Тысяча их ждала там, и все до одного глядели на нас.
Изредка доносились случайные выкрики — они не были направлены конкретно против нас, просто зрители скучали в ожидании начала выступления второй группы. Фанов у нас пока не было — мы с Мосом пригласили нескольких друзей, но они не смогли пройти сюда по возрасту. При виде враждебно настроенной толпы я внезапно осознал одну важную вещь, которую упускал в своих мечтах рок-звезды: во всех своих фантазиях о том, как я стану знаменит, я уже был знаменит, то есть никогда не становился знаменитым. Я никогда не появлялся перед толпой в первый раз, никому не известный и беззащитный. В моих мечтах этот ужасный вечер был позади.
Я бросил взгляд на Моса, но он смотрел на свои ноги и все еще дрожал, как будто у него приступ. Позади ведер для краски глаза Аланы Рей по-прежнему были закрыты, а Перл смотрела на свои клавиатуры, так быстро щелкая переключателями, будто собиралась взлететь в космос. Никто не смотрел на меня, типа, всем внезапно стало неловко быть в одной группе со мной.
«Это не моя вина! — хотелось мне закричать. — Я никогда не хотел играть на басе!»
Единственной, кто, казалось, радовался выходу на сцену, была Минерва. Она уже перегнулась через свою стойку с микрофоном и разговаривала с компанией татуированных парней в передних рядах, вовсю кокетничая с ними и отталкивая их жаждущие руки ногами в черных туфлях на высоких тонких каблуках. Даже сквозь темные очки было видно, что глаза у нее пугающе огромны и мерцают, высасывая энергию из толпы, хотя она еще не пропела ни одной ноты.
Перл дала мне низкое ми, я сделал глубокий вдох и стал настраиваться. Мой бас грохотал при этом по всему залу, словно сирена, подающая сигналы судам в туман. В ответ послышалось несколько выкриков, как будто я прервал чью-то беседу, чем вызвал их раздражение.
У парней, заигрывающих с Минервой, были могучие мускулы и татуировки на бритых головах. Вчера вечером я читал о какой-то крупной заварушке в Европе, целая толпа футбольных фанатов как бы вмиг обезумела, и они накинулись друг на друга. Сотни погибших, и никто не знает почему.
Что, если то же самое произойдет здесь, прямо сейчас? Что, если вся эта толпа превратится в жаждущих крови маньяков? Я точно знал, кого они убьют первым.
Осла басиста в рваной футболке, вот кого.
Когда все настроились, огни на сцене начали гаснуть. Наступила полная тьма, словно я внезапно ослеп от волнения. Снова послышались еще более нетерпеливые крики, кто-то завопил:
— Вы фуфло!
В ответ люди рассмеялись, поскольку мы даже еще не начали.
Мы были как мертвые.
Я сглотнул, ожидая начала…
— Захлер! — прошипела Перл.
Ох, правда! Поначалу же идет большой рифф, и начинать должен я.
Мои потные пальцы нащупали струны, и я услышал, как усилители отозвались на это резким скрипом. Я старался вспомнить, что играть.
И не мог.
Нет, это немыслимо…
Я играл этот рифф на протяжении шести лет, и, тем не менее, он каким-то образом исчез из моей головы, из моих пальцев, из всего моего тела.
Я стоял в тишине, ожидая смерти.
25
«Massive Attack»

MOC
Захлер окаменел.
Превосходно.
Голова горела, пот сбегал на глаза, сердце колотилось, словно билось о стенки клетки. Но это было не волнение из-за выхода на сцену; это зверь во мне ярился все больше и больше. Я весь день был в тревоге, слишком нервничал, чтобы есть, и теперь голод безраздельно завладел мною.
Чеснок и чай на мандрагоре не утихомирили его; мне требовались плоть и кровь.
Я услышал, как Перл прошипела:
— Захлер, играй!
Нетерпение и неспокойный шум в толпе нарастали, но, по крайней мере, эта отсрочка дала мне еще несколько мгновений темноты. В последнее время с моим зрением происходило что-то дикое: я не мог смотреть на Мин, как будто ее лицо состояло из таких острых углов, которые резали глаза. Даже от запаха ее одежды и духов у меня кружилась голова, как если бы совместная жизнь с Мин привела в некотором роде к передозировке ее.
Однако во тьме я оставался один и почти мог контролировать себя.
Захлер все еще не начал большой рифф; значит, это должен сделать я. Я мог сыграть его прежнюю гитарную часть, дожидаясь, пока он вступит. Но как только музыка зазвучит, вспыхнут огни, такие яркие, такие резкие…
И тогда голод снова возьмет надо мной верх.
Я мог прямо сейчас спрыгнуть со сцены, выскользнуть из клуба, забежать в какой-нибудь круглосуточно работающий магазин и съесть большущий ломоть сырого мяса. Вероятно, это лучше, чем откусить кусок от кого-нибудь из зрителей, на глазах у тысячи свидетелей.
Но, даже ощущая внутри изголодавшегося зверя, я знал, что должен остаться. Не мог допустить, чтобы всю оставшуюся жизнь Захлер сгорал от стыда из-за того, что напортачил сегодня вечером.
Я сделал глубокий вдох, и в тот момент, когда пальцы пришли в движение… Захлер в конце концов начал играть.
Шесть лет упражнений взяли свое: большой рифф захватил меня, обвился вокруг позвоночника и пальцев; нервная система среагировала автоматически, как дыхание. Тут же включилась Перл, потом Алана Рей. Эхо ее ведер для краски каким-то образом увеличивало пространство вокруг до немыслимых размеров.
Вспыхнули лампы, и в толпе внезапно раздались приветственные крики.
«Неплохой ход, Захлер, — подумал я. — Заставить их ждать».
Минерва тоже заставила их еще немного подождать. Большой рифф звучал целую минуту, прежде чем она поднесла микрофон к губам. Однако на нее никакой ступор не нашел — ее тело двигалось в такт ритму, притягивая взгляды зрителей, поглощая их энергию.
Она играла с ними, то поднося микрофон еще ближе, то отодвигая его и насмешливо улыбаясь из-под темных очков. Большой рифф способен оказывать гипнотическое воздействие, это мне доподлинно известно — иногда мы с Захлером играли его часами без остановки. Позволив ему хлынуть через свое тело, Минерва стала испускать колдовские чары, завораживая, словно покачивающаяся кобра. Потом она сняла очки, отважно игнорируя огни и глядя на зрителей, чтобы дополнительно околдовать их взглядом. Я видел, как лица начинают пылать отраженным от нее светом, словно каким-то чудом она смогла заглянуть в глаза каждому.
В тот момент, когда она запела, я начал чувствовать себя по-настоящему странно.
Слова, которые Минерва царапала в своем подвале, изливались из нее, такие же, как в первый раз, когда она репетировала с нами, — непостижимые, древние, варварские. Они выуживали из моей памяти дикие образы — черепа и многоножки, вырезанные на железном засове ее спальни.
Земля начала содрогаться.
Может, все дело было просто в моем желудке, в грызущем голоде, перешедшем во что-то более резкое. Ощущение было такое, будто все гамбургеры с мясом, которые я съел на протяжении нескольких последних недель, в конце концов, оказались усвоены и мои железные кишки стали жертвой пищевого отравления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59