– Что за дебильное название.
– Чай, кому чай, свежий, отличнейший чай от чаепроизводителя господина Шворца? Чай со специями и без специй, с сахаром и без сахара, с лимоном и без лимона!
– Мистер проводник! Прекрасно выглядите. Больше не боитесь антихристей из соседних вагонов?
– Спасибо, добрый господин. Ощутив дыхание смерти на своем затылке, я многое понял и теперь ничего не боюсь. Чай будете?
– Нет.
– …ублюдки…
– Простите, что вы сказали?
– Ничего, добрые господа! Чай, кому свежий чай, дешевый и вкусный свежий чай?…
Дух лежал на верхней полке и тихонько бренчал на гитаре, которая оказалась вдруг целой. Шилов сидел на полке под ним и притворялся, что внимательно читает Виана «Пену дней». Буквы плохо складывались в слова. Слова выскакивали за поля книги, осыпались на пол, улетали в окно. Вниманию и сосредоточенности настала полная жопа.
За окном мелькали аккуратные домики желтого кирпича, крытые коричневой черепицей, украшенные флюгерами-рыбками. Перед домами, словно персидские ковры, стелились зеленые лужайки, трава на которых была выстрижена очень ровно, будто по линейке; на лужайках паслись белые козочки с позолоченными колокольчиками на шеях; по дорожкам между домами, прячась в тени лип, гуляли стройные барышни в белых платьицах, с воздушными зонтами от солнца. Барышень сопровождали импозантные джентльмены в белых костюмах. Купаясь в лучах идеально круглого солнца, по пастбищам бегали и играли в салочки пастушата. Картинка была чудо как хороша. Шилова от нее тошнило.
«Уничтожитель времени», – проговаривал он про себя. – «Мартеновская печь любви». «Разрезатель дружбы». Слова были смешные, зато прекрасно характеризовали душевное состояние Шилова, становились в подходящие пазы в его душе, словно фигурки в тетрисе, и душа Шилова растворялась, исчезала линия за линией.
Слова приходили, новые понятия появлялись, но его, Шилова, становилось все меньше и меньше. Он терял себя вместе с расплавленным миром, который исчезал, подмененный образами и картинками, поставляемыми в головы пассажиров поезда. Шилов не понимал, как могут жить остальные в этом искусственном мире, почему они все время стремятся сюда, зачем не сходят с ума. Самого Шилова только одно держало на поверхности, не давало утонуть в океане небытия. И это была его в чем-то глупая и безнадежная любовь к Сонечке.
Дух спросил:
– А где Вернон?
– Я потерял его по дороге.
– И правильно, – задумчиво проговорил Дух. – Падла он был. Минер хренов. А я, блин… ты, блин, не представляешь, где я был, Шилов.
– Где?
– О-о-о… где только не был. Маринку видел. Все-таки поезд – прикольная вещь. Маринка выходила меня раненого, спасла. В реальной жизни она бы послала меня куда подальше.
– И правильно сделала бы. Ты ведь бросил ее одну с ребенком.
– Соню я тоже бросил с ребенком, но она ничего против не имеет. Я просто детей не выношу.
– К Маринке ты хочешь вернуться, а к Соне – нет.
– Зато ты, Шилов, хочешь, я знаю.
Шилов вздрогнул как от удара. Сказал тихо:
– Не смей…
– Чего не смей? О-хо-хо! Мой брат шуток не понимает. Расслабьтесь, мистер Шилов. Кстати, следующая остановка – астероид Шмаль-3. Три дома, один салун, население двадцать один человек и шериф, которого за человека никто не считает. Что, брат Шилов, нацепим на головы ковбойские шляпы, обвяжем грудь пулеметными лентами, захватим верные револьверы и устроим перестрелку?
Шилов захлопнул книгу:
– Нет.
Он посмотрел в окно и ему вдруг почудилось, будто видит он госпожу Ики в ее дурацком платье с лямками. Госпожа Ики до сих пор жила в гостинице на втором этаже и, не обращая внимания на полыхающий снаружи пожар революционной борьбы, стояла у окна, прижавшись к небу лбом; кого-то терпеливо ждала.
Шилову казалось, что он знает, кто такая госпожа Ики. Он попытался вспомнить, откуда ее знает, но так и не смог. Когда он снова посмотрел в окно, ее уже не стало.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ЧУЖОЙ ДОМ
Посвящается людям, которые сумели отыскать свой дом
Глава первая
– …покажу тебе свой дом, а потом мы сходим в соседскую деревеньку. Такая она замечательная, тихая, ну знаешь, словно нереальная какая-то, пришедшая из снов, совсем не похожа на те настоящие деревни, грязные, пустые, скособоченные. Эта деревня из тех, которые показывали в старинных фильмах. Словно из карамели сооруженная такая деревня. Не смейся, Соня, я, может, и плохое сравнение подобрал, но, прошу тебя, не насмехайся. Знала бы ты, как тяжело мне было позвонить тебе и… впрочем, ладно. Мы пройдемся по главной улице, заглянем к тетке Еленке (она не любит, когда ее зовут бабкой, на всякий случай запомни), выпьем у нее ромашкового чаю или парного молока. У тетки Еленки большое подворье: свиньи там, куры, а еще у нее есть замечательная корова, зовут Машка, уж не знаю, почему она ее так назвала…
– Ой. Ты знаешь, я боюсь коров!
– Боишься? Чего же в них такого страшного?
– Они… ну большие такие, вдруг я к ней подойду, а она меня как боднет?!
– Нет, ты что, Машка добрая! Но если не хочешь, подходить к ней не будем, просто выпьем молока и дальше пойдем гулять, я покажу тебе нашу речку, она такая чистая, что каждый камешек на дне видно, каждую рыбешку, а еще там много-много голышей на берегу раскидано. Мы возьмем эти голыши и будем кидать в реку, чтоб они подпрыгивали, ну на счет то есть сыграем, у кого больше подпрыгнет, прежде чем утонет, а потом, когда начнет темнеть, вернемся домой. По пути можно еще на пруд посмотреть. Он грязный, конечно, зато на берегу там растут замечательные ивушки. К вечеру со своего чердака слезет Афоня, и я познакомлю вас, он подарит тебе носки, которые свяжет к твоему приезду, очень красивые, теплые и удобные, а потом мы выйдем во двор. Я разведу костер, и мы станем жарить шашлыки…
– Из Афони?
– Соня!
– Прости, Костя, я почему-то нервничаю немножко, ну и говорю глупости… правда, прости!
– Ладно, ничего страшного. Мы поедим шашлыки, а как раз к этому времени наступит ночь, и выглянут звезды. У нас не юг, конечно, но звезды все равно яркие, и они как-то красивее, чем если смотреть на них из космоса, роднее и правильнее как-то… ты меня понимаешь?
– Не очень, но ты говори-говори!
– Ладно. Мы будем сидеть на крыльце и смотреть на звезды, я закурю…
– Признаться, мне не нравится, что ты куришь.
– Правда? Ты никогда не говорила.
– Ты мне тоже никогда раньше не звонил и не приглашал в гости.
– Вот как. Хорошо, я не закурю, но если чуть позже у меня опухнут и отвалятся уши, ты будешь сама виновата!
Она засмеялась:
– Я возьму на себя этот грех, Костя.
– Хорошо, тогда вместо сигареты я буду жевать сочную травинку и рассказывать тебе о звездах и созвездиях. Мой отец был астрономом, представляешь? Самым настоящим астрономом, я хотел быть похожим на него и нарочно купил себе атлас звездного неба, жутко старинный такой атлас;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Чай, кому чай, свежий, отличнейший чай от чаепроизводителя господина Шворца? Чай со специями и без специй, с сахаром и без сахара, с лимоном и без лимона!
– Мистер проводник! Прекрасно выглядите. Больше не боитесь антихристей из соседних вагонов?
– Спасибо, добрый господин. Ощутив дыхание смерти на своем затылке, я многое понял и теперь ничего не боюсь. Чай будете?
– Нет.
– …ублюдки…
– Простите, что вы сказали?
– Ничего, добрые господа! Чай, кому свежий чай, дешевый и вкусный свежий чай?…
Дух лежал на верхней полке и тихонько бренчал на гитаре, которая оказалась вдруг целой. Шилов сидел на полке под ним и притворялся, что внимательно читает Виана «Пену дней». Буквы плохо складывались в слова. Слова выскакивали за поля книги, осыпались на пол, улетали в окно. Вниманию и сосредоточенности настала полная жопа.
За окном мелькали аккуратные домики желтого кирпича, крытые коричневой черепицей, украшенные флюгерами-рыбками. Перед домами, словно персидские ковры, стелились зеленые лужайки, трава на которых была выстрижена очень ровно, будто по линейке; на лужайках паслись белые козочки с позолоченными колокольчиками на шеях; по дорожкам между домами, прячась в тени лип, гуляли стройные барышни в белых платьицах, с воздушными зонтами от солнца. Барышень сопровождали импозантные джентльмены в белых костюмах. Купаясь в лучах идеально круглого солнца, по пастбищам бегали и играли в салочки пастушата. Картинка была чудо как хороша. Шилова от нее тошнило.
«Уничтожитель времени», – проговаривал он про себя. – «Мартеновская печь любви». «Разрезатель дружбы». Слова были смешные, зато прекрасно характеризовали душевное состояние Шилова, становились в подходящие пазы в его душе, словно фигурки в тетрисе, и душа Шилова растворялась, исчезала линия за линией.
Слова приходили, новые понятия появлялись, но его, Шилова, становилось все меньше и меньше. Он терял себя вместе с расплавленным миром, который исчезал, подмененный образами и картинками, поставляемыми в головы пассажиров поезда. Шилов не понимал, как могут жить остальные в этом искусственном мире, почему они все время стремятся сюда, зачем не сходят с ума. Самого Шилова только одно держало на поверхности, не давало утонуть в океане небытия. И это была его в чем-то глупая и безнадежная любовь к Сонечке.
Дух спросил:
– А где Вернон?
– Я потерял его по дороге.
– И правильно, – задумчиво проговорил Дух. – Падла он был. Минер хренов. А я, блин… ты, блин, не представляешь, где я был, Шилов.
– Где?
– О-о-о… где только не был. Маринку видел. Все-таки поезд – прикольная вещь. Маринка выходила меня раненого, спасла. В реальной жизни она бы послала меня куда подальше.
– И правильно сделала бы. Ты ведь бросил ее одну с ребенком.
– Соню я тоже бросил с ребенком, но она ничего против не имеет. Я просто детей не выношу.
– К Маринке ты хочешь вернуться, а к Соне – нет.
– Зато ты, Шилов, хочешь, я знаю.
Шилов вздрогнул как от удара. Сказал тихо:
– Не смей…
– Чего не смей? О-хо-хо! Мой брат шуток не понимает. Расслабьтесь, мистер Шилов. Кстати, следующая остановка – астероид Шмаль-3. Три дома, один салун, население двадцать один человек и шериф, которого за человека никто не считает. Что, брат Шилов, нацепим на головы ковбойские шляпы, обвяжем грудь пулеметными лентами, захватим верные револьверы и устроим перестрелку?
Шилов захлопнул книгу:
– Нет.
Он посмотрел в окно и ему вдруг почудилось, будто видит он госпожу Ики в ее дурацком платье с лямками. Госпожа Ики до сих пор жила в гостинице на втором этаже и, не обращая внимания на полыхающий снаружи пожар революционной борьбы, стояла у окна, прижавшись к небу лбом; кого-то терпеливо ждала.
Шилову казалось, что он знает, кто такая госпожа Ики. Он попытался вспомнить, откуда ее знает, но так и не смог. Когда он снова посмотрел в окно, ее уже не стало.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ЧУЖОЙ ДОМ
Посвящается людям, которые сумели отыскать свой дом
Глава первая
– …покажу тебе свой дом, а потом мы сходим в соседскую деревеньку. Такая она замечательная, тихая, ну знаешь, словно нереальная какая-то, пришедшая из снов, совсем не похожа на те настоящие деревни, грязные, пустые, скособоченные. Эта деревня из тех, которые показывали в старинных фильмах. Словно из карамели сооруженная такая деревня. Не смейся, Соня, я, может, и плохое сравнение подобрал, но, прошу тебя, не насмехайся. Знала бы ты, как тяжело мне было позвонить тебе и… впрочем, ладно. Мы пройдемся по главной улице, заглянем к тетке Еленке (она не любит, когда ее зовут бабкой, на всякий случай запомни), выпьем у нее ромашкового чаю или парного молока. У тетки Еленки большое подворье: свиньи там, куры, а еще у нее есть замечательная корова, зовут Машка, уж не знаю, почему она ее так назвала…
– Ой. Ты знаешь, я боюсь коров!
– Боишься? Чего же в них такого страшного?
– Они… ну большие такие, вдруг я к ней подойду, а она меня как боднет?!
– Нет, ты что, Машка добрая! Но если не хочешь, подходить к ней не будем, просто выпьем молока и дальше пойдем гулять, я покажу тебе нашу речку, она такая чистая, что каждый камешек на дне видно, каждую рыбешку, а еще там много-много голышей на берегу раскидано. Мы возьмем эти голыши и будем кидать в реку, чтоб они подпрыгивали, ну на счет то есть сыграем, у кого больше подпрыгнет, прежде чем утонет, а потом, когда начнет темнеть, вернемся домой. По пути можно еще на пруд посмотреть. Он грязный, конечно, зато на берегу там растут замечательные ивушки. К вечеру со своего чердака слезет Афоня, и я познакомлю вас, он подарит тебе носки, которые свяжет к твоему приезду, очень красивые, теплые и удобные, а потом мы выйдем во двор. Я разведу костер, и мы станем жарить шашлыки…
– Из Афони?
– Соня!
– Прости, Костя, я почему-то нервничаю немножко, ну и говорю глупости… правда, прости!
– Ладно, ничего страшного. Мы поедим шашлыки, а как раз к этому времени наступит ночь, и выглянут звезды. У нас не юг, конечно, но звезды все равно яркие, и они как-то красивее, чем если смотреть на них из космоса, роднее и правильнее как-то… ты меня понимаешь?
– Не очень, но ты говори-говори!
– Ладно. Мы будем сидеть на крыльце и смотреть на звезды, я закурю…
– Признаться, мне не нравится, что ты куришь.
– Правда? Ты никогда не говорила.
– Ты мне тоже никогда раньше не звонил и не приглашал в гости.
– Вот как. Хорошо, я не закурю, но если чуть позже у меня опухнут и отвалятся уши, ты будешь сама виновата!
Она засмеялась:
– Я возьму на себя этот грех, Костя.
– Хорошо, тогда вместо сигареты я буду жевать сочную травинку и рассказывать тебе о звездах и созвездиях. Мой отец был астрономом, представляешь? Самым настоящим астрономом, я хотел быть похожим на него и нарочно купил себе атлас звездного неба, жутко старинный такой атлас;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99