– Что он пишет?
– Подрался на дуэли и чуть было не вылетел из заведения. – Она сощурилась и приблизила письмо к глазам. Почерк ее братца, насколько Ян мог судить, был чудовищно неразборчив. – А поводом послужил спор относительно беспорядков здесь, во Франции. Похоже, что в Англии большинство винит Национальное собрание за то, что намеренно не призывает к спокойствию, считая, что уничтожение привилегий – необходимое условие для выживания нации.
– Весьма возможно, что так оно и есть, – задумчиво произнес Ян.
– Геркуль того же мнения, но, в отличие от прочих, он не поддерживает насилия. Он пишет, что, если только народ не выйдет вовсе из повиновения, не будет ничего худого в том, чтобы благородные семейства были, наконец, принуждены отказаться от своих феодальных прав, поскольку это всегда было несправедливостью по отношению к бедному люду.
Она взглянула поверх письма на мужа.
– Похоже, твой брат умнее, чем я думал.
– Отец был в ярости, – продолжала Таунсенд, улыбнувшись. – Но имей в виду, не из-за взглядов Геркуля, а потому, что ему пришлось поехать в Кембридж, чтобы уладить дело. Зная Геркуля, я убеждена, что он предпочел бы, чтобы его во время летней сессии спровадили домой.
– Угу, – согласился Ян, хотя и несколько рассеянно. Слушая ее, он одновременно просматривал почту, а затем безраздельно углубился в стопку лежавших перед ним густо исписанных бумаг.
Уверенная в том, что он скажет ей, если там окажутся важные известия, Таунсенд поднялась из-за стола. Потягиваясь, зевая, она подошла к окну и выглянула в сад. Ничто на свете не любила она так, как эти долгие, праздные утра, которые они проводили с Яном за завтраком. Теперь, когда на полях шла жатва, Ян предложил раза два в неделю вставать попозже, чтобы насладиться обществом друг друга, неторопливо завтракая, не думая об ожидающих обоих трудах и заботах. Когда созреет виноград, придется достаточно много потрудиться, что вынудит их подолгу быть врозь.
Распахнув двери на галерею, Таунсенд шагнула в сад, и сразу же окружило ее пьянящее, буйное благоухание позднего лета. Она всей грудью вдохнула в себя запахи цветов, раскаленной земли и пыли, которую ветерок поднял с садовых дорожек. Сев на балюстраду, она закрыла глаза и подняла лицо к солнцу. Никогда прежде не знала она такого знойного, яркого солнца, как это. В Норфолке оно светило редко и никогда не было таким ослепительным. Таунсенд успела уже почти полюбить его и с сомнением подумала о том, сумеет ли привыкнуть к сырому, холодному Войну, когда они с Яном вернутся туда навсегда.
– Когда состаримся, – говорил он каждый раз, когда она спрашивала, как скоро это произойдет. И целовал, словно желая показать, что считает вопрос решенным, с чем Таунсенд охотно соглашалась. Если Ян желает остаться тут, в Сезаке, что ж, она очень рада. Правда, в глубине души она порой тосковала по дикой красоте северных краев и размышляла над тем, что же представляют собой их шотландские владения, которых она никогда не видела. По временам вдруг вспоминалась Изабелла Монкриф, которая написала им один-единственный раз, чтобы узнать, поправляется ли Ян после ранения, и беззастенчиво осведомиться, зреет ли уже в утробе Таунсенд дитя.
– Не сомневаюсь, – сказал тогда Ян, скомкав и отшвырнув письмо Изабеллы, – что она поставила на мне крест и надеется обрести нового, более сговорчивого наследника в моем сыне.
Таунсенд после его ухода подобрала письмо и, разгладив, прочла, чтобы написать затем любезный ответ. Она догадывалась, что прощание Яна с его двоюродной бабкой было горьким, и надеялась, что сумеет восстановить их отношения, разумеется, спустя какое-то время. Ян Бен Монкриф не из тех, кого легко подтолкнуть в ту или иную сторону. Однако Таунсенд теперь тоже принадлежала к роду Монкрифов, подданные герцога были и ее подданными, и она почему-то не могла о них забыть, как забыл Ян.
Чья-то рука погладила Таунсенд по щеке и пробудила от задумчивости. Она открыла глаза – над нею склонился Ян, он был без шляпы, и солнце припекало его голову.
– Что случилось? – голос ее звучал непривычно резко. Великий страх не был неведом и здесь, в Турени, вопреки всем заверениям Таунсенд в последнем ее письме домой.
– Я вынужден на какое-то время уехать, – спокойно ответил Ян.
Таунсенд соскочила с балюстрады.
– Уехать?
– Куда?
– Назад, в Версаль.
– Нет! – твердо заявила она.
– Я сам огорчен, но там неприятности, Таунсенд. В письмо, которое я получил от д'Аркора, вложен экземпляр воззвания, выпущенного Национальным собранием двадцать шестого августа. Они называют это «Декларацией прав человека и гражданина». Никогда не читал более удивительного, идеалистического и просвещенного документа.
– Тогда зачем тебе ехать? Чем он плох? Мне кажется, он послужит тем компромиссом между народом и монархией, на который так рассчитывал граф де Грив.
Ян сжал ладонями ее лицо. Таунсенд смолкла.
– Дело в том, что Людовик совершил ужасную ошибку, отверг его как слишком неопределенный. Ему представился последний шанс спасти монархию, но он, похоже, не сознает этого. Д'Аркор рассчитывает, что я сумею склонить его к благоразумию. Сам он уже отчаялся убедить Людовика.
– Ты и вправду обладаешь таким влиянием на короля? – удивилась Таунсенд.
– В данном случае я очень на это надеюсь.
– Тогда я поеду с тобой.
– Нет! – решительно бросил Ян.– Я поеду один. – Он увидел, как проступает на ее лице негодование, и продолжал: – Версаль теперь иной, Таунсенд. Это уже не место увеселений, каким он тебе запомнился. Напряженность, возникшая между королем и народом, с июля возросла до угрожающих размеров. Я не хочу подвергать тебя таким испытаниям...
– Неужели? А как насчет тех испытаний, которым ты подвергал меня прежде? Ты полагаешь, что Версаль был для меня и впрямь местом увеселений, когда я последний раз там была?
Он метнул в нее сердитый взгляд. Что мог он на это ответить? Она была права, ей действительно там пришлось нелегко.
– Я полагал, Версаль пришелся тебе по душе... – Это прозвучало по-мальчишески глупо, но ничего лучшего в ту минуту ему не пришло в голову...
– Так было раньше, – невозмутимо парировала Таунсенд. – Теперь будет иначе. Иные обстоятельства – гораздо более благоприятные для меня.
– Ты полагаешь? Я уже говорил тебе, что Сен-Альбан имел при Дворе много друзей. И хотя герцог Орлеанский выступил в мою защиту и Людовик простил мне его смерть, они-то наверняка не простили. Я нажил себе при Дворе новых врагов, Таунсенд, и они станут и твоими врагами тоже. Просто потому, что ты моя жена.
– И как твоя жена я настаиваю на том, чтобы поехать с тобою, – не сдавалась Таунсенд. – Просто потому, что хочу быть возле тебя. Но, может быть, ты этого не хочешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91