Его священное животное — белый жеребец. По его же поведению поверяют предсказания. Мы своими глазами видели, как священно; служители, выведя коня, провели его меж тремя рядами деревянных кольев, приглядываясь, какою ногою он ступит первой: коли правой — значит, их предсказания истинны. А когда мы с Трандом вернулись в крепость, то обнаружили в ней посланцев от самого Кнута. К моей же великой радости, возглавлял посольство человек, мне знакомый — однорукий Кьяртан, тот самый, что стоял со мною рядом после кабаньей охоты над умирающим Эдгаром, и помогший мне бежать из Лондона.
— Торгильс! — воскликнул он, хлопнув меня по плечу ладонью. — Кто бы мог подумать, что я найду тебя здесь! Рад тебя видеть.
— Как поживает Гисли Одноногий? — спросил я.
— Прекрасно, прекрасно, — ответит Кьяртан, оглядывая площадку для смотров. — Ты представить себе не можешь, как славно оказаться здесь, подальше от этих двуличных христиан. А те восковые монеты, отданные на хранение, по-прежнему у меня. И полагаю, тебе известно, что архиепископ Вульфстан, этот злокозненный хитрец, помер.
— Нет, об этом я не слыхал.
— В прошлом году он наконец-то отправился на встречу со своим создателем, говоря его словами. И туда ему и дорога! Жаль только, что его отбытие к этим его бесценным ангелам почти ничего не изменило при королевском дворе. У власти осталось, пожалуй, столько же христиан, сколько и было, и приверженцам исконной веры жизнь они усложняют не меньше. И само собой, королева Эмма поощряет их. Она нигде не появляется иначе, как с кучей этих священников.
— А что Эльфгифу? — я не мог удержаться.
Кьяртан бросил на меня проницательный взгляд, и я задался вопросом — многое ли ему известно.
— С ней все в порядке, хотя теперь мы видим ее реже. Она живет либо в доме своего отца в Нортгемптоне, либо ездит за море как посланница Кнута.
И тут прозвучал рог. Братство сзывали на собрание в длинный дом, и Кьяртан, уходя, сказал:
— Надеюсь, у нас будет возможность вспомнить о днях, проведенных в Нортгемптоне и Лондоне.
Собрание было многочисленным. Все йомсвикинги, будь то старые воины или недавние новобранцы, собрались послушать, что имеет сказать Кьяртан. Двое старших из совета братства ввели его в зал и представили собравшимся. Он говорил четко и твердо, а его осанка воина и боевые ранения понуждали слушать его с уважением. Весть же, им сообщенная, была вполне ясная: конунг Кнут, правитель Англии и Дании и законный наследник престола Норвегии, предлагает йомсвикингам присоединиться к его делу. Война близится. Враги короля — по словам Кьяртана, обиженные эрлы, забывшие клятвы верности, норвежские и шведские военачальники да подложные соискатели норвежского трона — заключили союз и собирают войско, чтобы бросить вызов власти Кнута. Конунг Кнут, конечно, сокрушит их, и после победы не забудет наградить того, кто пришел ему на помощь. Добыча ожидается богатая — здесь одобрительный шепот пробежал среди слушающих воинов, — и можно стяжать великую славу.
Кьяртан напомнил о славе йомсвикингов, об их блестящих победах, о воинской их доблести. Под конец он поманил их тем, что, вне всяких сомнений, должно было бы соблазнить его слушателей.
— Конунг Кнут столь почитает вас, — объявил он, — что велел мне от его имени предложить каждому, кто согласен сражаться на его стороне, по пятнадцать марок серебром. Половина будет выплачена немедленно, половина же — по завершении войны.
Это необычайно щедрое предложение говорило и о том, сколь искусно Кнут вел государственные дела, почитая серебро лучшим средством, чем железо оружия.
Когда Кьяртан закончил, поднялся старейшина совета йомсвикингов и ответил. Это щедрое предложение, достойное щедрого правителя, начал он. Сам он советовал бы принять его, но по обычаю братства йомсвикингов каждый брат может высказать свое согласие или несогласие, и он призывает не молчать тех, кто имеет свое мнение. Один за другим йомсвикинги выходили вперед и обращались к собранию. Все были расположены принять предложение Кнута, что и неудивительно. Слишком уж заманчиво было получить пятнадцать марок до начала, и дальнейшее обсуждение казалось простой данью обычаю. Пока не заговорил Транд.
Он сидел среди прочих членов совета, а когда встал, чтобы высказать свое мнение, собрание стихло. Все здесь знали, кроме всего прочего, что он из тех немногих, оставшихся от первоначального братства.
— Братья, — начал он, — прежде чем вы решите, принимать или не принимать предложение короля Англии, я хочу, чтобы его посол ответил на один вопрос. — И повернувшись к Кьяртану, он спросил: — Правда ли то, что, согласившись вступить в войско короля Кнута, мы будем сражаться вместе или даже под началом королевского воеводителя, предводителя ближней дружины Кнута, его эрла, имя коему Торкель Длинный?
Человек, стоявший рядом со мной, вдруг втянул в себя воздух, как будто обжегся. Позади Транда кое-кто из членов, тех, что постарше, как будто смутились.
— И не прав ли я, полагая, — продолжал Транд, — что тот же самый Торкель тридцать с лишним лет тому назад нарушил свою клятву йомсвикинга, когда он вместе со своими кораблями задал деру и бросил своих братьев одних, без помощи, биться с норвежцем Хаконом и его кораблями?
Ужасное молчание воцарилось в собрании. В нескольких шагах от меня кто-то шепотом рассказывал соседу историю о позоре, замаравшем честь йомсвикингов.
Кьяртан встал, чтобы дать ответ. Все видели, что он потрясен. Такого он не ожидал. Вопрос Транда означал, что ни единый йомсвикинг не придет на помощь тому, кто предал братство. Все ждали. Молчание длилось долго и оборачивалось смятением. Мне стало жаль Къяртана. Он был воин, а не переговорщик, и не мог найти нужных слов, чтобы выкрутиться из этой незадачи.
Когда он наконец заговорил, в голосе его не было твердости.
— Да, вернейший из верных эрл Кнута — это тот же Торкель, что входил в ваше братство. Торкель стал великим военачальником, он добился богатства, заслужил доверенность короля. Полагаю, вам следует гордиться, что он стал тем, кем стал, а не вспоминать о случившемся три десятка лет тому назад.
Его слова не произвели впечатления. Я чувствовал, как нарастает в окружающей меня толпе недоверие, как ее настроение круто изменилось. Кьяртан тоже это почувствовал. Он понял, что его посольство оказалось на краю провала. Он оглядывал толпу. Я же стоял в первых рядах и смотрел на него, как и все остальные, ожидая, что же он скажет дальше. Наши глаза встретились, и вдруг Кьяртан заявил:
— Можете мне не верить на слово. Но один из членов вашего братства видел Торкеля Длинного при дворе короля Кнута, и он может поведать, каким тот стал теперь. — Он подал мне знак, я на миг удивился и растерялся, а потом вышел вперед и стал рядом с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Торгильс! — воскликнул он, хлопнув меня по плечу ладонью. — Кто бы мог подумать, что я найду тебя здесь! Рад тебя видеть.
— Как поживает Гисли Одноногий? — спросил я.
— Прекрасно, прекрасно, — ответит Кьяртан, оглядывая площадку для смотров. — Ты представить себе не можешь, как славно оказаться здесь, подальше от этих двуличных христиан. А те восковые монеты, отданные на хранение, по-прежнему у меня. И полагаю, тебе известно, что архиепископ Вульфстан, этот злокозненный хитрец, помер.
— Нет, об этом я не слыхал.
— В прошлом году он наконец-то отправился на встречу со своим создателем, говоря его словами. И туда ему и дорога! Жаль только, что его отбытие к этим его бесценным ангелам почти ничего не изменило при королевском дворе. У власти осталось, пожалуй, столько же христиан, сколько и было, и приверженцам исконной веры жизнь они усложняют не меньше. И само собой, королева Эмма поощряет их. Она нигде не появляется иначе, как с кучей этих священников.
— А что Эльфгифу? — я не мог удержаться.
Кьяртан бросил на меня проницательный взгляд, и я задался вопросом — многое ли ему известно.
— С ней все в порядке, хотя теперь мы видим ее реже. Она живет либо в доме своего отца в Нортгемптоне, либо ездит за море как посланница Кнута.
И тут прозвучал рог. Братство сзывали на собрание в длинный дом, и Кьяртан, уходя, сказал:
— Надеюсь, у нас будет возможность вспомнить о днях, проведенных в Нортгемптоне и Лондоне.
Собрание было многочисленным. Все йомсвикинги, будь то старые воины или недавние новобранцы, собрались послушать, что имеет сказать Кьяртан. Двое старших из совета братства ввели его в зал и представили собравшимся. Он говорил четко и твердо, а его осанка воина и боевые ранения понуждали слушать его с уважением. Весть же, им сообщенная, была вполне ясная: конунг Кнут, правитель Англии и Дании и законный наследник престола Норвегии, предлагает йомсвикингам присоединиться к его делу. Война близится. Враги короля — по словам Кьяртана, обиженные эрлы, забывшие клятвы верности, норвежские и шведские военачальники да подложные соискатели норвежского трона — заключили союз и собирают войско, чтобы бросить вызов власти Кнута. Конунг Кнут, конечно, сокрушит их, и после победы не забудет наградить того, кто пришел ему на помощь. Добыча ожидается богатая — здесь одобрительный шепот пробежал среди слушающих воинов, — и можно стяжать великую славу.
Кьяртан напомнил о славе йомсвикингов, об их блестящих победах, о воинской их доблести. Под конец он поманил их тем, что, вне всяких сомнений, должно было бы соблазнить его слушателей.
— Конунг Кнут столь почитает вас, — объявил он, — что велел мне от его имени предложить каждому, кто согласен сражаться на его стороне, по пятнадцать марок серебром. Половина будет выплачена немедленно, половина же — по завершении войны.
Это необычайно щедрое предложение говорило и о том, сколь искусно Кнут вел государственные дела, почитая серебро лучшим средством, чем железо оружия.
Когда Кьяртан закончил, поднялся старейшина совета йомсвикингов и ответил. Это щедрое предложение, достойное щедрого правителя, начал он. Сам он советовал бы принять его, но по обычаю братства йомсвикингов каждый брат может высказать свое согласие или несогласие, и он призывает не молчать тех, кто имеет свое мнение. Один за другим йомсвикинги выходили вперед и обращались к собранию. Все были расположены принять предложение Кнута, что и неудивительно. Слишком уж заманчиво было получить пятнадцать марок до начала, и дальнейшее обсуждение казалось простой данью обычаю. Пока не заговорил Транд.
Он сидел среди прочих членов совета, а когда встал, чтобы высказать свое мнение, собрание стихло. Все здесь знали, кроме всего прочего, что он из тех немногих, оставшихся от первоначального братства.
— Братья, — начал он, — прежде чем вы решите, принимать или не принимать предложение короля Англии, я хочу, чтобы его посол ответил на один вопрос. — И повернувшись к Кьяртану, он спросил: — Правда ли то, что, согласившись вступить в войско короля Кнута, мы будем сражаться вместе или даже под началом королевского воеводителя, предводителя ближней дружины Кнута, его эрла, имя коему Торкель Длинный?
Человек, стоявший рядом со мной, вдруг втянул в себя воздух, как будто обжегся. Позади Транда кое-кто из членов, тех, что постарше, как будто смутились.
— И не прав ли я, полагая, — продолжал Транд, — что тот же самый Торкель тридцать с лишним лет тому назад нарушил свою клятву йомсвикинга, когда он вместе со своими кораблями задал деру и бросил своих братьев одних, без помощи, биться с норвежцем Хаконом и его кораблями?
Ужасное молчание воцарилось в собрании. В нескольких шагах от меня кто-то шепотом рассказывал соседу историю о позоре, замаравшем честь йомсвикингов.
Кьяртан встал, чтобы дать ответ. Все видели, что он потрясен. Такого он не ожидал. Вопрос Транда означал, что ни единый йомсвикинг не придет на помощь тому, кто предал братство. Все ждали. Молчание длилось долго и оборачивалось смятением. Мне стало жаль Къяртана. Он был воин, а не переговорщик, и не мог найти нужных слов, чтобы выкрутиться из этой незадачи.
Когда он наконец заговорил, в голосе его не было твердости.
— Да, вернейший из верных эрл Кнута — это тот же Торкель, что входил в ваше братство. Торкель стал великим военачальником, он добился богатства, заслужил доверенность короля. Полагаю, вам следует гордиться, что он стал тем, кем стал, а не вспоминать о случившемся три десятка лет тому назад.
Его слова не произвели впечатления. Я чувствовал, как нарастает в окружающей меня толпе недоверие, как ее настроение круто изменилось. Кьяртан тоже это почувствовал. Он понял, что его посольство оказалось на краю провала. Он оглядывал толпу. Я же стоял в первых рядах и смотрел на него, как и все остальные, ожидая, что же он скажет дальше. Наши глаза встретились, и вдруг Кьяртан заявил:
— Можете мне не верить на слово. Но один из членов вашего братства видел Торкеля Длинного при дворе короля Кнута, и он может поведать, каким тот стал теперь. — Он подал мне знак, я на миг удивился и растерялся, а потом вышел вперед и стал рядом с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99