Нотр Дам или храм Христа Спасителя под силу только могучему таланту, а новые здания в виде простого прямоугольника доступны и архитектурному Богораду. А теперь представьте себе сборище людей, занимающихся псевдоискусством и заботящихся о том, чтобы их искусство утвердилось. Иначе ведь все лопнет, как мыльный пузырь. Могут ли они допустить, чтобы рядом с ними зазвучала настоящая поэзия, писались настоящие картины , строились настоящие красивые здания? Куда же тогда деваться им? Так вот, представьте себе сборище этих людей, их смех и ненависть, их улюлюканье, если бы вдруг встал бы там, среди сброда, золотоголовый человек и начал читать громким и звонким голосом: Несказанное, синее, нежное, Тих мой край после бурь, после гроз, И душа моя - поле безбрежное, Дышит запахом меда и роз. Я утих. Годы сделали дело, Но того, что прошло, не кляну. Словно тройка коней оголтелая Прокатилась во всю страну. Напылили кругом. Накопытили. И пропали под дьявольский свист. А теперь вот в лесной обители Даже слышно, как падает лист... Таким сборищем, таким Клондайком от искусства и была Москва двадцатых годов. Поддерживалось во всех этих "Стойлах Пегасов", ЛЕФах, "Ничевоках", во всех этих поэтических тавернах либо то, что открывает широкие возможности для несусветной халтуры, либо посредственное, вроде Казина и Безыменского с Жаровым, конкуренции которых можно было не опасаться. Теперь представьте, как могли себя чувствовать среди этого сброда истинно талантливые люди вроде Есенина. Пути борьбы с ними могли быть разными. Булгаков получил триста восемьдесят ругательных, оплевывающих статей в разных газетах и журналах. Маяковский, приспособивший свой талант к обстановке и вообще приспособившийся к среде, даже вросши в нее через Бриков, призывает сажать в зрительный зал МХАТа своих людей в количестве человек двухсот, которые нарочно освистывали бы спектакли по пьесам Булгакова. Из Есенина путем сплетен и анекдотов создали образ хулигана и алкоголика. Судьба Есенина, конечно, оказалась вдвойне и втройне трагичной. Взглянем на это чуть-чуть повнимательней. Что такое был Есенин, когда он впервые появился на поэтическом горизонте и когда его, как неожиданно засверкавший самородок, представляли царской семье и самому государю? Это был светлый отрок с певучими светлыми стихами. Его образовала рязанская природа, русский деревенский быт и во многой степени странствия вместе с любящей его бабкой по российским монастырям. Недаром нельзя почти найти стихотворения у Есенина, в котором не встретилось бы хоть одно слово из религиозного, церковного, монастырского обихода: "И березы стоят как большие свечки..." "И под плач панихид, под кадильный канон..." "Церквей у прясел рыжие стога..." "У церквей перед притворами древними
Поклонялись Пречистому Спасу..." "Пели стих о сладчайшем Исусе..." "Не заутренние звоны, а венчальный переклик..." "Матушка в Купальницу по лесу ходила..." "Ходит милостник Никола Мимо сел и деревень..." "Он идет, поет негромко иорданские псалмы..." "Колокол дремавший разбудил поля..." "Собирал святой Егорий белых волков..." "На краю деревни старая избушка, Там перед иконой молится старушка..." Не надо думать, что эта, так сказать, религиозная терминология свойственна только ранним, юношеским стихам Есенина. Открываем том второй. Первая же строка: "Господи, я верую, Но введи в свой рай..." "Он придет бродягой подзаборным, Нерушимый Спас..." "О Матерь Божия, Пади звездой..." "И пас со мной Исайя Моих златых коров..." "Вечер синею свечкой звезду Над дорогой моей засветил..." "Заря молитвенником красным Пророчит благостную песнь..." И это не говоря уже о целых поэмах и стихах: "Иония" "Преображение", "Пантократор", "Сорокоуст", "Иорданская голубица", "Сельский часослов". Берем, наконец, самые далекие, казалось бы, от всего этого стихи его наиболее зрелого периода, тех самых двадцатых годов. "Душа грустит о небесах..." "За прощальной стою обедней Кадящих листвой берез..." "Словно хочет кого придушить Руками крестов погост..." "Словно мельник, несет колокольня Медные мешки колоколов..." "Твой иконный и строгий лик По часовням висел в Рязанях..." "И молиться не учи меня, не надо..."
"На церкви комиссар снял крест, Теперь и богу негде помолиться..." "Стыдно мне, что я в бога не верил, Горько мне, что не верю теперь..." "Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать". Как и всюду в этих записках, как на каждой их странице, оставим читателю возможность самому искать и находить примеры, факты и документы, подтверждающие правильность нашей мысли. Берите любой томик Есенина, всюду вы будете находить слова "панихида, свеча, паперть, молитва, икона, церковь, часовня, благовест, крест. Божья Матерь...". И вот этот-то, не побоюсь повторить еще раз, отрок светлый, пришедший от росы, от цветов, от колоколен, выглядывающих из ржаных полей, от добра, оказался вдруг (опять же повторяю) в Клондайке от искусства, в Москве двадцатых годов, из которой Давид Бурлюк шлет телеграммы своим друзьям в Одессу: "Приезжайте, можно сделаться знаменитыми". Белый голубь среди воронья. Пытался приспособиться. Несколько человек объявили себя имажинистами - в духе времени. Видно, вне группы тогда совсем нельзя было существовать. "Ничевоки", "Лефовцы", "Собачий ящик", "Конструктивисты". Придумали и эти себе отличительную мету самодовлеющий образ. Но никакого имажинизма, конечно, не было. Был только поэт Сергей Есенин, пытавшийся инстинктивно приспособиться к духу времени. И еще одна форма его реакции на окружающую обстановку. Белый голубь нарочно начинает пачкать и чернить свое белоснежное оперение, а то и выщипывать его, чтобы стать похожим на всех. Он чувствовал, что тут не просто пьяные поэтические таверны, развивающие дух стяжательства, конкуренции, не просто вакханалия дорвавшихся до жирного пирога бродяг, но что тут за всем этим организованная и злая сила, против которой даже не знаешь, как стоять, ибо ее вроде нет, но она есть. Ее вроде не увидишь, не почувствуешь, не материализуешь в единый образ, но она всюду, в каждой газетной строке, в каждой реплике, в каждом злорадном смехе. Тогда так. Вы такие, а мы тоже такие! А вы пить, как я, умеете? И на чем хлеб родится, знаете? Вы жрете его, а мы ведь его того-с, навозом-с. Вас Троцкий с Зиновьевым поддерживают, а меня московские урки любят! Ты меня в газетной заметке уязвишь, а я тебе в морду дам! Разве не пьянствовал Михаил Светлев? Ежедневно, до самой больницы пил Ярослав Смеляков. Пила Ольга Берггольц, пил Василий Федоров, мертвую пил Панферов... Я вам назову сейчас десятки своих собратьев-писателей, которые пьют (не исключая и себя, грешного, разумеется), но ведь нет же, не было славы, что Светлов - алкоголик, хотя напивался ежедневно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Поклонялись Пречистому Спасу..." "Пели стих о сладчайшем Исусе..." "Не заутренние звоны, а венчальный переклик..." "Матушка в Купальницу по лесу ходила..." "Ходит милостник Никола Мимо сел и деревень..." "Он идет, поет негромко иорданские псалмы..." "Колокол дремавший разбудил поля..." "Собирал святой Егорий белых волков..." "На краю деревни старая избушка, Там перед иконой молится старушка..." Не надо думать, что эта, так сказать, религиозная терминология свойственна только ранним, юношеским стихам Есенина. Открываем том второй. Первая же строка: "Господи, я верую, Но введи в свой рай..." "Он придет бродягой подзаборным, Нерушимый Спас..." "О Матерь Божия, Пади звездой..." "И пас со мной Исайя Моих златых коров..." "Вечер синею свечкой звезду Над дорогой моей засветил..." "Заря молитвенником красным Пророчит благостную песнь..." И это не говоря уже о целых поэмах и стихах: "Иония" "Преображение", "Пантократор", "Сорокоуст", "Иорданская голубица", "Сельский часослов". Берем, наконец, самые далекие, казалось бы, от всего этого стихи его наиболее зрелого периода, тех самых двадцатых годов. "Душа грустит о небесах..." "За прощальной стою обедней Кадящих листвой берез..." "Словно хочет кого придушить Руками крестов погост..." "Словно мельник, несет колокольня Медные мешки колоколов..." "Твой иконный и строгий лик По часовням висел в Рязанях..." "И молиться не учи меня, не надо..."
"На церкви комиссар снял крест, Теперь и богу негде помолиться..." "Стыдно мне, что я в бога не верил, Горько мне, что не верю теперь..." "Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать". Как и всюду в этих записках, как на каждой их странице, оставим читателю возможность самому искать и находить примеры, факты и документы, подтверждающие правильность нашей мысли. Берите любой томик Есенина, всюду вы будете находить слова "панихида, свеча, паперть, молитва, икона, церковь, часовня, благовест, крест. Божья Матерь...". И вот этот-то, не побоюсь повторить еще раз, отрок светлый, пришедший от росы, от цветов, от колоколен, выглядывающих из ржаных полей, от добра, оказался вдруг (опять же повторяю) в Клондайке от искусства, в Москве двадцатых годов, из которой Давид Бурлюк шлет телеграммы своим друзьям в Одессу: "Приезжайте, можно сделаться знаменитыми". Белый голубь среди воронья. Пытался приспособиться. Несколько человек объявили себя имажинистами - в духе времени. Видно, вне группы тогда совсем нельзя было существовать. "Ничевоки", "Лефовцы", "Собачий ящик", "Конструктивисты". Придумали и эти себе отличительную мету самодовлеющий образ. Но никакого имажинизма, конечно, не было. Был только поэт Сергей Есенин, пытавшийся инстинктивно приспособиться к духу времени. И еще одна форма его реакции на окружающую обстановку. Белый голубь нарочно начинает пачкать и чернить свое белоснежное оперение, а то и выщипывать его, чтобы стать похожим на всех. Он чувствовал, что тут не просто пьяные поэтические таверны, развивающие дух стяжательства, конкуренции, не просто вакханалия дорвавшихся до жирного пирога бродяг, но что тут за всем этим организованная и злая сила, против которой даже не знаешь, как стоять, ибо ее вроде нет, но она есть. Ее вроде не увидишь, не почувствуешь, не материализуешь в единый образ, но она всюду, в каждой газетной строке, в каждой реплике, в каждом злорадном смехе. Тогда так. Вы такие, а мы тоже такие! А вы пить, как я, умеете? И на чем хлеб родится, знаете? Вы жрете его, а мы ведь его того-с, навозом-с. Вас Троцкий с Зиновьевым поддерживают, а меня московские урки любят! Ты меня в газетной заметке уязвишь, а я тебе в морду дам! Разве не пьянствовал Михаил Светлев? Ежедневно, до самой больницы пил Ярослав Смеляков. Пила Ольга Берггольц, пил Василий Федоров, мертвую пил Панферов... Я вам назову сейчас десятки своих собратьев-писателей, которые пьют (не исключая и себя, грешного, разумеется), но ведь нет же, не было славы, что Светлов - алкоголик, хотя напивался ежедневно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116