– По виду хрусталь, но это не хрусталь и даже не стекло, хотя я и назвал его «стеколь». Вещество это абсолютно прозрачно, но не хрупко. Вот эти рюмки, – улыбнулся Симон, взяв в руки несколько бокалов со стола, – сделаны из стеколя. Они довольно крепки.
И Симон изо всей силы бросил рюмку на пол. Я ахнула. Думала, что рюмка разлетится вдребезги. Но рюмка только звякнула и даже не треснула. За ней Симон побросал на пол и остальные рюмки и бокалы. Ни одна вещь не разбилась.
Потом протянул Грохотову колбу и молоток.
– Прошу, Степан Кузьмич, будьте любезны, разбейте эту колбу.
Под ударами молотка колба звенела, как стеклянная, но не разбивалась. А Симон с воодушевлением докладывал:
– Изделия из стеколя нельзя разбить, как стекло! И в то же время его можно штамповать и отливать из него что угодно. Но это не металл. Стеколь не обладает основным свойством металла – электропроводностью.
Мы понесли новые пробирки и колбы в лабораторию. При нагревании на бунзеновских горелках они вели себя как обычные, из добротного тугоплавкого стекла. В них можно было кипятить что угодно, производить любые химические реакции.
Симон рассказал о своей работе в лаборатории новейших пластмасс. Производство стеколя должно обходиться вчетверо дешевле стекла.
Мы поинтересовались сырьем для стеколя. Сырьем оказалась особая губчатая смола, недавно в изобилии найденная под Саратовом. К смоле прибавляется мельчайший янтарный порошок. Смесь нагревается, а затем охлаждается по определенной схеме.
Я смотрела на Леонида. Во время доклада Симона он забился глубоко в кресло и сидел молча, с закрытыми глазами.
Вдруг он медленно произнес:
– Товарищ Симон! Можете ли вы сделать для ртутного насоса трубку из стеколя?
– Будет готово через два дня.
– Разве тебе не нравятся обычные насосы? – спросил Грохотов.
Леонид приподнял веки, посмотрел на Симона.
– Просто думаю, что такую трубку сделать труднее, чем рюмку.
Ровно через два дня Симон принес сделанную, из стеколя широкую трубку. Вместе с Леонидом он смонтировал ртутный насос. На испытаниях насос дал исключительно высокий вакуум.
Посуду из стеколя Симон раздарил товарищам по институту. Несколько колб осталось на полках в нашей лаборатории.
Знаменательный день первого опыта получения шаровой начался как обычно. Мы проверили все мелочи, надели предохранительные очки. Замысел Леонида основывался на том, что форма искр должна зависеть от подбора плоскостей электродов мегалотрона.
Когда в первый раз Леонид включил напряжение, никакой шаровой молнии не получилось. Мы видели, как между электродами протянулась светящаяся голубая тесьма. Она брызгала мелкими искрами. Электроды накалились, и Леонид выключил ток.
Часа три отняла замена электродов. А потом нам посчастливилось.
Действительно, от одного из электродов вдруг оторвался огненный шарик и поднялся в воздух. Нужно было спешно, соблюдая крайнюю осторожность, направить фотоаппаратуру так, чтобы заснять его.
Шарик медленно подплыл к окну. Будто вихрем распахнуло верхнюю форточку в окне. И через нее шарик покинул лабораторию.
Мы бросились смотреть, куда девался шарик.
Улица была пуста. А мне все-таки показалось, что на противоположной стороне, сливаясь с колонной большого серого подъезда, стоял человек в коротком пальто с поднятым воротником. Лица его я не видела. Но медвежьи кривые ноги выдали его.
Я подавила невольный крик. А человек исчез в подъезде. В это мгновенье Леонид выбежал из лаборатории.
Тут я вспомнила, что напряжение еще не выключено, и поспешила выключить его.
Когда через несколько секунд я с Олей подошла опять к окну, то увидела Леонида с Грохотовым на противоположной стороне улицы. Промчался грузовик, и опять не было никого постороннего.
Грохотов и Леонид вернулись в лабораторию молча.
Они пытливо смотрели друг на друга, и казалось, что между ними происходит молчаливый, не слышный никому разговор.
– Жаль, что не успели заснять молнию, – осмелилась нарушить молчание Оля.
Грохотов только махнул на нее рукой в непонятной для меня досаде. А я успела уловить быстрый взгляд, который Леонид бросил в этот момент на Грохотова.
– Ничего не заметили интересного? – спросил меня Леонид.
Я с нарочитым удивлением пожала плечами.
XVIII. Вероятная невероятность
На следующий день с утра я застала в лаборатории тот хозяйственный разгром, который бывает, когда вдруг вздумают спешно производить запоздалый ремонт.
Рабочие вставляли во все рамы новые стекла. Распоряжался Симон. Молодой рабочий спросил его о чем-то.
Симон ответил:
– Эге!
И тут же изо всей силы ударил стулом в только что вставленное стекло. Ножки стула отскочили от стеколя, как от гранитной стены.
К обеденному перерыву наша лаборатория оказалась надежно изолирована от внешнего мира. Форточки заперли и плотно замазали специальной пастой.
Поздно вечером Леонид осмотрел каждый закоулок в лаборатории. Он, видимо, не доверял даже Симону. А под конец изумил нас. Вынул из кармана длинную шелковую белую тесьму и один конец ее прикрепил к ручке двери, которая вела в кабинет Грохотова.
Мы с Олей заняли свои места. Грохотов – у фотоаппарата, Симон – у ртутного насоса.
– Приготовились, – негромко, но властно произнес Леонид.
Я не заметила движения его руки, включившей напряжение. Красный огнистый лохматый шар возник между сблизившимися электродами. Вот он оторвался и медленно начал подниматься к потолку.
– Степан, – прошептал Леонид.
И это было сигналом, чтобы каждый из нас занялся своим делом. Я слышала стрекотание ленты в моем аппарате. Грохотов регулировал объективы фотоаппаратов.
Сначала шаровая медленно сделала круг под потолком, потом забилась, как испуганная птица, случайно залетевшая в комнату.
– Осторожно, товарищи! – тихо приказал Леонид.
Тут я поняла, что опыт грозит нам смертью.
Отчетливо помню непередаваемое выражение лица Леонида в тот момент, когда он взял в руку свободный конец тесьмы, потянул за нее, и дверь в кабинет приоткрылась. И тогда, будто повинуясь какому-то неслышному зову, шаровая проскользнула в щель приоткрытой двери. А через секунду там, за дверью, раздалось стрекотание, будто опытный мотоциклист пробовал заводить маломощный мотор. Леонид осторожно подошел к двери и заглянул в кабинет.
– Сюда, ко мне! – крикнул он.
Мы бросились к двери и столпились у нее. Никогда не забыть картины, представившейся нашим взорам.
Шаровая хозяйничала на письменном столе. Она бегала по нему, словно взбесившийся звереныш, описывая круги над письменным прибором. Потом вдруг она неожиданно подлетела к замку шкафа, стоявшего в углу, будто хотела пролезть в замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40