– Мерфи вздохнул. – Наверное, я переживаю второе детство.
Мерфи поцеловал Силию по-лидийски и направился к двери.
– Насколько я понимаю, ты… ты уходишь от меня, – тихо проговорила Силия.
– Ухожу на какое-то время. Ты сама меня к этому вынудила.
– Совсем, навсегда? – еще тише спросила Силия.
– Да нет! Просто на какое-то, совсем непродолжительное время. Максимум на… Если бы я уходил совсем, навсегда, я бы забрал свое кресло.
Мерфи засунул руку во внутренний карман пиджака, чтобы проверить, на месте ли Сук. Проверил. Гороскоп на месте. Ушел.
Степень раздетости Силии была столь высока, что она не могла проводить его до двери, поэтому ей пришлось удовлетвориться вскарабкиванием на стул и выглядыванием из окна. Она ждала, а Мерфи все не появлялся на улице, и она уже начала с некоторым беспокойством раздумывать над тем, куда он мог подеваться. И тут она услышала, что он возвращается и входит в комнату.
– Послушай, не сегодня ли утром должна состояться какая-то казнь? – спросил Мерфи. – По воскресеньям казней не проводят. Мерфи хлопнул себя по лбу ладонью жестом, который будто говорил: я в отчаянии от своей глупости – как я об этом не подумал! Покачав головой, Мерфи снова вышел. Он прекрасно знал, что было воскресенье – ведь в соответствии с указаниями гороскопа, для того чтобы приступить к работе, ему требовалось именно воскресенье, но ему все время казалось, что была пятница – день казней, любви и поста.
Глядя из окна вниз на улицу, Силия видела, как Мерфи, сделав несколько шагов, остановился – голова опущена, зажата в колодках плеч, одна рука прижимает оттопыривающийся пиджак спереди, другая сзади; общий вид, как у танцора, отплясывавшего какой-то танец и вдруг окаменевшего. Постояв немного, Мерфи двинулся вперед, но пройдя несколько шагов, снова остановился и ухватился рукой за один из стержней решетчатой ограды, оказавшейся рядом; он держался за стержень у самого верхнего его острия на уровне своей головы, и похож он был теперь на человека, опирающегося на древко копья.
Уже после того, как все иные обстоятельства его ухода стерлись в памяти Силии, перед ее внутренним взором, часто в самые неподходящие моменты, хотела она того или не хотела, всплывала разжимавшаяся и вновь сжимавшаяся рука Мерфи, ухватившаяся за стержень ограды у основания острия, как раз на уровне его темноволосой головы.
Наконец Мерфи отчалил от ограды, но двинулся не вперед, а назад, к дому. Силия подумала, что он что-то забыл взять с собой и поэтому возвращается, но нет – он прошел мимо входной двери и двинулся дальше. Когда он проходил прямо под ней, Силия окликнула его, пожелав успеха и крикнув «до свидания!». Но Мерфи не расслышал ее – он был поглощен своими мыслями и к тому же громко, по-змеиному, шипел.
Его вид привлек внимание мальчишек, игравших на дороге в футбол. Мерфи выглядел в их глазах столь нелепо, что они прервали игру. Мальчишки стали паясничать, обезьянничать, перекривляя походку и движения Мерфи, и Силия поглядывала на их ужимки до тех пор, пока Мерфи не скрылся из виду.
Тем вечером Мерфи не вернулся, не вернулся он и на следующий день. Уже в понедельник Кэрридж поинтересовалась, куда подевался Мерфи. «Уехал по делам», – пояснила Силия. А во вторник Кэрридж спросила, когда Мерфи должен вернуться. «Со дня на день», – ответила Силия. В среду Кэрридж разжилась новым набором бесплатных образцов парфюмерных товаров, и когда она, благоухающая, принесла чай, Силия предложила ей присесть.
– С величайшим удовольствием присяду, – приняла Кэрридж предложение Силии. – У вас неприятности? – спросила она, чья благотворительность была почти безгранична, лишь бы не требовалось оказывать денежную помощь или раздавать милостыню. – Я вовсе не хочу вмешиваться в ваши дела, вам виднее, что и как, но я слышу, как вы ходите из угла в угол по комнате, как вот совсем недавно делал, пока его у нас не забрали, наш старичок – да упокоит Господь его душу.
Кэрридж выразилась так – «у нас его забрали» – не потому, что обладала фаталистическим складом ума, а потому, что в качестве квартиросдатчицы считала своим долгом подчеркивать свою убежденность в полной случайности происшедшего со стариком; она решила повторять при каждом удобном случае, что он перерезал себе горло «совершенно случайно», бреясь.
– Нет, нет, – запротестовала Силия, – никаких особенных неприятностей.
– Да, да, понятно, – закивала головой Кэрридж, – у нас у всех бывают свои маленькие неурядицы.
Кэрридж вздохнула, подумав о том, что неплохо бы было, если бы ее собственные неурядицы причиняли ей меньше беспокойства.
– Знаете что, расскажите мне что-нибудь о нашем старике, – попросила Силия.
История, имевшаяся в запасе у Кэрридж, была столь жалкой и скучной, что мы приведем лишь ту ее часть, которая касалась происшедшей трагедии – при описании случившегося рассказ сделался живее, очевидно, оттого, что ее алчность окрыляла ее воображение.
– …ну вот, вынимает он свою бритву, чтоб побриться. Он всегда, знаете ли, брился в полдень…
Это было ложью – старик брился раз в неделю и всегда перед сном.
– …я это знаю наверняка, потому что потом я нашла кисточку для бритья на туалетном столике с засохшим кремом для бритья, который он выдавил на нее…
Еще одна ложь.
– …ну вот, он хочет положить тюбик на столик, идет через всю комнату, держа в руке раскрытую бритву, и пытается по дороге закрутить колпачок. Не получается. И тут он случайно роняет колпачок. Что он делает дальше? Он бросает тюбик на кровать, а сам опускается на колени и начинает искать этот колпачок. А бритва-то в руке! Тюбик так и остался лежать на кровати, а колпачок я нашла под кроватью…
Все это ложь.
– …ну вот, ползает он, значит, по полу, а открытая бритва, как вы помните, у него в руке. И тут его хватает приступ…
Вот так и произнесла, с ударением на последнем слоге.
– когда он поселялся, он меня предупредил, что у него бывают приступы и судороги. Сказал, что в этом году уже два приступа было – во вторник на масличной неделе, в последний, значит, день масленицы, и в день больших ежегодных скачек. Вот такое вот дело…
Все это ложь.
– …ну вот, он падает на пол, лицом вниз, горлом прямо на бритву и ррррррррррррраз! – Кэрридж для пущей важности изобразила происшедшее, чиркнув большим пальцем руки себе по горлу. – Ну вот вам и все. Ничего другого и не могло случиться.
Силия просила рассказать о старике вовсе не для того, чтобы выслушивать придуманное описание его последних минут. Но она, напустив на лицо заинтересованное выражение, не перебивала Кэрридж и терпеливо ждала продолжения.
– Я так думаю, и не постеснялась высказать свою мысль полиции, – продолжила Кэрридж. – Не станет человек сегодня платить за квартиру вперед за месяц, чтоб завтра покончить с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Мерфи поцеловал Силию по-лидийски и направился к двери.
– Насколько я понимаю, ты… ты уходишь от меня, – тихо проговорила Силия.
– Ухожу на какое-то время. Ты сама меня к этому вынудила.
– Совсем, навсегда? – еще тише спросила Силия.
– Да нет! Просто на какое-то, совсем непродолжительное время. Максимум на… Если бы я уходил совсем, навсегда, я бы забрал свое кресло.
Мерфи засунул руку во внутренний карман пиджака, чтобы проверить, на месте ли Сук. Проверил. Гороскоп на месте. Ушел.
Степень раздетости Силии была столь высока, что она не могла проводить его до двери, поэтому ей пришлось удовлетвориться вскарабкиванием на стул и выглядыванием из окна. Она ждала, а Мерфи все не появлялся на улице, и она уже начала с некоторым беспокойством раздумывать над тем, куда он мог подеваться. И тут она услышала, что он возвращается и входит в комнату.
– Послушай, не сегодня ли утром должна состояться какая-то казнь? – спросил Мерфи. – По воскресеньям казней не проводят. Мерфи хлопнул себя по лбу ладонью жестом, который будто говорил: я в отчаянии от своей глупости – как я об этом не подумал! Покачав головой, Мерфи снова вышел. Он прекрасно знал, что было воскресенье – ведь в соответствии с указаниями гороскопа, для того чтобы приступить к работе, ему требовалось именно воскресенье, но ему все время казалось, что была пятница – день казней, любви и поста.
Глядя из окна вниз на улицу, Силия видела, как Мерфи, сделав несколько шагов, остановился – голова опущена, зажата в колодках плеч, одна рука прижимает оттопыривающийся пиджак спереди, другая сзади; общий вид, как у танцора, отплясывавшего какой-то танец и вдруг окаменевшего. Постояв немного, Мерфи двинулся вперед, но пройдя несколько шагов, снова остановился и ухватился рукой за один из стержней решетчатой ограды, оказавшейся рядом; он держался за стержень у самого верхнего его острия на уровне своей головы, и похож он был теперь на человека, опирающегося на древко копья.
Уже после того, как все иные обстоятельства его ухода стерлись в памяти Силии, перед ее внутренним взором, часто в самые неподходящие моменты, хотела она того или не хотела, всплывала разжимавшаяся и вновь сжимавшаяся рука Мерфи, ухватившаяся за стержень ограды у основания острия, как раз на уровне его темноволосой головы.
Наконец Мерфи отчалил от ограды, но двинулся не вперед, а назад, к дому. Силия подумала, что он что-то забыл взять с собой и поэтому возвращается, но нет – он прошел мимо входной двери и двинулся дальше. Когда он проходил прямо под ней, Силия окликнула его, пожелав успеха и крикнув «до свидания!». Но Мерфи не расслышал ее – он был поглощен своими мыслями и к тому же громко, по-змеиному, шипел.
Его вид привлек внимание мальчишек, игравших на дороге в футбол. Мерфи выглядел в их глазах столь нелепо, что они прервали игру. Мальчишки стали паясничать, обезьянничать, перекривляя походку и движения Мерфи, и Силия поглядывала на их ужимки до тех пор, пока Мерфи не скрылся из виду.
Тем вечером Мерфи не вернулся, не вернулся он и на следующий день. Уже в понедельник Кэрридж поинтересовалась, куда подевался Мерфи. «Уехал по делам», – пояснила Силия. А во вторник Кэрридж спросила, когда Мерфи должен вернуться. «Со дня на день», – ответила Силия. В среду Кэрридж разжилась новым набором бесплатных образцов парфюмерных товаров, и когда она, благоухающая, принесла чай, Силия предложила ей присесть.
– С величайшим удовольствием присяду, – приняла Кэрридж предложение Силии. – У вас неприятности? – спросила она, чья благотворительность была почти безгранична, лишь бы не требовалось оказывать денежную помощь или раздавать милостыню. – Я вовсе не хочу вмешиваться в ваши дела, вам виднее, что и как, но я слышу, как вы ходите из угла в угол по комнате, как вот совсем недавно делал, пока его у нас не забрали, наш старичок – да упокоит Господь его душу.
Кэрридж выразилась так – «у нас его забрали» – не потому, что обладала фаталистическим складом ума, а потому, что в качестве квартиросдатчицы считала своим долгом подчеркивать свою убежденность в полной случайности происшедшего со стариком; она решила повторять при каждом удобном случае, что он перерезал себе горло «совершенно случайно», бреясь.
– Нет, нет, – запротестовала Силия, – никаких особенных неприятностей.
– Да, да, понятно, – закивала головой Кэрридж, – у нас у всех бывают свои маленькие неурядицы.
Кэрридж вздохнула, подумав о том, что неплохо бы было, если бы ее собственные неурядицы причиняли ей меньше беспокойства.
– Знаете что, расскажите мне что-нибудь о нашем старике, – попросила Силия.
История, имевшаяся в запасе у Кэрридж, была столь жалкой и скучной, что мы приведем лишь ту ее часть, которая касалась происшедшей трагедии – при описании случившегося рассказ сделался живее, очевидно, оттого, что ее алчность окрыляла ее воображение.
– …ну вот, вынимает он свою бритву, чтоб побриться. Он всегда, знаете ли, брился в полдень…
Это было ложью – старик брился раз в неделю и всегда перед сном.
– …я это знаю наверняка, потому что потом я нашла кисточку для бритья на туалетном столике с засохшим кремом для бритья, который он выдавил на нее…
Еще одна ложь.
– …ну вот, он хочет положить тюбик на столик, идет через всю комнату, держа в руке раскрытую бритву, и пытается по дороге закрутить колпачок. Не получается. И тут он случайно роняет колпачок. Что он делает дальше? Он бросает тюбик на кровать, а сам опускается на колени и начинает искать этот колпачок. А бритва-то в руке! Тюбик так и остался лежать на кровати, а колпачок я нашла под кроватью…
Все это ложь.
– …ну вот, ползает он, значит, по полу, а открытая бритва, как вы помните, у него в руке. И тут его хватает приступ…
Вот так и произнесла, с ударением на последнем слоге.
– когда он поселялся, он меня предупредил, что у него бывают приступы и судороги. Сказал, что в этом году уже два приступа было – во вторник на масличной неделе, в последний, значит, день масленицы, и в день больших ежегодных скачек. Вот такое вот дело…
Все это ложь.
– …ну вот, он падает на пол, лицом вниз, горлом прямо на бритву и ррррррррррррраз! – Кэрридж для пущей важности изобразила происшедшее, чиркнув большим пальцем руки себе по горлу. – Ну вот вам и все. Ничего другого и не могло случиться.
Силия просила рассказать о старике вовсе не для того, чтобы выслушивать придуманное описание его последних минут. Но она, напустив на лицо заинтересованное выражение, не перебивала Кэрридж и терпеливо ждала продолжения.
– Я так думаю, и не постеснялась высказать свою мысль полиции, – продолжила Кэрридж. – Не станет человек сегодня платить за квартиру вперед за месяц, чтоб завтра покончить с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73