Наконец, уходили. Славяне видели цепочку их теней на зелени листвы, их бороды в свете дня, их головы в остроконечных золотых уборах, в которых сверкали, искрились драгоценные камни, их голубые мантии, ниспадавшие прямыми складками, желтые далматики, покатые плечи, дрожащие крестцы, подкашивающиеся колени, изнемогавшие под бременем их тел. Они исчезали, но долетали звуки их гневных голосов, которых как бы пугались робко трепетавшие листья сада.
Бывали дни, когда до Управды и Виглиницы долетал из покоев дворца громкий гул и шум шагов, отдававшихся на лестнице. Своды приносили им звуки голосов Зеленых. Говорил Солибас, говорил Гараиви, говорил Сепеос. Крики гудели в ответ, выражая одобрение. Близился день бегов в Ипподроме.
Голубые не скрывали своих замыслов. Они победят Зеленых, учинят избиение Зеленых и, пользуясь схватками толпы, Константин V раздавит своих врагов руками Голубых. Но наперекор всему не вырвать Голубым победы у Солибаса, еще раз стяжает он серебряный венок, еще раз понесут возницу на плечах его сторонники, снова осенит голову его серебристое мерцание венца. И не дожидаясь таинственного оружия, действие которого исследовал Гибреас, Зеленые обрушатся на Голубых, среди белого дня, а Сепеос во главе многочисленных спафариев, привлеченных им на сторону Управды и Евстахии, овладеет подножьем кафизмы, где стоят в дни бегов стражи Базилевса. Из галереи устремятся они к кафизме и убьют Самодержца и его сановников, - почти исключительно скопцов. Потом проникнут в Великий Дворец и провозгласят славянина, который наречет эллинку супругой. А предводимые Гараиви, православные, проникшись наставлениями врагов нечестия, ворвутся во Святую Софию, изгонят порочного патриарха и мерзостных его помазанников, на место которых поставят игумена Святой Пречистой и настоятелей других монастырей, поклоняющихся иконам, чтобы воздвигли они в ней победоносную церковь Добра, мировой светоч арийского вероучения о жизни, воссозданной искусством человеческим.
Раз, когда Управда и Виглиница одиноко предавались в саду мечтам, паря в дымке сокровеннейших видений, таких несхожих у брата и сестры, они увидели, что к ним приближаются Сепеос, Солибас и Гараиви, раздвигая прозрачные завесы ветвей, роняющих зеленые тени. Стояла весна, ароматы веяли и трепетали ласковые шумы. Славяне поднялись со скамьи, на которой они сидели. И в то время как Гараиви устремил на Виглиницу свой взгляд преданного животного, а Солибас скрестил безмолвно руки, Сепеос воскликнул:
- Готовьтесь пожинать плоды заговора! Скоро возницы будут состязаться на арене! Будет сброшен с престола Константин V и окровавленного, обезображенного, с разбитой головой повлекут его по ступеням Ипподрома!
Он смеялся, - жестокий, смелый, немного хвастливый. Медленно разглядывала его Виглиница, от башмаков из толстой кожи до круглого шлема, без забрала. Он был стройный, отважный, от него веяло радостной красотой юноши, здоровым задором приключений. Двумя пальцами левой руки он крутил темные усы, его грудь порывисто вздымалась. И его одного лишь видела славянка, озаренного лучами заходящего солнца, которые, проникая через сплетение ветвей, ложились на землю блестящими кругами.
- И ты будешь Базилевсом; Гибреас сочетает тебя, с Евстахией, православные и Зеленые будут опорой твоей власти, а ты, Виглиница, ты останешься возле него, чтобы помогать ему и любить.
Не слушая Гараиви, она не спускала глаз с Сепеоса, пристально рассматривала весь его пылкий облик. Смущение проступило на лице Солибаса, задрожало его мощное тело.
- А после победы, когда сделается Управда Базилевсом, и Евстахия супругой Базилевса, высокие степени достанутся нам троим: я буду великим логофетом, Гараиви великим друнгарием и Сепеос - великим доместиком. А ты, Виглиница! О, ты!..
Он не знал, каким саном облечь Виглиницу, которая отвечала, заглушая лежавшую на сердце тяжесть:
- Рожденная женщиной, я не могу быть Базилевсом и потому останусь сестрою Базилевса!
Глухо и резко звучал ее голос, но Сепеос не понимал ее в своем радостном веселье и по-прежнему смеялся:
- Воистину велика доблесть Евстахии. Наравне с Гибреасом, она душа заговора. Через нее достигнет венца Управда. Пусть слепцы пеняют на нее.
- Евстахия!
Так воскликнул Управда, в ответ на свои помыслы.
С каждым днем созревала отроческая оболочка, и под нею расцветал его дух. Восторженно созерцал он душу юной девушки, столь рано возмужавшей, которая призвала к себе его и сестру. Она восставала перед ним, подобная живой, прославленной иконе, ему грезился облик ее в венце лучей, в наряде драгоценных камней и тканей. Весь отдавшись мечте, живо рисовавшей ему Евстахию, он закрыл глаза и не слушал Гараиви, который говорил, готовясь уходить с Солибасом и Сепеосом, довольным, бурным, словоохотливым:
- Да, Евстахии, именно Евстахии будешь ты обязан могуществом и силой. Так же как тебе, проповедует ей Гибреас учение Добра и Превосходство поклонения иконам. Не забывай, чем ты обязан ей, когда будешь владыкой возрожденной Империи Востока. Не забудем этого и мы!
Утром следующего дня, когда, возвращаясь в отведенные им в крыле розового дворца покои, залитые сейчас падавшим в широко раскрытые окна светом солнца, они восходили по одной из огромных лестниц, повсюду прорезавших безмолвное здание, которое выстроено еще, быть может, Феодосией, - перед ними возникло яркое зрелище. Медленно поднималась, несомая на седалище из слоновой кости двумя слугами, облаченными в зеленые одежды, Евстахия, склонив на плечо драгоценный жезл, и вот - словно овевая ее неуловимой гармонией, орган в отдалении залы мягко зазвучал, и созвучия нанизывались и оборвались затем звенящим Аллилуйя или Осанной, без сомнения, славословя Империю Добра. Они остановились в ожидании на боковой площадке, окаймленной розовыми колоннами, но Евстахия знаком пригласила их войти и последовала за ними в обширные покои, освещенные проникавшим через купол сиянием дня. Стены покоев увешаны были тканями, расшитыми золотыми и серебряными узорами, сверкавшими в извилистых сплетениях. Слуги опустили ее на пол. Один из них подложил ей под ноги подушку, украшенную кистями из драгоценных камней, кропивших отблесками мозаику пола. Другой, похожий на первого, с лицом безмолвным и потухшими глазами, с растолстевшим телом евнуха, встал за ее спиной и невозмутимо начал опахивать ее большим павлиньим пером. Когда она обернулась, отдавая краткое приказание, то оба они зашевелили губами и напряженно вслушивались. Управда и Виглиница поняли, что, лишившись пола, они утратили вместе с тем речь и слух.
Знаком пригласила она своих гостей сесть на седалища, поставленные перед нею, и медленно произнесла, не спуская с Управды прозрачных глаз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Бывали дни, когда до Управды и Виглиницы долетал из покоев дворца громкий гул и шум шагов, отдававшихся на лестнице. Своды приносили им звуки голосов Зеленых. Говорил Солибас, говорил Гараиви, говорил Сепеос. Крики гудели в ответ, выражая одобрение. Близился день бегов в Ипподроме.
Голубые не скрывали своих замыслов. Они победят Зеленых, учинят избиение Зеленых и, пользуясь схватками толпы, Константин V раздавит своих врагов руками Голубых. Но наперекор всему не вырвать Голубым победы у Солибаса, еще раз стяжает он серебряный венок, еще раз понесут возницу на плечах его сторонники, снова осенит голову его серебристое мерцание венца. И не дожидаясь таинственного оружия, действие которого исследовал Гибреас, Зеленые обрушатся на Голубых, среди белого дня, а Сепеос во главе многочисленных спафариев, привлеченных им на сторону Управды и Евстахии, овладеет подножьем кафизмы, где стоят в дни бегов стражи Базилевса. Из галереи устремятся они к кафизме и убьют Самодержца и его сановников, - почти исключительно скопцов. Потом проникнут в Великий Дворец и провозгласят славянина, который наречет эллинку супругой. А предводимые Гараиви, православные, проникшись наставлениями врагов нечестия, ворвутся во Святую Софию, изгонят порочного патриарха и мерзостных его помазанников, на место которых поставят игумена Святой Пречистой и настоятелей других монастырей, поклоняющихся иконам, чтобы воздвигли они в ней победоносную церковь Добра, мировой светоч арийского вероучения о жизни, воссозданной искусством человеческим.
Раз, когда Управда и Виглиница одиноко предавались в саду мечтам, паря в дымке сокровеннейших видений, таких несхожих у брата и сестры, они увидели, что к ним приближаются Сепеос, Солибас и Гараиви, раздвигая прозрачные завесы ветвей, роняющих зеленые тени. Стояла весна, ароматы веяли и трепетали ласковые шумы. Славяне поднялись со скамьи, на которой они сидели. И в то время как Гараиви устремил на Виглиницу свой взгляд преданного животного, а Солибас скрестил безмолвно руки, Сепеос воскликнул:
- Готовьтесь пожинать плоды заговора! Скоро возницы будут состязаться на арене! Будет сброшен с престола Константин V и окровавленного, обезображенного, с разбитой головой повлекут его по ступеням Ипподрома!
Он смеялся, - жестокий, смелый, немного хвастливый. Медленно разглядывала его Виглиница, от башмаков из толстой кожи до круглого шлема, без забрала. Он был стройный, отважный, от него веяло радостной красотой юноши, здоровым задором приключений. Двумя пальцами левой руки он крутил темные усы, его грудь порывисто вздымалась. И его одного лишь видела славянка, озаренного лучами заходящего солнца, которые, проникая через сплетение ветвей, ложились на землю блестящими кругами.
- И ты будешь Базилевсом; Гибреас сочетает тебя, с Евстахией, православные и Зеленые будут опорой твоей власти, а ты, Виглиница, ты останешься возле него, чтобы помогать ему и любить.
Не слушая Гараиви, она не спускала глаз с Сепеоса, пристально рассматривала весь его пылкий облик. Смущение проступило на лице Солибаса, задрожало его мощное тело.
- А после победы, когда сделается Управда Базилевсом, и Евстахия супругой Базилевса, высокие степени достанутся нам троим: я буду великим логофетом, Гараиви великим друнгарием и Сепеос - великим доместиком. А ты, Виглиница! О, ты!..
Он не знал, каким саном облечь Виглиницу, которая отвечала, заглушая лежавшую на сердце тяжесть:
- Рожденная женщиной, я не могу быть Базилевсом и потому останусь сестрою Базилевса!
Глухо и резко звучал ее голос, но Сепеос не понимал ее в своем радостном веселье и по-прежнему смеялся:
- Воистину велика доблесть Евстахии. Наравне с Гибреасом, она душа заговора. Через нее достигнет венца Управда. Пусть слепцы пеняют на нее.
- Евстахия!
Так воскликнул Управда, в ответ на свои помыслы.
С каждым днем созревала отроческая оболочка, и под нею расцветал его дух. Восторженно созерцал он душу юной девушки, столь рано возмужавшей, которая призвала к себе его и сестру. Она восставала перед ним, подобная живой, прославленной иконе, ему грезился облик ее в венце лучей, в наряде драгоценных камней и тканей. Весь отдавшись мечте, живо рисовавшей ему Евстахию, он закрыл глаза и не слушал Гараиви, который говорил, готовясь уходить с Солибасом и Сепеосом, довольным, бурным, словоохотливым:
- Да, Евстахии, именно Евстахии будешь ты обязан могуществом и силой. Так же как тебе, проповедует ей Гибреас учение Добра и Превосходство поклонения иконам. Не забывай, чем ты обязан ей, когда будешь владыкой возрожденной Империи Востока. Не забудем этого и мы!
Утром следующего дня, когда, возвращаясь в отведенные им в крыле розового дворца покои, залитые сейчас падавшим в широко раскрытые окна светом солнца, они восходили по одной из огромных лестниц, повсюду прорезавших безмолвное здание, которое выстроено еще, быть может, Феодосией, - перед ними возникло яркое зрелище. Медленно поднималась, несомая на седалище из слоновой кости двумя слугами, облаченными в зеленые одежды, Евстахия, склонив на плечо драгоценный жезл, и вот - словно овевая ее неуловимой гармонией, орган в отдалении залы мягко зазвучал, и созвучия нанизывались и оборвались затем звенящим Аллилуйя или Осанной, без сомнения, славословя Империю Добра. Они остановились в ожидании на боковой площадке, окаймленной розовыми колоннами, но Евстахия знаком пригласила их войти и последовала за ними в обширные покои, освещенные проникавшим через купол сиянием дня. Стены покоев увешаны были тканями, расшитыми золотыми и серебряными узорами, сверкавшими в извилистых сплетениях. Слуги опустили ее на пол. Один из них подложил ей под ноги подушку, украшенную кистями из драгоценных камней, кропивших отблесками мозаику пола. Другой, похожий на первого, с лицом безмолвным и потухшими глазами, с растолстевшим телом евнуха, встал за ее спиной и невозмутимо начал опахивать ее большим павлиньим пером. Когда она обернулась, отдавая краткое приказание, то оба они зашевелили губами и напряженно вслушивались. Управда и Виглиница поняли, что, лишившись пола, они утратили вместе с тем речь и слух.
Знаком пригласила она своих гостей сесть на седалища, поставленные перед нею, и медленно произнесла, не спуская с Управды прозрачных глаз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106