До предела. Зверь знает, где предел. Лучше самого Гота знает Он специально делает это: выводит из себя. Зачем?
– Я могу вылечить Кинга.
– Но? – вопросительно уточнил Дитрих. Внешне спокойно, хотя мало толку от напускного спокойствия в разговоре со Зверем.
– Никаких «но». Я просто пришел сказать тебе, что могу вылечить Кинга.
– В число твоих способностей входит и эта?
– Да.
– Где же ты был раньше?
Равнодушно пожал плечами.
– Раньше я об этом не задумывался.
– Вот как? – И ведь не врет, похоже. С него и вправду станется не подумать о том, что можно напрячься не для себя, а для кого-то другого. – В таком случае, может быть, ты и Джокера вылечишь? Тогда с безопасностью в ущелье разберется он. У Джокера это лучше получится. Так же, как у Кинга лучше получится переделать бортовой компьютер. А ты отправишься в кратер.
– Джокера? – Зверь прикинул что-то про себя. – Можно и Джокера.
Гот начал сомневаться в том, что его выводят из себя намеренно. Нет, кажется, Зверь, заработавшись, просто перестал подстраиваться под собеседника. Если даже он и делает это не задумываясь, после четырех бессонных суток немудрено подрастерять навыки.
– А Лонга и Петлю оставишь умирать? – поинтересовался майор, гася раздражение. За последнее время этим искусством он овладел в совершенстве. Бешеное напряжение, ощущение собственного бессилия, двойственная ситуация с… этим. А он, специально или нет, делает все, чтобы ситуация перестала быть двойственной, разрешившись в одном-единственном направлении.
– О Костыле речи вообще не идет? – вопросом на вопрос, в обычной своей манере.
– Костыля уже никто не вылечит. – Гот на секунду зацепился взглядом за взгляд. В черных глазах только скука и равнодушная снисходительность. – У него осталось два, от силы три дня.
– Быстро он.
Зверь ведь не знает о том, что Костыль совсем плох. И не знает о том, что остальные четверо проживут куда меньше. У них болезнь развивается иначе. Чуть-чуть иначе. У каждого со своими особенностями. А Зверь не знает. Он все это время почти безвылазно провел в цехе… И слава богу, что безвылазно, что не попадался на пути, не… Не напоминал о себе.
– Тридцать четыре дня. Не так уж быстро.
Если бы ты раньше вспомнил о том, что умеешь лечить…
– Десять минут до – это много или мало? – неожиданно и вроде бы не к месту напомнил Зверь. – Много или мало, если их достаточно, чтобы убежать, но недостаточно, чтобы убедить?
– Мысли читаешь?
– Бежать имело смысл. Убеждать кого-то было делом бессмысленным. Лечить Кинга нужно. Он полезен. Лечить Джокера… в общем, тоже нужно. Лечить Костыля – только зря тратить время.
– А Лонг и Петля?
– А зачем?
Вот сейчас бы и ударить. Но, во-первых, давать волю чувствам – последнее дело для командира. А во-вторых… во-вторых, подкупающая искренность и «врожденное, мать его, обаяние». Когда он был искренен? Тогда, во время последнего их человеческого разговора? Или сейчас, когда хочется вколотить ему в глотку эту снисходительную улыбку? И был ли он вообще хоть когда-нибудь искренен?
Нет смысла. Не отслеживается логика в происходящем. Зверю бы сейчас сторожиться, сейчас доверие завоевывать. Двойственность проклятую в свою пользу обернуть пытаться. Ведь он сможет, если захочет. Пока колеблется все на грани, еще не склонившись ни в одну, ни в другую сторону, он сможет. Всеобщее обожание тому наглядный пример. Зачем он делает… да что он вообще делает? О чем думает? Мысли Гота для него как на ладони раскрытой. А его собственные мысли, его система мышления, прямолинейная до глупости, анализу не поддается.
И это тоже раздражает.
– Зачем? – повторил Дитрих и поймал себя на почти зверской снисходительности в голосе. – Да затем, что четверо лучше, чем двое. От Кинга больше пользы, чем от тебя, когда дело касается электроники. От Джокера – в джунглях, а здесь кругом джунгли. Лонг и Петля ценны тем, что их больше. Ты, со всеми своими наворотами, не сможешь быть одновременно в двух местах.
– Если ты вернешься, плюс-минус два человека ничего для нас не решат.
– А если я не вернусь?
– Значит, ты погибнешь. И не один ли тогда хрен, что тут будет?
– Для вас – не один. С точки зрения здравого смысла, Зверь, четверо лучше, чем двое. Чувствам верить нельзя, конечно, но чувства здесь и ни при чем. Элементарная математика. Даже, пожалуй, арифметика. Наука самая что ни на есть точная. Да что с тобой разговаривать! – Гот отвернулся к своему болиду. – Можешь вылечить – лечи. Потом отправляйся в кратер. Отделение Пенделя все еще под тобой, больше людей я не дам. Выполняй.
– Слушаюсь.
Исчез. Вот только что был, и вот уже нету. В воздухе растаял.
Он доиграется так когда-нибудь. Но раздражение, сначала глухое, потом клокочущее, постепенно сходит на нет. Неприязнь к Зверю никуда не делась, а вот неприязнь к себе самому, к подвешенности собственной, она проходит. Есть три вида неприятных состояний: когда нужно принимать решение; когда не знаешь, как относиться к человеку; и когда знаешь, как, но не можешь себя заставить.
С решениями просто: принял и успокоился. С отношением так легко не получается. А с третьим вариантом, самым паскудным, довелось столкнуться в первый раз. Что ж, все проходит. И это пройдет. Сейчас уже можно признаться себе, что попал, так же, как все другие, под влияние Зверя. Что и для тебя нашлась у него личина. Не особо даже хитрая.
…я не притворяюсь
для простодушного майора, не лишенного готического романтизма, излишняя хитрость ни к чему.
Если хочешь, я могу быстренько нацепить личину, которая будет лично тебе симпатична до крайности.
Маска под маской. Сколько их у него? Столько же, сколько улыбок?
…я тебе верю
И непонятно, то ли восхититься этой тварью, которая играет своими-чужими образами с непринужденным изяществом, меняет обличья, как меняются картинки в калейдоскопе,
…в человека, который тебе верит, трудно стрелять…
то ли устыдиться собственной доверчивости. А Зверю ведь уже незачем притворяться. Вот они, рамки его мышления. Если Гот доберется до Земли и на Цирцею придет помощь, у убийцы будет неделя на то, чтобы снова скрыться. Если Гот до Земли не доберется, беспокоиться вообще не о чем. От самого Гота уже ничего и не зависит. Он пообещал отсрочку, и он свое обещание выполнит. Зверь понять этого не может, но знает, что именно так и будет.
Ладно. Хватит. Если Кинг действительно каким-то чудом поправится, все проблемы окажутся решены. Зверь проторчит в кратере вплоть до дня старта. С Готом они больше не пересекутся. И это к лучшему. Ни к чему лишний раз вспоминать собственную глупость и ругать собственную романтичность.
Черт побери! Насколько же легче стало дышать! Как раньше. Ну, или почти как раньше.
ЗА КАДРОМ
Если получилось стать змеей, пауком, рысью, можно попробовать стать «другим».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Я могу вылечить Кинга.
– Но? – вопросительно уточнил Дитрих. Внешне спокойно, хотя мало толку от напускного спокойствия в разговоре со Зверем.
– Никаких «но». Я просто пришел сказать тебе, что могу вылечить Кинга.
– В число твоих способностей входит и эта?
– Да.
– Где же ты был раньше?
Равнодушно пожал плечами.
– Раньше я об этом не задумывался.
– Вот как? – И ведь не врет, похоже. С него и вправду станется не подумать о том, что можно напрячься не для себя, а для кого-то другого. – В таком случае, может быть, ты и Джокера вылечишь? Тогда с безопасностью в ущелье разберется он. У Джокера это лучше получится. Так же, как у Кинга лучше получится переделать бортовой компьютер. А ты отправишься в кратер.
– Джокера? – Зверь прикинул что-то про себя. – Можно и Джокера.
Гот начал сомневаться в том, что его выводят из себя намеренно. Нет, кажется, Зверь, заработавшись, просто перестал подстраиваться под собеседника. Если даже он и делает это не задумываясь, после четырех бессонных суток немудрено подрастерять навыки.
– А Лонга и Петлю оставишь умирать? – поинтересовался майор, гася раздражение. За последнее время этим искусством он овладел в совершенстве. Бешеное напряжение, ощущение собственного бессилия, двойственная ситуация с… этим. А он, специально или нет, делает все, чтобы ситуация перестала быть двойственной, разрешившись в одном-единственном направлении.
– О Костыле речи вообще не идет? – вопросом на вопрос, в обычной своей манере.
– Костыля уже никто не вылечит. – Гот на секунду зацепился взглядом за взгляд. В черных глазах только скука и равнодушная снисходительность. – У него осталось два, от силы три дня.
– Быстро он.
Зверь ведь не знает о том, что Костыль совсем плох. И не знает о том, что остальные четверо проживут куда меньше. У них болезнь развивается иначе. Чуть-чуть иначе. У каждого со своими особенностями. А Зверь не знает. Он все это время почти безвылазно провел в цехе… И слава богу, что безвылазно, что не попадался на пути, не… Не напоминал о себе.
– Тридцать четыре дня. Не так уж быстро.
Если бы ты раньше вспомнил о том, что умеешь лечить…
– Десять минут до – это много или мало? – неожиданно и вроде бы не к месту напомнил Зверь. – Много или мало, если их достаточно, чтобы убежать, но недостаточно, чтобы убедить?
– Мысли читаешь?
– Бежать имело смысл. Убеждать кого-то было делом бессмысленным. Лечить Кинга нужно. Он полезен. Лечить Джокера… в общем, тоже нужно. Лечить Костыля – только зря тратить время.
– А Лонг и Петля?
– А зачем?
Вот сейчас бы и ударить. Но, во-первых, давать волю чувствам – последнее дело для командира. А во-вторых… во-вторых, подкупающая искренность и «врожденное, мать его, обаяние». Когда он был искренен? Тогда, во время последнего их человеческого разговора? Или сейчас, когда хочется вколотить ему в глотку эту снисходительную улыбку? И был ли он вообще хоть когда-нибудь искренен?
Нет смысла. Не отслеживается логика в происходящем. Зверю бы сейчас сторожиться, сейчас доверие завоевывать. Двойственность проклятую в свою пользу обернуть пытаться. Ведь он сможет, если захочет. Пока колеблется все на грани, еще не склонившись ни в одну, ни в другую сторону, он сможет. Всеобщее обожание тому наглядный пример. Зачем он делает… да что он вообще делает? О чем думает? Мысли Гота для него как на ладони раскрытой. А его собственные мысли, его система мышления, прямолинейная до глупости, анализу не поддается.
И это тоже раздражает.
– Зачем? – повторил Дитрих и поймал себя на почти зверской снисходительности в голосе. – Да затем, что четверо лучше, чем двое. От Кинга больше пользы, чем от тебя, когда дело касается электроники. От Джокера – в джунглях, а здесь кругом джунгли. Лонг и Петля ценны тем, что их больше. Ты, со всеми своими наворотами, не сможешь быть одновременно в двух местах.
– Если ты вернешься, плюс-минус два человека ничего для нас не решат.
– А если я не вернусь?
– Значит, ты погибнешь. И не один ли тогда хрен, что тут будет?
– Для вас – не один. С точки зрения здравого смысла, Зверь, четверо лучше, чем двое. Чувствам верить нельзя, конечно, но чувства здесь и ни при чем. Элементарная математика. Даже, пожалуй, арифметика. Наука самая что ни на есть точная. Да что с тобой разговаривать! – Гот отвернулся к своему болиду. – Можешь вылечить – лечи. Потом отправляйся в кратер. Отделение Пенделя все еще под тобой, больше людей я не дам. Выполняй.
– Слушаюсь.
Исчез. Вот только что был, и вот уже нету. В воздухе растаял.
Он доиграется так когда-нибудь. Но раздражение, сначала глухое, потом клокочущее, постепенно сходит на нет. Неприязнь к Зверю никуда не делась, а вот неприязнь к себе самому, к подвешенности собственной, она проходит. Есть три вида неприятных состояний: когда нужно принимать решение; когда не знаешь, как относиться к человеку; и когда знаешь, как, но не можешь себя заставить.
С решениями просто: принял и успокоился. С отношением так легко не получается. А с третьим вариантом, самым паскудным, довелось столкнуться в первый раз. Что ж, все проходит. И это пройдет. Сейчас уже можно признаться себе, что попал, так же, как все другие, под влияние Зверя. Что и для тебя нашлась у него личина. Не особо даже хитрая.
…я не притворяюсь
для простодушного майора, не лишенного готического романтизма, излишняя хитрость ни к чему.
Если хочешь, я могу быстренько нацепить личину, которая будет лично тебе симпатична до крайности.
Маска под маской. Сколько их у него? Столько же, сколько улыбок?
…я тебе верю
И непонятно, то ли восхититься этой тварью, которая играет своими-чужими образами с непринужденным изяществом, меняет обличья, как меняются картинки в калейдоскопе,
…в человека, который тебе верит, трудно стрелять…
то ли устыдиться собственной доверчивости. А Зверю ведь уже незачем притворяться. Вот они, рамки его мышления. Если Гот доберется до Земли и на Цирцею придет помощь, у убийцы будет неделя на то, чтобы снова скрыться. Если Гот до Земли не доберется, беспокоиться вообще не о чем. От самого Гота уже ничего и не зависит. Он пообещал отсрочку, и он свое обещание выполнит. Зверь понять этого не может, но знает, что именно так и будет.
Ладно. Хватит. Если Кинг действительно каким-то чудом поправится, все проблемы окажутся решены. Зверь проторчит в кратере вплоть до дня старта. С Готом они больше не пересекутся. И это к лучшему. Ни к чему лишний раз вспоминать собственную глупость и ругать собственную романтичность.
Черт побери! Насколько же легче стало дышать! Как раньше. Ну, или почти как раньше.
ЗА КАДРОМ
Если получилось стать змеей, пауком, рысью, можно попробовать стать «другим».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128