Многие одеяния так расшиты золотом и серебром, а также драгоценными каменьями и жемчугом, что их обладатели едва могут двигаться. Но и это тоже – часть обряда. Все собравшиеся должны стоять неподвижно или почти неподвижно. Любое движение должно быть замедленным и величавым.
Трубы возвестили о начале церемонии, и собрание, стоя лицом к Михаилу, сидевшему на своем троне (Зоэ не была приглашена), запело хвалебную песнь в честь басилевса. После нескольких минут восхвалений и приветственных возгласов я увидел издали, как дворцовый евнух, чьей обязанностью было представлять сановников императору, подошел к Харальду и жестом показал, что тот должен выйти вперед. Толпа расступилась, оставив проход, ведущий к трону. На мраморном полу, на пустом месте перед троном мне хорошо был виден пурпурный круг, где Харальду предстояло пасть ниц и сотворить проскению. И тут я вдруг вспомнил, что не предупредил Харальда о зверях. Я сказал ему о поднимающемся троне, но забыл, что в Магнауре по обе стороны пурпурного круга стоят, совсем как живые, два бронзовых льва. Изнутри они полые и сочленены, а с помощью искусно расположенных скрытых воздушных насосов этих бронзовых животных можно заставить махать хвостами, открывать пасти и издавать рык. Обслуга же этих механизмов спрятана и по приказу приводит их в движение, и звери рыкают в тот самый миг, когда проситель собирается простереться перед троном.
Я смотрел, как Харальд с непокрытой головой, в бархатной тунике темно-зеленого цвета и в свободных шелковых штанах, идет по просторному залу между рядами наблюдающих придворных. Единственная драгоценность на нем – простые золотые браслеты на каждой руке. В столь блестящей и пышной толпе он должен бы оставаться незаметным, но его фигура возвышается над окружающими. Дело не только в росте и явной телесной силе, поразившей присутствующих. Дело в том, что Харальд из Норвегии шел по залу так, будто этот зал для церемоний принадлежит ему, а не басилевсу.
Он приблизился к пурпурному кругу и остановился на открытом месте перед троном, на виду у толпы. Настало молчание, растянутый миг тишины, пока он стоял перед императором. И как раз в этот момент механические звери забили хвостами и зарычали. Коль скоро собравшиеся ожидали, что Харальд дрогнет или выкажет страх, то ничего подобного не случилось. Он повернул голову, посмотрел на открытую пасть сначала одного зверя, потом другого. Он казался задумчивым, даже любопытствующим. Потом небрежно опустился на мраморный пол и сотворил проскению.
Гораздо позже он рассказал мне, что заглядывая в разверстые пасти бронзовых львов и услышав шипение воздуха в воздушных насосах, заставлявших их двигаться и рычать, он понял, как устроен огонь.
Глава 3
Почти четыре месяца я не видел Харальда. После проскении перед басилевсом он со своей дружиной покинул Константинополь. Орфанотроп поставил перед ним задачу справиться с нарастающей угрозой со стороны арабских пиратов, постоянно нападающих на корабли, идущие от Диррахия на западном берегу Греции. Порт Диррахий был важнейшим перекрестком на дорогах империи. Через его гавань проходили имперские курьеры, войска и торговцы на пути в Константинополь и обратно, в колонии южной Италии. В последнее время пираты настолько осмелели, что устроили стоянки на соседних греческих островах, откуда их быстрые галеры нападали на проходящие суда. Поначалу орфанотроп собирался послать в эти края дополнительные части имперского флота с людьми Харальда на борту. Но по словам моих сотоварищей-гвардейцев, флотоводец-друнгарий воспротивился. Он ни в коем случае не желал брать так много варваров на свои суда, а Харальд окончательно все испортил, заявив, что не будет выполнять приказы греческого начальника. Это безвыходное положение уладилось, когда Харальд предложил использовать его собственные корабли, легкие моноциклоны, послав их в Диррахий. Оттуда он мог сопровождать торговые суда и караулить неприятеля.
Харальд уехал, а я вернулся к моим обычным обязанностям в гвардии и выяснил, что слухи о нездоровье Михаила правдивы. Молодой император страдал хворью, каковую дворцовые врачи благоразумно называли «священной болезнью».
В первый раз я заметил ее признаки, когда Михаил одевался к пиршеству, коим отмечается рождение Белого Христа. Я с еще пятью телохранителями сопровождал Михаила в императорскую палату для одевания. Там веститоры, сановники, торжественно облачающие императора, церемонно открыли сундук, содержащий одежду басилевса. Чином младший из них вынул плащ-хламиду и торжественно передал следующему по старшинству чина. Из рук в руки одеяние передавалось, пока в конце концов не дошло до старшего веститора, а тот почтительно приблизился к ожидающему басилевсу, произнес нараспев молитву и накинул плащ на плечи императора. Дальше последовали расшитая жемчугом стола, перчатки в драгоценных каменьях и нагрудный кулон. Все это время басилевс стоял неподвижно, пока ему не протянули корону. В этот миг что-то пошло не так. Вместо того чтобы наклониться и поцеловать крест на короне, как требовал ритуал, Михаил задрожал. Это был всего лишь легкий трепет, но, стоя позади него, мы, его телохранители, видели, как его правая рука непроизвольно затряслась. Веститор ждал, держа корону на вытянутых руках, но Михаил, как расслабленный, не мог двинуться, только руки у него дрожали. Стояла полная тишина, перерыв затянулся, все в комнате застыли неподвижно, как вкопанные, и единственным движением было мелкое дрожание правой руки Михаила. Потом – а прошло столько времени, сколько требуется для семи или восьми глубоких вдохов, – рука постепенно затихла, и к Михаилу вернулось полное обладание собственным телом. В тот день, как ни в чем не бывало, он присоединился к процессии, шедшей вдоль увешанных гирляндами улиц к службе в церкви Айя-Софии, после чего провел несколько торжественных приемов в Большом Дворце, где старшим чиновникам вручались рождественские подарки, а вечером появился на большом пиршестве в трапезной Большого Дворца. Однако орфанотропа, очевидно, уведомили о коротком припадке, постигшем императора, ибо обычное расположение в застолье было изменено. Отныне Михаил сидел один за отдельным столом из слоновой кости, на виду всех знатных гостей, но никто не мог подойти к нему близко.
– Говорят, что такие болезни вызываются демоном в голове, – заметил вечером в караульне Хафдан, когда мы снимали с себя парадные доспехи.
– Возможно, – ответил я. – Но иные считают это неким даром.
– Это кто?
– Лопари Пермии. Я прожил зиму в семье одного их мудреца, и тот порой вел себя точно так же, как император, но у него дрожала не одна только рука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Трубы возвестили о начале церемонии, и собрание, стоя лицом к Михаилу, сидевшему на своем троне (Зоэ не была приглашена), запело хвалебную песнь в честь басилевса. После нескольких минут восхвалений и приветственных возгласов я увидел издали, как дворцовый евнух, чьей обязанностью было представлять сановников императору, подошел к Харальду и жестом показал, что тот должен выйти вперед. Толпа расступилась, оставив проход, ведущий к трону. На мраморном полу, на пустом месте перед троном мне хорошо был виден пурпурный круг, где Харальду предстояло пасть ниц и сотворить проскению. И тут я вдруг вспомнил, что не предупредил Харальда о зверях. Я сказал ему о поднимающемся троне, но забыл, что в Магнауре по обе стороны пурпурного круга стоят, совсем как живые, два бронзовых льва. Изнутри они полые и сочленены, а с помощью искусно расположенных скрытых воздушных насосов этих бронзовых животных можно заставить махать хвостами, открывать пасти и издавать рык. Обслуга же этих механизмов спрятана и по приказу приводит их в движение, и звери рыкают в тот самый миг, когда проситель собирается простереться перед троном.
Я смотрел, как Харальд с непокрытой головой, в бархатной тунике темно-зеленого цвета и в свободных шелковых штанах, идет по просторному залу между рядами наблюдающих придворных. Единственная драгоценность на нем – простые золотые браслеты на каждой руке. В столь блестящей и пышной толпе он должен бы оставаться незаметным, но его фигура возвышается над окружающими. Дело не только в росте и явной телесной силе, поразившей присутствующих. Дело в том, что Харальд из Норвегии шел по залу так, будто этот зал для церемоний принадлежит ему, а не басилевсу.
Он приблизился к пурпурному кругу и остановился на открытом месте перед троном, на виду у толпы. Настало молчание, растянутый миг тишины, пока он стоял перед императором. И как раз в этот момент механические звери забили хвостами и зарычали. Коль скоро собравшиеся ожидали, что Харальд дрогнет или выкажет страх, то ничего подобного не случилось. Он повернул голову, посмотрел на открытую пасть сначала одного зверя, потом другого. Он казался задумчивым, даже любопытствующим. Потом небрежно опустился на мраморный пол и сотворил проскению.
Гораздо позже он рассказал мне, что заглядывая в разверстые пасти бронзовых львов и услышав шипение воздуха в воздушных насосах, заставлявших их двигаться и рычать, он понял, как устроен огонь.
Глава 3
Почти четыре месяца я не видел Харальда. После проскении перед басилевсом он со своей дружиной покинул Константинополь. Орфанотроп поставил перед ним задачу справиться с нарастающей угрозой со стороны арабских пиратов, постоянно нападающих на корабли, идущие от Диррахия на западном берегу Греции. Порт Диррахий был важнейшим перекрестком на дорогах империи. Через его гавань проходили имперские курьеры, войска и торговцы на пути в Константинополь и обратно, в колонии южной Италии. В последнее время пираты настолько осмелели, что устроили стоянки на соседних греческих островах, откуда их быстрые галеры нападали на проходящие суда. Поначалу орфанотроп собирался послать в эти края дополнительные части имперского флота с людьми Харальда на борту. Но по словам моих сотоварищей-гвардейцев, флотоводец-друнгарий воспротивился. Он ни в коем случае не желал брать так много варваров на свои суда, а Харальд окончательно все испортил, заявив, что не будет выполнять приказы греческого начальника. Это безвыходное положение уладилось, когда Харальд предложил использовать его собственные корабли, легкие моноциклоны, послав их в Диррахий. Оттуда он мог сопровождать торговые суда и караулить неприятеля.
Харальд уехал, а я вернулся к моим обычным обязанностям в гвардии и выяснил, что слухи о нездоровье Михаила правдивы. Молодой император страдал хворью, каковую дворцовые врачи благоразумно называли «священной болезнью».
В первый раз я заметил ее признаки, когда Михаил одевался к пиршеству, коим отмечается рождение Белого Христа. Я с еще пятью телохранителями сопровождал Михаила в императорскую палату для одевания. Там веститоры, сановники, торжественно облачающие императора, церемонно открыли сундук, содержащий одежду басилевса. Чином младший из них вынул плащ-хламиду и торжественно передал следующему по старшинству чина. Из рук в руки одеяние передавалось, пока в конце концов не дошло до старшего веститора, а тот почтительно приблизился к ожидающему басилевсу, произнес нараспев молитву и накинул плащ на плечи императора. Дальше последовали расшитая жемчугом стола, перчатки в драгоценных каменьях и нагрудный кулон. Все это время басилевс стоял неподвижно, пока ему не протянули корону. В этот миг что-то пошло не так. Вместо того чтобы наклониться и поцеловать крест на короне, как требовал ритуал, Михаил задрожал. Это был всего лишь легкий трепет, но, стоя позади него, мы, его телохранители, видели, как его правая рука непроизвольно затряслась. Веститор ждал, держа корону на вытянутых руках, но Михаил, как расслабленный, не мог двинуться, только руки у него дрожали. Стояла полная тишина, перерыв затянулся, все в комнате застыли неподвижно, как вкопанные, и единственным движением было мелкое дрожание правой руки Михаила. Потом – а прошло столько времени, сколько требуется для семи или восьми глубоких вдохов, – рука постепенно затихла, и к Михаилу вернулось полное обладание собственным телом. В тот день, как ни в чем не бывало, он присоединился к процессии, шедшей вдоль увешанных гирляндами улиц к службе в церкви Айя-Софии, после чего провел несколько торжественных приемов в Большом Дворце, где старшим чиновникам вручались рождественские подарки, а вечером появился на большом пиршестве в трапезной Большого Дворца. Однако орфанотропа, очевидно, уведомили о коротком припадке, постигшем императора, ибо обычное расположение в застолье было изменено. Отныне Михаил сидел один за отдельным столом из слоновой кости, на виду всех знатных гостей, но никто не мог подойти к нему близко.
– Говорят, что такие болезни вызываются демоном в голове, – заметил вечером в караульне Хафдан, когда мы снимали с себя парадные доспехи.
– Возможно, – ответил я. – Но иные считают это неким даром.
– Это кто?
– Лопари Пермии. Я прожил зиму в семье одного их мудреца, и тот порой вел себя точно так же, как император, но у него дрожала не одна только рука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89