Ветерок подхватил травинки и понес их прочь.
— Мне нравится эта страна, — сказал он. — Это мой дом, и никто не прогонит меня отсюда. Я верю, что смогу прожить на этой земле, и она позаботится обо мне.
— О тебе еще кто-то должен позаботиться.
— Есть пословица: «Не имеющий братьев не прикрыт со спины», — ответил Греттир.
У него при себе был меч, добытый нами из могильника, и вот он вынул его из ножен и вырезал длинную полосу дернины, а торцы не подрезал, а оставил как есть, сросшимися с землей. Потом взял свое копье — после нападения в харчевне он никогда не ходил без полного вооружения, — и вот он взял копье и приподнял полоску земли дугой.
— Ну-ка вытяни правую руку, — сказал он мне.
Я так и сделал, а он осторожно провел лезвием меча по моей ладони. Это прикосновение было легче пуха, но все же кровь потекла. Он перенял меч в левую руку и сделал такой же надрез на своей правой руке. Он вытянул руку, наши ладони сошлись и кровь смешались. Потом мы, склонившись, прошли под земляной аркой и выпрямились, когда оказались на противоположной стороне.
— Теперь мы фостбраэдралаг , — сказал Греттир. — Мы названые братья. Это клятва, которую нельзя нарушить, пока жив один из нас.
Вспоминая этот обряд прохождения под земляной аркой, я понял, что то был очередной решительный момент в моей взрослой жизни. Я, никогда по-настоящему не знавший матери, видевший от отца равнодушие и отчуждение, наконец-то нашел настоящего родича. Будь моя жизнь иной, у меня, возможно, были бы родные братья и сестры, или, как во многих северных семьях, меня бы усыновили, и была бы у меня другая семья из сводных братьев и сестер, с которыми я был бы близок и связан. Но так не случилось. Зато я обрел названого брата, и то было решение двух взрослых людей, что связало нас узами еще более прочными.
— Ну, названый братец, — сказал Греттир с озорным блеском в глазах, — у меня есть к тебе первая просьба.
— Какая? — спросил я.
— Я хочу, чтобы ты помог мне украсть лошадь.
И так еще до рассвета следующего дня мы с Греттиром, одевшись в темную одежду, двинулись, крадучись, по лугу, на котором он приметил красивую черную кобылу. Под покровом темноты нам удалось выманить кобылу из табуна достаточно далеко, чтобы Греттир мог надеть на нее уздечку, вскочить ей на спину и пуститься в дорогу к дому. Так дружба, начавшаяся великим ограблением, отпраздновала обряд побратимства кражей лошади.
ГЛАВА 9
Продолжая эти воспоминания о своей жизни, я подхожу к одному из самых несчастливых случаев, а именно — моей первой женитьбе. Короткое и безрадостное, это супружество теперь кажется таким далеким, что мне приходится напрягаться, чтобы припомнить подробности. Но при этом оно имело важные последствия, посему я и вынужден включить его в мое повествование.
Ее звали Гуннхильд. Она была на четыре года старше меня, выше на полголовы и склонна к полноте, с молочно-бледной кожей, белокурыми волосами необычайной тонкости и светло-голубыми глазами, которые вылезали из орбит, когда она сердилась. Ее отец был умеренно зажиточный хуторянин в северо-западных землях, и хотя он был вовсе не рад такому жениху, но понимал, что на лучшее рассчитывать не приходится. Его дочь, третья из пяти, недавно развелась по причинам, которые я так никогда до конца и не выяснил. Наверное, мне следовало бы принять это за предупреждение и поостеречься, потому что — об этом мне тоже предстояло узнать — женщине в северном обществе гораздо легче развестись с мужчиной, чем наоборот, и развод может оказаться дорогостоящим делом — для мужчины.
В Исландии прежде бракосочетания заключают два имущественных договора. Один — о приданом, которое дает семья невесты молодой семье на обзаведение хозяйством. Этот вклад остается в собственности жены. Коль скоро брак расторгается, она его сохраняет. Напротив, то, что приносит в семью молодожен, становится общей собственностью, и в случае развода жена может потребовать долю мужа, если докажет, что он в чем-то виноват. Понятное дело, торг между семьями жениха и невесты, предшествующий свадьбе, длится весьма долго, но коль скоро супружество рухнет, спор о том, кто из двух виноват, продолжается еще дольше.
Почему я женился? Наверное, потому что так посоветовал мне Греттир, а прежде того — Снорри Годи, которого почитали человеком премудрым. Впрочем, эта причина лежит на поверхности, а под нею лежала другая: видно, когда Греттир уехал повидаться со своей семьей, меня одолели сомнения. Кроме того, Снорри советом не ограничился и тут же начал подыскивать мне жену — так что выбора у меня почти и не было. Подобно многим, чья власть и влияние идет к закату, он не мог устоять перед соблазном и вмешивался в дела других, даже самые ничтожные.
А я был воистину ничтожен. Незаконнорожденный и двух лет от роду отосланный матерью к отцу, который, женившись во второй раз, едва ли не отверг меня, я не мог предложить жене ни поддержки, ни будущего. Равно как было бы дуростью сообщить ей, что я — названый брат самого известного в стране изгоя. Так что я молчал, позволив Снорри вести за меня переговоры. Полагаю, он воспользовался всей своей славой и влиянием в округе, чтобы помочь мне, а может статься, у него с отцом Гуннхильд, Аудуном, были некие скрытые договоренности. Как бы там ни было, Снорри предложил мне пожить у него в доме, пока он ведет переговоры, и все шло гладко, покуда речь не зашла о моем вкладе. Старый Аудун, человек на редкость цепкий и надутый, спросил, какую цену я готов дать за невесту, назвав ее своей «лучшей дочерью». Будь Один добрее ко мне в этот час, я бы сказал, что нет у меня ни гроша, и на этом все переговоры завершились бы. А я сдуру предложил драгоценный камень, один-единственный, но столь редкий, что подобного в Исландии не видывали. Поначалу Аудун скривился, потом его одолело любопытство, а когда я расплавил свинец и вынул из безобразного своего амулета-птицы огненный рубин, он изумился.
Еще большее впечатление произвел рубин на его дочь. Едва Гуннхильд увидела самоцвет, как тут же возжелала его. Очень уж ей была охота похвалиться перед своими сестрами, отплатить им за многие годы насмешек насчет ее дурной одежды. А когда Гуннхильд что-либо решала, когда ей чего-либо хотелось, тут ничто не могло ее остановить, и отцу ее это было известно. Так что никаких возражений против нашего брака у него не осталось, и он дал свое согласие. Мои будущие свойственники уступали нам с Гуннхильд удаленную небольшую усадьбу — это было ее приданое, а мой самоцвет — моим вкладом. Но в последний момент — то ли слишком мучительна для меня была мысль о разлуке с оберегом, напоминавшим мне о моей жизни в Англии, то ли что-то я предчувствовал, — но заставил я Гуннхильд и Аудуна дать согласие на то, что коль скоро брак распадется, мне позволено будет выкупить камень за сумму, равную стоимости усадьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Мне нравится эта страна, — сказал он. — Это мой дом, и никто не прогонит меня отсюда. Я верю, что смогу прожить на этой земле, и она позаботится обо мне.
— О тебе еще кто-то должен позаботиться.
— Есть пословица: «Не имеющий братьев не прикрыт со спины», — ответил Греттир.
У него при себе был меч, добытый нами из могильника, и вот он вынул его из ножен и вырезал длинную полосу дернины, а торцы не подрезал, а оставил как есть, сросшимися с землей. Потом взял свое копье — после нападения в харчевне он никогда не ходил без полного вооружения, — и вот он взял копье и приподнял полоску земли дугой.
— Ну-ка вытяни правую руку, — сказал он мне.
Я так и сделал, а он осторожно провел лезвием меча по моей ладони. Это прикосновение было легче пуха, но все же кровь потекла. Он перенял меч в левую руку и сделал такой же надрез на своей правой руке. Он вытянул руку, наши ладони сошлись и кровь смешались. Потом мы, склонившись, прошли под земляной аркой и выпрямились, когда оказались на противоположной стороне.
— Теперь мы фостбраэдралаг , — сказал Греттир. — Мы названые братья. Это клятва, которую нельзя нарушить, пока жив один из нас.
Вспоминая этот обряд прохождения под земляной аркой, я понял, что то был очередной решительный момент в моей взрослой жизни. Я, никогда по-настоящему не знавший матери, видевший от отца равнодушие и отчуждение, наконец-то нашел настоящего родича. Будь моя жизнь иной, у меня, возможно, были бы родные братья и сестры, или, как во многих северных семьях, меня бы усыновили, и была бы у меня другая семья из сводных братьев и сестер, с которыми я был бы близок и связан. Но так не случилось. Зато я обрел названого брата, и то было решение двух взрослых людей, что связало нас узами еще более прочными.
— Ну, названый братец, — сказал Греттир с озорным блеском в глазах, — у меня есть к тебе первая просьба.
— Какая? — спросил я.
— Я хочу, чтобы ты помог мне украсть лошадь.
И так еще до рассвета следующего дня мы с Греттиром, одевшись в темную одежду, двинулись, крадучись, по лугу, на котором он приметил красивую черную кобылу. Под покровом темноты нам удалось выманить кобылу из табуна достаточно далеко, чтобы Греттир мог надеть на нее уздечку, вскочить ей на спину и пуститься в дорогу к дому. Так дружба, начавшаяся великим ограблением, отпраздновала обряд побратимства кражей лошади.
ГЛАВА 9
Продолжая эти воспоминания о своей жизни, я подхожу к одному из самых несчастливых случаев, а именно — моей первой женитьбе. Короткое и безрадостное, это супружество теперь кажется таким далеким, что мне приходится напрягаться, чтобы припомнить подробности. Но при этом оно имело важные последствия, посему я и вынужден включить его в мое повествование.
Ее звали Гуннхильд. Она была на четыре года старше меня, выше на полголовы и склонна к полноте, с молочно-бледной кожей, белокурыми волосами необычайной тонкости и светло-голубыми глазами, которые вылезали из орбит, когда она сердилась. Ее отец был умеренно зажиточный хуторянин в северо-западных землях, и хотя он был вовсе не рад такому жениху, но понимал, что на лучшее рассчитывать не приходится. Его дочь, третья из пяти, недавно развелась по причинам, которые я так никогда до конца и не выяснил. Наверное, мне следовало бы принять это за предупреждение и поостеречься, потому что — об этом мне тоже предстояло узнать — женщине в северном обществе гораздо легче развестись с мужчиной, чем наоборот, и развод может оказаться дорогостоящим делом — для мужчины.
В Исландии прежде бракосочетания заключают два имущественных договора. Один — о приданом, которое дает семья невесты молодой семье на обзаведение хозяйством. Этот вклад остается в собственности жены. Коль скоро брак расторгается, она его сохраняет. Напротив, то, что приносит в семью молодожен, становится общей собственностью, и в случае развода жена может потребовать долю мужа, если докажет, что он в чем-то виноват. Понятное дело, торг между семьями жениха и невесты, предшествующий свадьбе, длится весьма долго, но коль скоро супружество рухнет, спор о том, кто из двух виноват, продолжается еще дольше.
Почему я женился? Наверное, потому что так посоветовал мне Греттир, а прежде того — Снорри Годи, которого почитали человеком премудрым. Впрочем, эта причина лежит на поверхности, а под нею лежала другая: видно, когда Греттир уехал повидаться со своей семьей, меня одолели сомнения. Кроме того, Снорри советом не ограничился и тут же начал подыскивать мне жену — так что выбора у меня почти и не было. Подобно многим, чья власть и влияние идет к закату, он не мог устоять перед соблазном и вмешивался в дела других, даже самые ничтожные.
А я был воистину ничтожен. Незаконнорожденный и двух лет от роду отосланный матерью к отцу, который, женившись во второй раз, едва ли не отверг меня, я не мог предложить жене ни поддержки, ни будущего. Равно как было бы дуростью сообщить ей, что я — названый брат самого известного в стране изгоя. Так что я молчал, позволив Снорри вести за меня переговоры. Полагаю, он воспользовался всей своей славой и влиянием в округе, чтобы помочь мне, а может статься, у него с отцом Гуннхильд, Аудуном, были некие скрытые договоренности. Как бы там ни было, Снорри предложил мне пожить у него в доме, пока он ведет переговоры, и все шло гладко, покуда речь не зашла о моем вкладе. Старый Аудун, человек на редкость цепкий и надутый, спросил, какую цену я готов дать за невесту, назвав ее своей «лучшей дочерью». Будь Один добрее ко мне в этот час, я бы сказал, что нет у меня ни гроша, и на этом все переговоры завершились бы. А я сдуру предложил драгоценный камень, один-единственный, но столь редкий, что подобного в Исландии не видывали. Поначалу Аудун скривился, потом его одолело любопытство, а когда я расплавил свинец и вынул из безобразного своего амулета-птицы огненный рубин, он изумился.
Еще большее впечатление произвел рубин на его дочь. Едва Гуннхильд увидела самоцвет, как тут же возжелала его. Очень уж ей была охота похвалиться перед своими сестрами, отплатить им за многие годы насмешек насчет ее дурной одежды. А когда Гуннхильд что-либо решала, когда ей чего-либо хотелось, тут ничто не могло ее остановить, и отцу ее это было известно. Так что никаких возражений против нашего брака у него не осталось, и он дал свое согласие. Мои будущие свойственники уступали нам с Гуннхильд удаленную небольшую усадьбу — это было ее приданое, а мой самоцвет — моим вкладом. Но в последний момент — то ли слишком мучительна для меня была мысль о разлуке с оберегом, напоминавшим мне о моей жизни в Англии, то ли что-то я предчувствовал, — но заставил я Гуннхильд и Аудуна дать согласие на то, что коль скоро брак распадется, мне позволено будет выкупить камень за сумму, равную стоимости усадьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99