, только не рекомендация для «Альмака»! Ах, Боже мой, нужно же соблюсти хоть какие-то границы. Скажите мне, – вы гораздо лучше меня знакомы с леди Оверсли, – это правда, что молодой Линтон прежде был помолвлен с мисс Оверсли? – И что у нее только что случился обморок – самый настоящий обморок – при виде его?
– Ей действительно стало дурно, – признала леди Каслри, – но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.
– О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти.
Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.
Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности – это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно – говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.
Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: «Джулия, любовь моя, моя дорогая!» Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение – в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, – пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.
Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг – ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков – и жену, бедняжку, тоже! – то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Как поживаете? Можете не отвечать – вы выглядите чудесно, даже не скучающей! Ее глаза весело сощурились.
– Конечно! А с чего бы мне скучать, сэр?
– Разве вы еще не поняли, что это дьявольски скучный прием? Мне так кажется. Я бы не пришел, если бы меня сюда не затащили! Вы с Адамом – единственные знакомые мне люди, с которыми я был рад повстречаться. Я еще никогда в жизни не видел в одном месте столько чудаков и дуэний! У леди Нассингтон на приемах всегда одно и то же – никак не возьму в толк, с чего это сюда еще кто-то приходит!
– Ради Бога… – запротестовала Дженни. – Вас могут услышать!
– О, вовсе нет! Только не в этом гвалте! Странная вещь, не правда ли? Все персоны наипервейшей важности шумят, как львы во время кормежки. Идемте, я представлю вас моей матери – она хочет с вами познакомиться. – И добавил со своей ленивой улыбкой:
– Милейшее создание на свете! Она вам поправится. Мне и самому она нравится.
Это хотя и рассмешило ее, показалось довольно странным, будучи сказанным о матери, но он оказался совершенно прав, считая, что ей понравится леди Адверсейн, дородная и безмятежная дама, весьма немодного вида, но, судя по всему, с отзывчивым сердцем. Дженни сидела возле нее на диване и думала о том, какой несложной будет ее новая жизнь, если все великосветские дамы столь же добры и безыскусственны.
Если бы она только знала, что встретит гораздо больше доброты, чем можно было себе представить. Все были осведомлены, при каких обстоятельствах Адам занял место отца. И все желали ему добра. Салли Джерси могла воскликнуть, обращаясь к леди Каслри: «О Боже мой! Умоляю, не давайте ей рекомендацию в „Альмак“!» Но даже она, пожав плечами и надув губы, сказала:
– Да нет же! Я вовсе не хочу ее обидеть! Бедный сын Барди!.. Боже, что сказал бы Барди по поводу этого союза? У меня просто сердце разрывается от сострадания к этому несчастному молодому человеку! Ведь она выглядит просто ужасно, не правда ли? Но я съезжу на Гросвенор-стрит и пошлю ей открытку с приглашением на мой прием в следующем месяце! Что угодно, только не рекомендация для «Альмака»! Ах, Боже мой, нужно же соблюсти хоть какие-то границы. Скажите мне, – вы гораздо лучше меня знакомы с леди Оверсли, – это правда, что молодой Линтон прежде был помолвлен с мисс Оверсли? – И что у нее только что случился обморок – самый настоящий обморок – при виде его?
– Ей действительно стало дурно, – признала леди Каслри, – но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.
– О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти.
Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.
Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности – это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно – говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.
Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: «Джулия, любовь моя, моя дорогая!» Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение – в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, – пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.
Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг – ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков – и жену, бедняжку, тоже! – то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113