Поначалу мне никто не ответил. Потом из глубины дома низкий голос нетерпеливо откликнулся:
– Уходи! Ты нам мешаешь! Уходи!
Я был потрясен так, словно меня ударили по лицу. Хуторяне всегда отличались гостеприимством. Так было испокон веков. Они любят расспрашивать странника о новостях и дорожат мелкой монетой, каковую получают за пищу и ночлег. Не впустить странника холодным вечером – это казалось немыслимым. Я снова постучал, на этот раз настойчивее, и крикнул, что я путник, устал в дороге, голоден и заплачу за ночлег. На сей раз послышалось шарканье ног, дверь медленно отворилась, ровно настолько, чтобы я мог увидеть, что внутри дома царит тьма. Маленькие окна были плотно завешаны. Из этой тьмы раздался голос:
– Уходи, пожалуйста, уходи. Ты пришел к нам не вовремя.
Что-то заставило меня произнести в ответ:
– Я прошу пристанища во имя Одина-Странника.
Настало долгое молчание, а потом дверь открылась на ширину ладони, и голос тихо спросил:
– Скажи-ка мне, странник, как именуют коня, что приносит сумрак с востока?
Говор был местный, присущие ему особенности были выражены очень четко, но в ритме слов нельзя было ошибиться. Этот человек, кто бы он ни был, произнес строфу. Когда-то, давным-давно мой наставник в исконной вере научил меня следующей строфе, и поэтому я ответил:
Конь Снежногривый,
Вот кто приносит
Сумрак с востока;
Он же роняет
Пену с удил -
Вот и роса на рассвете.
Тяжелая дверь подалась ровно настолько, чтобы впустить меня в дом, и, едва я вошел, закрылась за мной. Я оказался в полной темноте.
Кто-то взял меня за руку и осторожно повел вперед. Потом руку мою сжали, что означало, что я должен остановиться. Когда что-то коснулось моих колен сзади, я понял, что кто-то подставил мне сиденье. Я спокойно сел. Ни слова не было сказано, и я по-прежнему видел только темноту.
В комнате находились люди: их было немного, но я чувствовал их присутствие. Пол под ногами земляной, стало быть, дом очень бедный. Послышался шорох одежды, легкое дыхание. Потом чуть поодаль от меня, почти у самого пола, появилась тусклая красная точка. Кто-то открыл уголь. Похоже, там очаг. Между мною и очагом встала тень, и свет исчез. Звук – словно кто-то осторожно раздувает огонь. Тень отодвинулась, и я снова увидел очаг. Теперь в нем играло низкое пламя, и его света хватало ровно настолько, чтобы я мог рассмотреть, что в комнате находится с полдюжины людей, трое взрослых и трое детей, все в простой крестьянской одежде бурого или серого цвета. Трудно было понять, мальчики или девочки были дети, но взрослые – две женщины и один мужчина. Видимо, это он впустил меня в дом.
Одна из женщин подошла к очагу. Что-то поставила на землю. Маленькую миску. Наклонила над ней кувшин, что-то полилось. Я сидел, не шевелясь. Теперь я знал, что происходит. Это была alfablot , ежегодное домашнее жертвоприношение духам, обитающим в каждом доме. Еще есть landvaettir , живущие в деревьях, камнях и под землей. Это духи места – древнейшие обитатели, они были здесь до того, как появились люди, и пребудут после того, как люди уйдут. Их благорасположение помогает людям, их враждебность приносит гибель.
Послышались тихие шаги – женщина отошла от огня, и ее темная тень двинулась по комнате, останавливаясь в каждом углу. Что-то она несла в руках. Очевидно, это маленькое жертвоприношение пищи на алтарь.
Мне в пальцы что-то легонько ткнулось. Грубая корка большого ломтя хлеба. Затем мне передали деревянную чашу с пивом. Я попробовал хлеб. Деревенский ржаной хлеб, грубый, но здоровый. Пиво водянистое и некрепкое. Я ел и пил, стараясь двигаться осторожно и спокойно. Альвов легко спугнуть. В завершении, оставив на донышке несколько капель пива, я подался вперед и вылил эти капли на земляной пол. Я знал, что на мою жертву смотрят хозяева.
Ни слова не было сказано с того мгновения, как я вошел в дом, и я знал, что из уважения к духам все будут молчать до рассвета. Когда семья закончила жертвоприношение, все улеглись в общую постель, деревянный ящик у стены, похожий на большую кормушку. Я же закутался в свой дорожный плащ и спокойно уснул на полу.
– Мы тут все язычники, – были первые слова хуторянина на следующее утро. Он как будто извинялся. – Иначе тебя встретили бы любезнее.
– Приверженцы исконной веры, – осторожно поправил я его.
Это был мужчина средних лет, ничем не примечательный, кроме ярких синих глаз на обветренном загорелом лице и непослушной бахромы почти совершенно белых волос вокруг лысины. У него был вид человека, изможденного заботами, тяжко утруждающегося, чтобы прокормить семью. За его спиной его жена, красивая женщина, но тоже с приметами изнурительной жизни, умывала детей. Вторая женщина приходилась ей, видимо, сестрой – такие же рыже-каштановые волосы и тонкая кость, такое же изящество движений, – она собирала те маленькие жертвы, что были оставлены на ночь. Молоко из миски для альвов, как я заметил, слили обратно в кувшин после того, как несколько капель брызнули на пол. Избытка еды в этом доме не было.
– Ты приверженец Одина? – спросил хуторянин низким спокойным голосом. Он прощупывал меня, желая узнать обо мне побольше и понять, есть ли между нами что-то общее. Мне он понравился.
– С детства. Я следую за Одином с мальчишеских лет. А ты?
– Здесь у нас поклоняются Фрейру. Мы крестьяне, а не воины, не мореходы. Нам нужна щедрость Фрейра.
Это я понимал. Фрейр – бог плодородия. Он умножает семя, брошенное в землю, приносит дождь и тепло, благодаря которым зерно зреет, он дает урожай. С помощью Фрейра тучнеет скотина, обильно родятся телята и ягнята, щедро поросятся свиньи. Даже молоком, которое мы пьем, мы обязаны только щедрости Фрейра.
– Вчера вечером ты сослался на Одина-Странника, – продолжал хуторянин. – Ты далеко направляешься?
– Дойти бы до датских владений, лишь бы еще с неделю не было дождей. Я не люблю хлюпать по грязи.
– На кустах в этом году много ягоды, – сказал крестьянин. – И ласточки рано улетели. Я бы сказал, что скорее пойдет снег, чем дождь. Но нам в нашем краю это все едино. Мы никуда не ездим, кроме как в Хоф, а до мест более обжитых отсюда не меньше трех дней ходу.
– Ну да. А я видел там, у дороги, памятный камень человеку, умершему в Серкланде. Дотуда еще дальше.
В комнате вдруг почувствовалось напряжение. Хуторянин явно смутился.
– Ты бывал в Серкланде? – осведомился он.
– Бывал. Точнее сказать, поблизости, – ответил я. – Я служил в императорской гвардии в Миклагарде, и он послал меня в их Святую Землю. Это рядом. Это то место, где жил Белый Христос.
– Ничего я не знаю об этой Святой Земле. В нашей глуши мы и священников Белого Христа не видим. Один побывал здесь несколько лет тому назад, но решил, что мы слишком погрязли в своих обычаях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Уходи! Ты нам мешаешь! Уходи!
Я был потрясен так, словно меня ударили по лицу. Хуторяне всегда отличались гостеприимством. Так было испокон веков. Они любят расспрашивать странника о новостях и дорожат мелкой монетой, каковую получают за пищу и ночлег. Не впустить странника холодным вечером – это казалось немыслимым. Я снова постучал, на этот раз настойчивее, и крикнул, что я путник, устал в дороге, голоден и заплачу за ночлег. На сей раз послышалось шарканье ног, дверь медленно отворилась, ровно настолько, чтобы я мог увидеть, что внутри дома царит тьма. Маленькие окна были плотно завешаны. Из этой тьмы раздался голос:
– Уходи, пожалуйста, уходи. Ты пришел к нам не вовремя.
Что-то заставило меня произнести в ответ:
– Я прошу пристанища во имя Одина-Странника.
Настало долгое молчание, а потом дверь открылась на ширину ладони, и голос тихо спросил:
– Скажи-ка мне, странник, как именуют коня, что приносит сумрак с востока?
Говор был местный, присущие ему особенности были выражены очень четко, но в ритме слов нельзя было ошибиться. Этот человек, кто бы он ни был, произнес строфу. Когда-то, давным-давно мой наставник в исконной вере научил меня следующей строфе, и поэтому я ответил:
Конь Снежногривый,
Вот кто приносит
Сумрак с востока;
Он же роняет
Пену с удил -
Вот и роса на рассвете.
Тяжелая дверь подалась ровно настолько, чтобы впустить меня в дом, и, едва я вошел, закрылась за мной. Я оказался в полной темноте.
Кто-то взял меня за руку и осторожно повел вперед. Потом руку мою сжали, что означало, что я должен остановиться. Когда что-то коснулось моих колен сзади, я понял, что кто-то подставил мне сиденье. Я спокойно сел. Ни слова не было сказано, и я по-прежнему видел только темноту.
В комнате находились люди: их было немного, но я чувствовал их присутствие. Пол под ногами земляной, стало быть, дом очень бедный. Послышался шорох одежды, легкое дыхание. Потом чуть поодаль от меня, почти у самого пола, появилась тусклая красная точка. Кто-то открыл уголь. Похоже, там очаг. Между мною и очагом встала тень, и свет исчез. Звук – словно кто-то осторожно раздувает огонь. Тень отодвинулась, и я снова увидел очаг. Теперь в нем играло низкое пламя, и его света хватало ровно настолько, чтобы я мог рассмотреть, что в комнате находится с полдюжины людей, трое взрослых и трое детей, все в простой крестьянской одежде бурого или серого цвета. Трудно было понять, мальчики или девочки были дети, но взрослые – две женщины и один мужчина. Видимо, это он впустил меня в дом.
Одна из женщин подошла к очагу. Что-то поставила на землю. Маленькую миску. Наклонила над ней кувшин, что-то полилось. Я сидел, не шевелясь. Теперь я знал, что происходит. Это была alfablot , ежегодное домашнее жертвоприношение духам, обитающим в каждом доме. Еще есть landvaettir , живущие в деревьях, камнях и под землей. Это духи места – древнейшие обитатели, они были здесь до того, как появились люди, и пребудут после того, как люди уйдут. Их благорасположение помогает людям, их враждебность приносит гибель.
Послышались тихие шаги – женщина отошла от огня, и ее темная тень двинулась по комнате, останавливаясь в каждом углу. Что-то она несла в руках. Очевидно, это маленькое жертвоприношение пищи на алтарь.
Мне в пальцы что-то легонько ткнулось. Грубая корка большого ломтя хлеба. Затем мне передали деревянную чашу с пивом. Я попробовал хлеб. Деревенский ржаной хлеб, грубый, но здоровый. Пиво водянистое и некрепкое. Я ел и пил, стараясь двигаться осторожно и спокойно. Альвов легко спугнуть. В завершении, оставив на донышке несколько капель пива, я подался вперед и вылил эти капли на земляной пол. Я знал, что на мою жертву смотрят хозяева.
Ни слова не было сказано с того мгновения, как я вошел в дом, и я знал, что из уважения к духам все будут молчать до рассвета. Когда семья закончила жертвоприношение, все улеглись в общую постель, деревянный ящик у стены, похожий на большую кормушку. Я же закутался в свой дорожный плащ и спокойно уснул на полу.
– Мы тут все язычники, – были первые слова хуторянина на следующее утро. Он как будто извинялся. – Иначе тебя встретили бы любезнее.
– Приверженцы исконной веры, – осторожно поправил я его.
Это был мужчина средних лет, ничем не примечательный, кроме ярких синих глаз на обветренном загорелом лице и непослушной бахромы почти совершенно белых волос вокруг лысины. У него был вид человека, изможденного заботами, тяжко утруждающегося, чтобы прокормить семью. За его спиной его жена, красивая женщина, но тоже с приметами изнурительной жизни, умывала детей. Вторая женщина приходилась ей, видимо, сестрой – такие же рыже-каштановые волосы и тонкая кость, такое же изящество движений, – она собирала те маленькие жертвы, что были оставлены на ночь. Молоко из миски для альвов, как я заметил, слили обратно в кувшин после того, как несколько капель брызнули на пол. Избытка еды в этом доме не было.
– Ты приверженец Одина? – спросил хуторянин низким спокойным голосом. Он прощупывал меня, желая узнать обо мне побольше и понять, есть ли между нами что-то общее. Мне он понравился.
– С детства. Я следую за Одином с мальчишеских лет. А ты?
– Здесь у нас поклоняются Фрейру. Мы крестьяне, а не воины, не мореходы. Нам нужна щедрость Фрейра.
Это я понимал. Фрейр – бог плодородия. Он умножает семя, брошенное в землю, приносит дождь и тепло, благодаря которым зерно зреет, он дает урожай. С помощью Фрейра тучнеет скотина, обильно родятся телята и ягнята, щедро поросятся свиньи. Даже молоком, которое мы пьем, мы обязаны только щедрости Фрейра.
– Вчера вечером ты сослался на Одина-Странника, – продолжал хуторянин. – Ты далеко направляешься?
– Дойти бы до датских владений, лишь бы еще с неделю не было дождей. Я не люблю хлюпать по грязи.
– На кустах в этом году много ягоды, – сказал крестьянин. – И ласточки рано улетели. Я бы сказал, что скорее пойдет снег, чем дождь. Но нам в нашем краю это все едино. Мы никуда не ездим, кроме как в Хоф, а до мест более обжитых отсюда не меньше трех дней ходу.
– Ну да. А я видел там, у дороги, памятный камень человеку, умершему в Серкланде. Дотуда еще дальше.
В комнате вдруг почувствовалось напряжение. Хуторянин явно смутился.
– Ты бывал в Серкланде? – осведомился он.
– Бывал. Точнее сказать, поблизости, – ответил я. – Я служил в императорской гвардии в Миклагарде, и он послал меня в их Святую Землю. Это рядом. Это то место, где жил Белый Христос.
– Ничего я не знаю об этой Святой Земле. В нашей глуши мы и священников Белого Христа не видим. Один побывал здесь несколько лет тому назад, но решил, что мы слишком погрязли в своих обычаях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89