Скиньте, сбросьте меня
В Волгу-матушку,
Утопите в ней
Грусть-тоску мою.
Марченко поник головой, стоял тихий и какой-то растерянный. А песня лилась в его сердце, обжигая:
Лучше в Волге мне быть
Утопленному,
Чем на свете жить
Разлюбленному.
Хор смолк. Оборвалась хорошая песня.
Дымной наволочью подернулись выпуклые глаза Ванина. Пение растеребило и Сенькино сердце. Помрачнел лихой разведчик, опустил когда-то беспечальную голову и не смел поднять ее, взглянуть на Наташу, словно чувствовал свою большую вину перед ней. Непокорный вихор сполз на опаленную солнцем приподнятую правую бровь. Потом он резко вскочил на ноги, зачем-то быстро взобрался на самую высокую яблоню, в кровь исцарапан руки о маленькие колючие сучья, невидимые в темноте. Ветер сорвал с его головы пилотку, растрепал густые мягкие волосы.
Сенька слез на землю, подсел к Шахаеву. Тот уже давно наблюдал за ним.
-- Что с тобой, Семен?
Обрадовавшись этому вопросу, Сенька, однако, ответил не сразу. Лишь проворчал невнятное:
-- Черт знает что... Вот тут... ерунда какая-то, -- ткнул раза два себя в грудь.
-- Об Акиме вспомнил?
-- Угу, -- угрюмо выдавил Ванин и, помолчав, начал торопливо и горячо: -- Не увижу его больше -- вот беда. Решил, поди, что я плохой товарищ... издевался над ним...
-- Тебя беспокоит только это?
-- Ну да...
-- A ты всегда был прав в споре с Акимом? -- в узких щелках припухших век кусочками антрацита поблескивали чуть косящие глаза. -- Как ты думаешь?
-- Не знаю...
-- Вот видишь. Не так важно, Семен, что вы не успели помириться с Акимом. Важно другое -- чтобы ты нашел мужество сказать себе: "Да, я не всегда был прав, обвиняя товарища. Я понял это. И больше не допущу ничего подобного по отношению к своим боевым друзьям". Акиму уже сейчас все равно: помирились вы с ним или нет. А вот для нас, живых твоих товарищей, очень важно, чтобы ты, Семен, сделал для себя такой вывод.
Сенька молчал. А Шахаев, положив на его плечо свою короткую тяжелую руку, неторопливо продолжал:
-- Аким был прав в одном: нельзя валить в одну кучу убежденных фашистов и немцев, обманутых и развращенных фашизмом. А ты смешиваешь. Для тебя все они одинаковы. Немцы -- и все. И их надо уничтожать везде, как ты часто говоришь. Аким не соглашался с тобой в этом, и он был прав. Надо глядеть вперед, Семен, а не назад. Кто знает, может, когда-нибудь немцы тоже построят у себя новую жизнь и встанут в один ряд с нами...
Сенька слушал и не верил ушам своим. Тот ли это Шахаев говорит такие слова? Не он ли учил молодых бойцов быть беспощадными к врагам? Разве не сам Шахаев вот совсем недавно, на Курской дуге, лично убил восемь немцев? Нет, тут что-то не то...
-- Как можно говорить такое, товарищ старший сержант? -- начал Ванин запальчиво, обжигая парторга зеленым блеском своих округлившихся глаз. -- Я вот вас опять не понимаю. Что я, к примеру, должен делать, когда на меня прет целая цепь немцев? Сидеть и ждать? Ведь все фрицы как фрицы, в плоских касках с чертенячьими рожками, в зеленых мундирах, -- разберись, который из них убежденный и у которого этого убеждения нет. На лбу не написано, а ежели и написано у
какого, так издали не увидишь. Пока будешь разбираться, они тебя прихлопают. Доказывай потом, что ты не верблюд...
Шахаев улыбнулся:
-- Ай, Семен, Семен! Упрямая твоя головушка! Кто же тебе сказал, что в бою не надо убивать. Бой есть бой. Там против тебя только враги. И ты прав, когда говоришь, что на войне надо быть злым. Добряки тут ни к чему...
-- Во-во!.. -- подхватил Ванин и победно посмотрел на парторга. -- Но Аким не понимал этого. А я хотел его на путь истинный направить. Друг же он мой. А в уставе сказано: помогай товарищу словом и делом, удерживай его от дурных поступков. Я действовал согласно уставу. Словом удерживал... Ведь это факт, что Аким пожалел предателя, не убил гадину такую!..
-- Ну, это еще неизвестно, пожалел или нет.
-- Ясное дело -- пожалел!..
-- А по-моему, тут что-то другое.
-- Значит, я был не прав?
-- А ты сам-то как думаешь?
Сенька не ответил.
Вокруг было тихо. Только на вершинах яблонь и груш чуть слышно роптали увядающие листья. Изредка они срывались и, невидимые, мягко ложились у ног и на головы присмиревших солдат.
У плетня, в сухой прошлогодней крапиве, сопя и фырча, бегали ежи, гоняясь за мышами и другой мелкой тварью. В воздухе неслышно носились нетопыри, и трассирующими пулями бороздили ночной мрак светлячки.
Ванин прислушивался к возне у плетня: с необычайной ясностью припомнился ему окоп -- тот, на Донце: еж, колючим комком скатившийся по его спине на дно окопа; острый запах человеческого пота; хриплое дыхание; белоглазый, с рыжей подпалиной густых бровей немец, его искусанная нижняя губа и хрусткий звук вонзившегося в грудь ножа; ястребиный нос Акима и сам Аким, изогнувшийся над врагом...
"Неужели я был не прав?" -- Сенька прищемил зубами нижнюю губу.
-- Хороший парень был все-таки Аким, -- сказал он, подумав. -- Умный... Умнее меня, -- признался он с неожиданной самоотверженностью и добавил упавшим голосом: -- А расстались как враги. И все я...
Ванин замолчал и больше уже не решался заговорить, будто боясь спугнуть то глубокое и необыкновенное чувство, которое родила в нем эта короткая беседа.
От майора Васильева прибежал посыльный, что-то сообщил Марченко, стоявшему в глубине сада, и оттуда послышался голос лейтенанта:
-- Забаров, строй бойцов!
Разведчики вскочили и привычно построились.
В саду сгустилась темнота, поглотила деревья. Лиц разведчиков не было видно. Сенька стоял рядом с Шахаевым, облачившись в маскировочный халат. На левый фланг с санитарной сумкой встала Наташа. Возле нее -- Камушкин. Чуть поодаль находился со своей повозкой Кузьмич. Лошади его уже были запряжены. Отбиваясь от насекомых, они встряхивали гривами, сучили задними ногами, отмахивались хвостами. Подальше, у другой повозки с трофейными битюгами, белел колпак Лачуги. Повар с помощью двух молодых разведчиков укладывал котел и провизию.
-- Ну, как у тебя там, Михаил? -- спросил Кузьмич.
-- Готово! -- ответил тот.
-- Выезжай на дорогу. Едем к Днепру.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Дожди сменились ясной погодой. Стояло настоящее "бабье лето" с белым, летучим тенетником. Листья тополей, вспугнутые орудийными вздохами, долго кружась в воздухе, желто-красными парашютиками спускались вниз, укрывая багряным одеялом засыпающую землю. Еще под бледно-синим куполом неба не раздавался плач журавлей, но уже было ясно, что пройдет денек-другой и польется сверху прощальное курлыканье, наполняя человеческое сердце грустью и неистребимой жаждой бытия.
В один из таких дней дивизия генерала Сизова, заняв вместе с другими частями поселки Новый и Старый Орлик, что юго-восточнее Кременчуга, вышла к Днепру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92