восьмилетним мальчишкой увез его милетский купец из родной Колхиды. Но чудились почему-то в резко очерченных лицах тартесситок полузабытые черты…
И еще тревожило странное ощущение: будто слышал уже когда-то гортанный тартесский говор. Давно замутнились в памяти видения колхидских гор, давно отзвучала в ушах речь тамошних иберов. В Милете, а затем в Фокее, куда был продан Горгий в рабство заезжему купцу, привык он считать родным греческий язык. Отчего же взволновал его базарный гомон в чужом, безмерно далеком городе?
Он посмотрел на крепостные стены, к которым примыкал базар. За стеной жарко сверкал на солнце купол храма. На крепостных башнях скучала стража. Просторное небо было пустым и выцветшим от зноя. Все чужое. Все непохожее. Откуда ж эта странная тоска? Почему богам угодно повернуть его мысли к началу жизни?
Топот и громкие крики прервали размышления Горгия. На базарную площадь рысью въехал конный отряд. Всадники в защитных доспехах из толстой желтой кожи рассыпались по рядам, опрокидывая лошадиными крупами, а то и смахивая копьями с прилавков товары. Торговцы с воем кинулись кто куда, прижимая к груди плетеные корзины, пифосы, мешки. Всадники, гогоча, вытягивали их по спинам, по головам мечами в кожаных ножнах. Храпели, взвивались на дыбы кони. Кого-то связали веревками, погнали с площади. Иные торговцы торопливо совали всадникам серебряные монеты – этих не трогали. Ручьями растекалось вино из разбитых сосудов, перемешиваясь с маслом, рыбьим рассолом, конским навозом. Заскрипели повозки, ошалелые возничие понукали медлительных быков. Рыбаки попрыгали в свои лодки, шестами отталкивались от берега.
Скорым шагом, сторонясь всадников, Горгий с Диомедом покинули торжище, что так неожиданно превратилось в побоище.
Квартал моряков начинался от базарной площади и тянулся на восток вдоль южного берега острова. Улицы здесь были вымощены тесаным камнем, дома сложены из желтовато-белого известняка. Над глухими стенами свешивались пыльные ветви деревьев.
Прохожие выглядели почище, чем толпа в порту или на базаре. Да оно и понятно: в квартале жили купцы Тартесса и кормчие принадлежавших им судов. А мошна у тартесских купцов набита туго – всему миру известно.
По расспросам Горгий быстро нашел дом купца Амбона. Это имя упоминал Критий, наставляя Горгия перед отплытием из Фокеи. Его же первым назвал нынче блистательный.
Амбон принял Горгия во внутреннем дворике, в тени шелковицы. Не отягощенный одеждой, сидел он на мягких подушках на краю бассейна, свесив ноги в воду, – важный, толстощекий, с завитой бородой. Раб отгонял от него опахалом мух. Горгий не заставил себя упрашивать – подобрал полы гиматия, скинул сандалии, тоже погрузил ноги в прохладную водичку.
Амбон хорошо отозвался о Критии – достойный, дескать, человек. Спросил, почему гам Критий не приплыл в Тартесс. Важно покивал, услышав в ответ, что почтенный фокейский купец болеет животом да и по старости лет опасается пускаться в столь далекое плавание. Искоса посмотрел на Горгия, спросил, какие товары желательны Критию.
Таиться было нечего: пошел нужный торговый разговор. Коротко рассказал Горгий об опасности персидского нашествия, о нужде в хорошем оружии для защиты Фокеи.
– Есть олово в слитках, – сказал Амбон. – Недавно вернулись мои корабли с Оловянных островов. Медь тоже найдется. А бронзу из них вы и сами умеете выплавлять.
– Умеем, – согласился Горгий. – Но потребно нам, почтенный Амбон, иное. Сильно просит тебя Критий продать, – тут Горгий стал загибать пальцы, – мечи, наконечники копий в пол-локтя, нагрудные латы, поножи из черной бронзы.
– Черная бронза? – Амбон насторожился. – Видно, ты плохо меня расслышал, фокеец. Я тебе толкую про олово.
– Слышали мы, почтенный Амбон, что меч из тартесской черной бронзы перерубает обыкновенный. Понимаю, это ваша тайна, но ведь я не допытываюсь, как ваши оружейники плавят ее…
– Талант олова за талант твоего наждака, – твердо сказал Амбон. Он, не глядя, протянул руку назад, принял от раба амфорку с благовонием, поднес к волосатым ноздрям.
Уклоняется, подумал Горгий. Не по-торговому разговор ведет. Ногами в воде болтает да снадобье свое нюхает, будто от меня смердит…
Вслух сказал:
– Так как же насчет черной бронзы, почтенный Амбон? – Доверительно добавил: – Есть у меня и янтарь первейшего сорта.
Тартессит сухо проронил:
– Завтра пришлю к тебе на корабль человека. Посмотрит, что у тебя за товар, тогда и решим, сколько олова можно дать.
Грязная узкая протока отделяла квартал моряков от квартала оружейников. Здесь стеной стоял высокий камыш. А дальше, сколько охватывал глаз, разливался в топких берегах желтый медлительный Бетис. Вдоль густых камышовых зарослей бродили цапли, копались в иле длинными клювами. Здесь, на краю квартала, и разыскал Горгий канатную лавку купца Эзула.
При лавке была мастерская. В длинном, пропахшем болотной гнилью сарае десятка два рабов лениво теребили камышовое волокно, вили канаты, плели корзины и циновки.
Купец Эзул был худ и неопрятен. Весь отпущенный ему богами волос рос ниже глаз – на голове не было ничего. Он жевал пряник, роняя липкие крошки в нечесаную бороду, скрипучим голосом покрикивал на рабов.
– Говори скорее – что надо? – буркнул он на плохом греческом, приведя Горгия в убогую каморку за мастерской. – Я по бедности надсмотрщика не держу, сам управляюсь с этими ленивыми скотами.
Горгий и не собирался долго с ним разговаривать. Достал из-за пазухи карфагенский ремешок, подал Эзулу:
– Это тебе шлет Падрубал.
Эзул проворно выглянул из каморки, покрутил головой – нет ли кого поблизости. Вытащил из-за груды корзин круглую палочку, обмотал вокруг нее спиралью ремешок Падрубала. Долго шевелил губами, водя глазами по палке.
Тайное письмо, подумал Горгий. А так, не навивая на палку, посмотришь – вроде узор выжжен. Ну, не мое это дело.
– Прощай, – сказал он и шагнул к двери.
– Не торопись, фокеец. Не хочешь ли отведать моего вина?
Отказаться – обидеть. Горгий принял чашу, с отвращением поднес ко рту. Вино оказалось на удивление: так и прошибло Горгия медовым духом, даже в ноздрях защекотало.
В бесцветных глазах Эзула мелькнула усмешка.
– Полагаю, – проскрипел он, – почтенный Амбон потчевал тебя вином получше?
Вино твое превосходно, – сказал Горгий. – Но я тороплюсь…
– Торопливая стрела летит мимо цели. Сядь, фокеец. После разговора с Амбоном тебе некуда торопиться.
– Откуда ты знаешь, о чем я говорил с Амбоном?
– Я знаю почтенного Амбона. Он не сделает ни шагу за пределы Неизменяемого Установления.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
– И не старайся, чужеземец. Амбон скоро получит титул блистательного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
И еще тревожило странное ощущение: будто слышал уже когда-то гортанный тартесский говор. Давно замутнились в памяти видения колхидских гор, давно отзвучала в ушах речь тамошних иберов. В Милете, а затем в Фокее, куда был продан Горгий в рабство заезжему купцу, привык он считать родным греческий язык. Отчего же взволновал его базарный гомон в чужом, безмерно далеком городе?
Он посмотрел на крепостные стены, к которым примыкал базар. За стеной жарко сверкал на солнце купол храма. На крепостных башнях скучала стража. Просторное небо было пустым и выцветшим от зноя. Все чужое. Все непохожее. Откуда ж эта странная тоска? Почему богам угодно повернуть его мысли к началу жизни?
Топот и громкие крики прервали размышления Горгия. На базарную площадь рысью въехал конный отряд. Всадники в защитных доспехах из толстой желтой кожи рассыпались по рядам, опрокидывая лошадиными крупами, а то и смахивая копьями с прилавков товары. Торговцы с воем кинулись кто куда, прижимая к груди плетеные корзины, пифосы, мешки. Всадники, гогоча, вытягивали их по спинам, по головам мечами в кожаных ножнах. Храпели, взвивались на дыбы кони. Кого-то связали веревками, погнали с площади. Иные торговцы торопливо совали всадникам серебряные монеты – этих не трогали. Ручьями растекалось вино из разбитых сосудов, перемешиваясь с маслом, рыбьим рассолом, конским навозом. Заскрипели повозки, ошалелые возничие понукали медлительных быков. Рыбаки попрыгали в свои лодки, шестами отталкивались от берега.
Скорым шагом, сторонясь всадников, Горгий с Диомедом покинули торжище, что так неожиданно превратилось в побоище.
Квартал моряков начинался от базарной площади и тянулся на восток вдоль южного берега острова. Улицы здесь были вымощены тесаным камнем, дома сложены из желтовато-белого известняка. Над глухими стенами свешивались пыльные ветви деревьев.
Прохожие выглядели почище, чем толпа в порту или на базаре. Да оно и понятно: в квартале жили купцы Тартесса и кормчие принадлежавших им судов. А мошна у тартесских купцов набита туго – всему миру известно.
По расспросам Горгий быстро нашел дом купца Амбона. Это имя упоминал Критий, наставляя Горгия перед отплытием из Фокеи. Его же первым назвал нынче блистательный.
Амбон принял Горгия во внутреннем дворике, в тени шелковицы. Не отягощенный одеждой, сидел он на мягких подушках на краю бассейна, свесив ноги в воду, – важный, толстощекий, с завитой бородой. Раб отгонял от него опахалом мух. Горгий не заставил себя упрашивать – подобрал полы гиматия, скинул сандалии, тоже погрузил ноги в прохладную водичку.
Амбон хорошо отозвался о Критии – достойный, дескать, человек. Спросил, почему гам Критий не приплыл в Тартесс. Важно покивал, услышав в ответ, что почтенный фокейский купец болеет животом да и по старости лет опасается пускаться в столь далекое плавание. Искоса посмотрел на Горгия, спросил, какие товары желательны Критию.
Таиться было нечего: пошел нужный торговый разговор. Коротко рассказал Горгий об опасности персидского нашествия, о нужде в хорошем оружии для защиты Фокеи.
– Есть олово в слитках, – сказал Амбон. – Недавно вернулись мои корабли с Оловянных островов. Медь тоже найдется. А бронзу из них вы и сами умеете выплавлять.
– Умеем, – согласился Горгий. – Но потребно нам, почтенный Амбон, иное. Сильно просит тебя Критий продать, – тут Горгий стал загибать пальцы, – мечи, наконечники копий в пол-локтя, нагрудные латы, поножи из черной бронзы.
– Черная бронза? – Амбон насторожился. – Видно, ты плохо меня расслышал, фокеец. Я тебе толкую про олово.
– Слышали мы, почтенный Амбон, что меч из тартесской черной бронзы перерубает обыкновенный. Понимаю, это ваша тайна, но ведь я не допытываюсь, как ваши оружейники плавят ее…
– Талант олова за талант твоего наждака, – твердо сказал Амбон. Он, не глядя, протянул руку назад, принял от раба амфорку с благовонием, поднес к волосатым ноздрям.
Уклоняется, подумал Горгий. Не по-торговому разговор ведет. Ногами в воде болтает да снадобье свое нюхает, будто от меня смердит…
Вслух сказал:
– Так как же насчет черной бронзы, почтенный Амбон? – Доверительно добавил: – Есть у меня и янтарь первейшего сорта.
Тартессит сухо проронил:
– Завтра пришлю к тебе на корабль человека. Посмотрит, что у тебя за товар, тогда и решим, сколько олова можно дать.
Грязная узкая протока отделяла квартал моряков от квартала оружейников. Здесь стеной стоял высокий камыш. А дальше, сколько охватывал глаз, разливался в топких берегах желтый медлительный Бетис. Вдоль густых камышовых зарослей бродили цапли, копались в иле длинными клювами. Здесь, на краю квартала, и разыскал Горгий канатную лавку купца Эзула.
При лавке была мастерская. В длинном, пропахшем болотной гнилью сарае десятка два рабов лениво теребили камышовое волокно, вили канаты, плели корзины и циновки.
Купец Эзул был худ и неопрятен. Весь отпущенный ему богами волос рос ниже глаз – на голове не было ничего. Он жевал пряник, роняя липкие крошки в нечесаную бороду, скрипучим голосом покрикивал на рабов.
– Говори скорее – что надо? – буркнул он на плохом греческом, приведя Горгия в убогую каморку за мастерской. – Я по бедности надсмотрщика не держу, сам управляюсь с этими ленивыми скотами.
Горгий и не собирался долго с ним разговаривать. Достал из-за пазухи карфагенский ремешок, подал Эзулу:
– Это тебе шлет Падрубал.
Эзул проворно выглянул из каморки, покрутил головой – нет ли кого поблизости. Вытащил из-за груды корзин круглую палочку, обмотал вокруг нее спиралью ремешок Падрубала. Долго шевелил губами, водя глазами по палке.
Тайное письмо, подумал Горгий. А так, не навивая на палку, посмотришь – вроде узор выжжен. Ну, не мое это дело.
– Прощай, – сказал он и шагнул к двери.
– Не торопись, фокеец. Не хочешь ли отведать моего вина?
Отказаться – обидеть. Горгий принял чашу, с отвращением поднес ко рту. Вино оказалось на удивление: так и прошибло Горгия медовым духом, даже в ноздрях защекотало.
В бесцветных глазах Эзула мелькнула усмешка.
– Полагаю, – проскрипел он, – почтенный Амбон потчевал тебя вином получше?
Вино твое превосходно, – сказал Горгий. – Но я тороплюсь…
– Торопливая стрела летит мимо цели. Сядь, фокеец. После разговора с Амбоном тебе некуда торопиться.
– Откуда ты знаешь, о чем я говорил с Амбоном?
– Я знаю почтенного Амбона. Он не сделает ни шагу за пределы Неизменяемого Установления.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
– И не старайся, чужеземец. Амбон скоро получит титул блистательного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49