Шилов через голову стащил шведку и собрался снять джинсы, но вспомнил Сонечкины шрамы, вспомнил, что у него такие же и остановился. Накинул шведку на плечи, завязав рукава узлом на груди, сел на песок, руками обхватив колени, и следил за плещущейся Сонечкой, а сам заходить в воду не торопился.
Она кричала ему:
– Заходи, вода прекрасная!
Он отвечал:
– Что-то не хочется!
– Не слышу! – кричала она. – Заходи быстрее!
– Не хочется! – кричал он.
– Что?
– Не хочется!!
– Все равно заходи!
– Нет!
– Глупый, вода прекрасная!
– Семеныч, кстати, на гашиш собрался переходить!
– Что?
– Ладно, неважно…
– Гашиш?
– Что?
– Гашиш, кстати, курят или едят?
– Не знаю!
– Может, колют?
– Не знаю!
– Тогда иди купайся!
Он молчал.
Сонечка вскоре устала и вышла на берег. Шилов старался не смотреть на ее загорелую кожу, покрытую мурашками, на ее крепкую грудь с коричневыми сосками и на капельки воды, покрывавшие ее тело, делая его еще соблазнительнее. Шилову хотелось подойти к ней и стереть ладонью капельки, но вместо этого уставился на песок и рисовал пальцем слово, а волны набегали на слово и подтирали его, как плохой ластик, но Шилов упорно подводил стертые буквы. Тень накрыла слово. Шилов поднял глаза и увидел Соню, которая была очень близко. От Сонечки пахло речной водой, ее зеленые глаза завораживали.
– Эй, Шилов, – нежно шепнула Сонечка, – ты так спешишь всем помочь… но мне кажется, тебе самому помочь надо.
– Почему?
– Ты как ребенок, Шилов.
– Я – взрослый мужчина.
– Никакой ребенок не признает, что он ребенок. Я красивая, Шилов?
– Тонкость ума лучше, чем красота тела, как сказал Пушкин в «Онегине», – пробормотал Шилов и тут же мысленно обозвал себя ослом. Сказать такое девушке!
Но Соня лишь рассмеялась:
– Глупый, это не Пушкин сказал, а Эзоп. Я знаю, потому что его басни очень люблю.
Он виновато улыбнулся. Соня отвернулась, подхватила с песка майку и надела ее. Шилов снова посмотрел вниз и увидел, что вода полностью стерла слово. Он попытался вспомнить, что именно писал, но не сумел.
Этой ночью стало прохладнее. Оранжевые пташки растопырили перышки, запирая тепло в своих тельцах, округлились и сделались похожими на ежиков. Шилов наблюдал за ними в окно, а потом взглянул на потолок и подумал, что надо побелить его и закрасить все трещины, и помыть люстру тоже, кстати, неплохо бы. И сорвать паутину, лохмотьями свисающую по углам. Cтереть пыль с мебели и книг. Шилов посмотрел на книжную полку: она была забита сочинениями братьев Стругацких. Он попытался вспомнить, кто это такие, но натолкнулся на пустоту – похоже, в его голове осталось слишком мало воспоминаний. Или, может, эти Стругацкие писали что-то неважное, незапоминающееся.
В это время Соня запела жутко старую песню об апостоле Андрее. Шилов заткнул уши, стараясь забыть о ее хрипловатом голосе. Он смотрел на потолок и думал, что все это совершеннейший вздор, что надо просто переехать в новый дом, а не ремонтировать этот, что все так делают, один он остается в одном и том же доме уже с год, наверное.
В окно стукнул камешек. Шилов сперва не понял, что это камень, решил, что гуляки чарками звенят нарочно громко, чтоб заманить его к себе, но камешек стукнул опять, стекло зазвенело, и Шилов поднялся. У окна стоял Валерка. Вид у него был всклокоченный, темные глаза горели отраженным лунным светом. Валера подпрыгивал на месте от нетерпения, подмигивал Шилову и пальцем показывал на заднюю дверь: выйди, мол. Шилов тяжко вздохнул и вышел во двор. Здесь было свежо, полная луна делала все вещи серыми, и Валерку тоже делала серым, а лицо его – бледным, и только Шилов оставался разноцветным, потому что стоял под горящей электрической лампочкой.
– Чего тебе, Валерка? – спросил, зевая, Шилов.
– Пойдем за мной, млин! – взволнованно ответил Валерка, оглядываясь и по-гусиному вытягивая шею, будто хотел заглянуть за дом Шилова и увидеть гуляк.
– Да что случилось-то?
– Идем, идем! Ты должен это увидеть, потому что это касается Сони!
– Какое тебе дело до Сони? – угрюмо поинтересовался Шилов.
– Пойдем, мля!
– Ты хоть раз можешь поступить как мужчина, Валерк, и сказать «бля»?!
– Быстрее, млин!
Валерка не хотел ничего объяснять. Шилов, вернувшись в дом, надел брюки, носки и кроссовки. Ему пришлось сбегать на кухню, где он искал таблетки от головной боли, которая пришла, как обычно, внезапно. Не найдя таблеток, Шилов подошел к умывальнику, сполоснул холодной водой горячее лицо и, мысленно проклиная Валерку, вернулся на задний двор. Валерка нетерпеливо переступал с ноги на ногу, смущался и, краснея до корней волос, втягивал голову в плечи.
– Пойдем! – Валерка потянул его за рукав. Шилов послушно потопал за ним.
Они шли через поле. Трава была сухой и высокой, хлестала Шилова по ногам, забиралась в штанины. Валерка бежал уже далеко впереди. Шилов старался не отставать и, спотыкаясь, несся за ним. Вскоре они вышли на дорогу. Слева остался город, темный и необжитый его район, а справа дорога пряталась за покрытыми буйной растительностью холмами. У обочины стоял деревянный указатель – скверно обструганный столб и заостренная деревянная планка cо стершейся надписью. Впрочем, Шилов и без указателя знал, куда ведет дорога, а вела она прямиком к печальному дому.
– И что мы там забыли? – спросил он у запыхавшегося Валерки. Валерка махал руками, мол, сейчас отвечу, но не отвечал, дышал хрипло, в горле у него свистело. Он заходился в кашле и отплевывался. Шилов подошел к нему, наклонился, похлопал по плечу, спросил:
– Слушай, может за водой сбегать?
– Не-ет, – протянул Валерка, встал прямо и сказал уверенно:
– Пойдем. Мля.
– В печальный дом?
– Да.
– Зачем?
– Я знаю, что Соня искала в городе своего сына, – выдохнул Валерка. – Проненко мне сказал. И тогда я уговорил ребят вернуться, млин, пораньше, притворился, что мне нездоровится, побежал по улице, будто бы домой, и увидел, как Дух уводит с собою белоголового старика. Я понял, что это Сонин сын, почувствовал это, понимаешь? У меня случилось предчувствие!
– Погоди-погоди, это значит…
– Это значит, мля, что Дух объявит завтра, что Сонин сын поселился в печальном доме, и Соне станет дурно, поэтому нам надо уговорить Духа, чтобы он не говорил этого, но сам я не смогу никого уговорить, вот и позвал тебя…
Печальный дом серой махиной взметался над холмами, расталкивал их молчаливой своей мощью. Окна горели желтым, словно кошачьи глаза, из открытых форточек доносился чей-то тихий плач, несвязный шепот. В окнах было серо и тихо, лишь иногда темные силуэты мелькали за шторами. Ставни скрипели на ветру, стучали по шершавому серому камню. Дух сидел на скамейке у высоких деревянных ворот, ведущих в дом, и раскуривал трубочку, лениво поглядывая в сторону Шилова и Валерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Она кричала ему:
– Заходи, вода прекрасная!
Он отвечал:
– Что-то не хочется!
– Не слышу! – кричала она. – Заходи быстрее!
– Не хочется! – кричал он.
– Что?
– Не хочется!!
– Все равно заходи!
– Нет!
– Глупый, вода прекрасная!
– Семеныч, кстати, на гашиш собрался переходить!
– Что?
– Ладно, неважно…
– Гашиш?
– Что?
– Гашиш, кстати, курят или едят?
– Не знаю!
– Может, колют?
– Не знаю!
– Тогда иди купайся!
Он молчал.
Сонечка вскоре устала и вышла на берег. Шилов старался не смотреть на ее загорелую кожу, покрытую мурашками, на ее крепкую грудь с коричневыми сосками и на капельки воды, покрывавшие ее тело, делая его еще соблазнительнее. Шилову хотелось подойти к ней и стереть ладонью капельки, но вместо этого уставился на песок и рисовал пальцем слово, а волны набегали на слово и подтирали его, как плохой ластик, но Шилов упорно подводил стертые буквы. Тень накрыла слово. Шилов поднял глаза и увидел Соню, которая была очень близко. От Сонечки пахло речной водой, ее зеленые глаза завораживали.
– Эй, Шилов, – нежно шепнула Сонечка, – ты так спешишь всем помочь… но мне кажется, тебе самому помочь надо.
– Почему?
– Ты как ребенок, Шилов.
– Я – взрослый мужчина.
– Никакой ребенок не признает, что он ребенок. Я красивая, Шилов?
– Тонкость ума лучше, чем красота тела, как сказал Пушкин в «Онегине», – пробормотал Шилов и тут же мысленно обозвал себя ослом. Сказать такое девушке!
Но Соня лишь рассмеялась:
– Глупый, это не Пушкин сказал, а Эзоп. Я знаю, потому что его басни очень люблю.
Он виновато улыбнулся. Соня отвернулась, подхватила с песка майку и надела ее. Шилов снова посмотрел вниз и увидел, что вода полностью стерла слово. Он попытался вспомнить, что именно писал, но не сумел.
Этой ночью стало прохладнее. Оранжевые пташки растопырили перышки, запирая тепло в своих тельцах, округлились и сделались похожими на ежиков. Шилов наблюдал за ними в окно, а потом взглянул на потолок и подумал, что надо побелить его и закрасить все трещины, и помыть люстру тоже, кстати, неплохо бы. И сорвать паутину, лохмотьями свисающую по углам. Cтереть пыль с мебели и книг. Шилов посмотрел на книжную полку: она была забита сочинениями братьев Стругацких. Он попытался вспомнить, кто это такие, но натолкнулся на пустоту – похоже, в его голове осталось слишком мало воспоминаний. Или, может, эти Стругацкие писали что-то неважное, незапоминающееся.
В это время Соня запела жутко старую песню об апостоле Андрее. Шилов заткнул уши, стараясь забыть о ее хрипловатом голосе. Он смотрел на потолок и думал, что все это совершеннейший вздор, что надо просто переехать в новый дом, а не ремонтировать этот, что все так делают, один он остается в одном и том же доме уже с год, наверное.
В окно стукнул камешек. Шилов сперва не понял, что это камень, решил, что гуляки чарками звенят нарочно громко, чтоб заманить его к себе, но камешек стукнул опять, стекло зазвенело, и Шилов поднялся. У окна стоял Валерка. Вид у него был всклокоченный, темные глаза горели отраженным лунным светом. Валера подпрыгивал на месте от нетерпения, подмигивал Шилову и пальцем показывал на заднюю дверь: выйди, мол. Шилов тяжко вздохнул и вышел во двор. Здесь было свежо, полная луна делала все вещи серыми, и Валерку тоже делала серым, а лицо его – бледным, и только Шилов оставался разноцветным, потому что стоял под горящей электрической лампочкой.
– Чего тебе, Валерка? – спросил, зевая, Шилов.
– Пойдем за мной, млин! – взволнованно ответил Валерка, оглядываясь и по-гусиному вытягивая шею, будто хотел заглянуть за дом Шилова и увидеть гуляк.
– Да что случилось-то?
– Идем, идем! Ты должен это увидеть, потому что это касается Сони!
– Какое тебе дело до Сони? – угрюмо поинтересовался Шилов.
– Пойдем, мля!
– Ты хоть раз можешь поступить как мужчина, Валерк, и сказать «бля»?!
– Быстрее, млин!
Валерка не хотел ничего объяснять. Шилов, вернувшись в дом, надел брюки, носки и кроссовки. Ему пришлось сбегать на кухню, где он искал таблетки от головной боли, которая пришла, как обычно, внезапно. Не найдя таблеток, Шилов подошел к умывальнику, сполоснул холодной водой горячее лицо и, мысленно проклиная Валерку, вернулся на задний двор. Валерка нетерпеливо переступал с ноги на ногу, смущался и, краснея до корней волос, втягивал голову в плечи.
– Пойдем! – Валерка потянул его за рукав. Шилов послушно потопал за ним.
Они шли через поле. Трава была сухой и высокой, хлестала Шилова по ногам, забиралась в штанины. Валерка бежал уже далеко впереди. Шилов старался не отставать и, спотыкаясь, несся за ним. Вскоре они вышли на дорогу. Слева остался город, темный и необжитый его район, а справа дорога пряталась за покрытыми буйной растительностью холмами. У обочины стоял деревянный указатель – скверно обструганный столб и заостренная деревянная планка cо стершейся надписью. Впрочем, Шилов и без указателя знал, куда ведет дорога, а вела она прямиком к печальному дому.
– И что мы там забыли? – спросил он у запыхавшегося Валерки. Валерка махал руками, мол, сейчас отвечу, но не отвечал, дышал хрипло, в горле у него свистело. Он заходился в кашле и отплевывался. Шилов подошел к нему, наклонился, похлопал по плечу, спросил:
– Слушай, может за водой сбегать?
– Не-ет, – протянул Валерка, встал прямо и сказал уверенно:
– Пойдем. Мля.
– В печальный дом?
– Да.
– Зачем?
– Я знаю, что Соня искала в городе своего сына, – выдохнул Валерка. – Проненко мне сказал. И тогда я уговорил ребят вернуться, млин, пораньше, притворился, что мне нездоровится, побежал по улице, будто бы домой, и увидел, как Дух уводит с собою белоголового старика. Я понял, что это Сонин сын, почувствовал это, понимаешь? У меня случилось предчувствие!
– Погоди-погоди, это значит…
– Это значит, мля, что Дух объявит завтра, что Сонин сын поселился в печальном доме, и Соне станет дурно, поэтому нам надо уговорить Духа, чтобы он не говорил этого, но сам я не смогу никого уговорить, вот и позвал тебя…
Печальный дом серой махиной взметался над холмами, расталкивал их молчаливой своей мощью. Окна горели желтым, словно кошачьи глаза, из открытых форточек доносился чей-то тихий плач, несвязный шепот. В окнах было серо и тихо, лишь иногда темные силуэты мелькали за шторами. Ставни скрипели на ветру, стучали по шершавому серому камню. Дух сидел на скамейке у высоких деревянных ворот, ведущих в дом, и раскуривал трубочку, лениво поглядывая в сторону Шилова и Валерки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99