Когда Фиест вернулся из изгнания,
Его Атрей на праздничное пиршество,
Как брата брат, позвал приветливо.
А сам Атрей убил детей фиестовых,
Рассек на части и испек на вертеле
И брата мясом чад его попотчевал…
Так пел Диомед, и рабы, столпившись вокруг него, слушали мрачную историю о властителях, которые никак не могли ужиться друг с другом.
Горгий оглянулся на шорох в углу. Молчун против обыкновения не спал, повернувшись лицом к стене. Он приподнялся на локте и в упор смотрел на Диомеда, рука его под бородой теребила горло, будто удушье на него напало.
– Худо тебе? – спросил Горгий, подойдя к старику. – Может, воды принести?
Из-под косматых седых бровей на Горгия уставились два неподвижных глаза. Молчун издал хриплый звук – то ли сказал что-то, то ли простонал – и отвернулся к стене.
На следующий день Молчун брел, как обычно, сутулясь, к своему сараю. Поравнявшись с Горгием, который долбил долотом желобок в литейной форме, он замедлил шаг. Горгию показалось, что старик хочет что-то сказать. Он поднялся с колен, шагнул к Молчуну. Глухим, непривычным к разговору голосом тот спросил:
– То, что вчера пели… правда это?
Работавшие неподалеку Полморды и другие рабы бросили тесать камень, удивленно воззрились на Молчуна: никто из них до сих пор не слыхивал его голоса.
– Правда, раз песня сложена, – ответил Горгий. – Давнее это дело – лет двести, а то и больше.
– Не так уж давно, – буркнул Молчун и пошел своей дорогой.
Рабы, сгибаясь под каменной тяжестью, потащили готовые формы к плавильным горнам. В глиняных сосудах как раз поспела бронза. Козел осмотрел формы, велел подогреть и установить для литья. Огляделся, поискал глазами помощника своего – Тордула. А тот, словно литье его и не касалось, сидел спиной к горну на камне, ковырял щепочкой в зубах.
– Что же ты, котеночек, – окликнул Козел, – бери скорее ковшик, разливать надо.
Тордул даже не шевельнулся. Козел затеребил его за плечо.
– Эй, очнись!
– Пошел вон, – сказал Тордул, поднимаясь. – Надоел ты мне, Козел облезлый.
И, не обращая внимания на ругань и суету Козла, вышел из литейного сарая. Козел побежал было вслед, но тут же вернулся к горну: бронза не ждала. Понося Тордула, схватил гребок, сам стал снимать шлак с золотистого расплава, брызжущего искрами. Руки у него тряслись, глаза побелели от ярости.
А закончив разливку, Козел вытер с лица копоть, попил воды и пошел прямиком в особое строение из обожженного кирпича, где помещался сам блистательный Индибил. Домик этот стоял на берегу речки, под отвесной скалой у выхода из ущелья. Земля вокруг была расчищена от камней и гладко утоптана. Меж двух столбов висел туго набитый соломой мешок, несколько стражников с криками метали в него копья – упражнялись. Козел с опаской обошел их широким полукругом, поднялся на крыльцо. Стражник у входа скользнул по нему скучающим взглядом, отвел копье – проходи, мол.
Налево было помещение для стражников. Там они и сидели – ели лепешки, макая в топленое баранье сало, лениво переругивались, спорили, когда придет срок получать зимнюю обувь. Один, горячась, задирал ногу, совал ее всем по очереди под нос – показывал рваную подошву.
От смачного духа сала у Козла засосало в нутре. Глотая слюну, он пошел в следующую комнату. Здесь перед длинными деревянными скамьями на корточках сидели писцы, острыми палочками царапали по дощечкам, покрытым воском. Старший писец, распространяя густой запах чеснока, ругал одного из грамотеев:
– Сиди хоть ночью, а к утру чтобы все было пересчитано! С завтрашним обозом сведения отправлять…
– Да как же я поспею, счетоведущий? – ныл писец, почесывая палочкой заросший затылок. – Ведь сам ты мне сказал, сколько секир приписать сверх истинного счета…
– Не чешись, когда со мной разговариваешь, поганец! Я сказал, сколько штук приписать, значит, и вес должен быть сообразный. Думаешь, в казначействе дурнее тебя сидят?
– Так все равно же благодарственные деньги по штукам, не по весу начисляют. Не станут они с весом сличать…
– Станут не станут, а все должно сходиться. Сам знаешь, блистательный Индибил любит, чтобы сходилось… – Тут старший писец увидел вошедшего Козла. – Что, счет сегодняшнему литью принес?
Они немного поговорили о делах. Старший писец распек старшего плавильщика за большой расход самоцветных камней.
С робостью приблизился Козел к покоям блистательного Индибила. Вначале стража не хотела пускать. Заспорили. Тут из-за двери послышался зычный голос самого Индибила. Велел пустить.
Козел, войдя, почтительно перегнулся пополам. Начальник рудников полулежал на мягкой скамье, задрав круглое лицо к потолку. Раб-искусник горячими щипцами завивал ему бороду. На другой скамье сидел главный над стражей – посмеиваясь, рассказывал начальнику последние тартесские сплетни (видно, ездил в город на побывку).
– Ну, чего тебе? – спросил, наконец, Индибил, скосив глаз на старшего плавильщика.
Козел пожелал начальнику и всей его родне милости богов, после чего перешел к делу. Два дерзких раба сеют смуту в плавильне, они насмехаются над ним, старшим плавильщиком. Только что один из них отказался выполнить его повеление и чуть было не загубил плавку. Он, старший плавильщик, сильно опасается, что оба раба просто не желают заслужить когда-либо прощения и упорствуют в сомнениях…
– Понятно, – прервал его Индибил. – Завтра при разводе покажешь их главному, и он отправит их на голубое серебро. Теперь вот что. Па-чему у тебя самоцветных камней расходуется больше положенного?
– Блистательный, клянусь Бы… клянусь Нетоном, я их добавляю не больше, чем раньше. Если класть меньше, то крепость бронзы…
– Бронза должна быть крепкая, а самоцветы чтоб оставались! Не менее дюжины с каждой плавки. А не то сам угодишь на голубой рудник. Понял? Ну, ступай.
Козел, кланяясь, попятился к двери, но тут Индибил что-то вспомнил:
– Постой-ка, это о каких рабах ты мне говорил?
– Один – грек, рыжий такой, а второй из города, молодой, нахальный… Их недавно сюда перевели…
Индибил досадливо дрыгнул толстенькой ногой.
– Вот что. Голубой рудник от них не убежит. Этот молодой, как бы сказать, у него ветер в голове… Надо его наставлять добрым примером… Ладно, иди. – Индибил вдруг разозлился. – И не лезь ко мне с пустыми разговорами! Ты тоже убирайся! – крикнул он на раба-цирюльника. Сел, поправил пояс, сползший с круглого живота, стал жаловаться на трудную должность: – Другие блистательные живут в свое удовольствие, а я покоя не знаю. Теперь еще с этим, сыночком Павлидия, морока, прислали его на мою голову. Где это видано, чтобы начальник оберегал раба?.. Нет, хватит с меня, уйду я с должности!
Главный над стражей слушал, изображая на лице почтительное внимание, а сам думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49