Мать схватывает ребенка и хочет благодарить спасителя, но он, весь почерневший, с обгорелыми ногами, едва ступивши на землю, падает без чувств.
Его окружает толпа. Все хотят взглянуть на этого бесстрашного человека, так дорого поплатившегося за подвиг… Всем хочется узнать его имя…
Но в эту минуту приносят носилки, и Чайкина бережно кладут на них и несут в госпиталь…
Целая толпа сопровождает его.
— Что, он жив? — спрашивают друг у друга.
Доктор, шедший рядом с носилками, отвечает, что жив.
— Может поправиться?
Доктор пожимает плечами.
В эту минуту к носилкам подбегает Макдональд-Дэк. Заглянув в лицо Чайкина, он восклицает:
— Я так и думал… Это Чайк!..
— Кто он такой? — спросил у Макдональда какой-то господин.
— Русский эмигрант… матрос…
Господин поспешно стал записывать сообщенное известие в записную книжку.
— Превосходнейший человек… Золотое сердце…
— Сколько ему лет?
— Кажется, двадцать пять.
— Какой он наружности?
— Да вам зачем?
— Я репортер…
— В таком случае я вам могу о нем кое-что сообщить… Это… это единственный в своем роде парень! — проговорил взволнованно Макдональд.
И он стал рассказывать репортеру о Чайкине.
Когда носилки вынесли на гору, к Макдональду подошел Старый Билль, шедший на пожар.
Когда Билль услыхал от Макдональда о подвиге Чайкина и о том, что он, еле живой, лежит в носилках, он угрюмо проговорил:
— Вот и первые шаги его в Америке… Бедный Чайк!..
И он пошел рядом с Макдональдом и, в свою очередь, сообщил репортеру о Чайкине, о том, как он бежал в прошлом году с клипера «Проворный» из-за того, что его наказали, о том, как он спас Чезаре, и так далее.
Репортер был в восторге. У него была готова в уме превосходнейшая статейка.
Чайкин застонал.
Билль подошел к нему.
— Сейчас, Чайк, в госпиталь вас принесут! — проговорил он необыкновенно нежно.
Чайкин открыл глаза и, казалось, не узнал Старого Билля.
— А ребенок… жив? — спросил он.
— Жив… жив, Чайк.
Чайкин закрыл глаза и очнулся только тогда, когда в госпитале его раздели и, уложивши в постель, стали перевязывать страшные ожоги, покрывавшие его тело.
Во время перевязки он стонал, испытывая невыносимые страдания.
Почти весь день у госпиталя стояла толпа, желавшая иметь сведения о положении больного. То и дело к госпиталю подходили и подъезжали разные лица, преимущественно женщины, справляться жив ли Чайкин, и есть ли надежда на спасение. Приезжали губернатор, шериф…
Ответы докторов были не особенно утешительны.
В вечерних газетах появились отчеты о пожаре и о подвиге русского матроса, а в одной была напечатана целая биография Чайкина, в которой, между прочим, описывалось, как он спас в море испанца.
На другой день в газетах сообщали об его трудном положении, об его страданиях, переносимых им с необыкновенным мужеством и терпением, удивлявшими врачей и сиделок.
Во всем Сан-Франциско только и говорили, что о Чайкине.
Он сделался героем дня.
Билль, Дунаев и Макдональд всю ночь продежурили по очереди у постели больного, но не тревожили его разговорами.
Сиделка воспрещала разговаривать с Чайкиным. Всю ночь он стонал и часто бредил.
Старый Билль, дежуривший у Чайкина с полуночи до шести часов утра, ушел от него мрачный. В полдень он должен был уезжать из Сан-Франциско и просил Макдональда прислать ему сказать о том, что скажут врачи.
И Макдональд написал ему, что врачи не особенно надеются на спасение Чайка, и от себя прибавил, что Чайк очень слаб, но в памяти, просил кланяться Старому Биллю и зовет Дуна. «Очевидно, — писал Макдональд, — бедному Чайку хочется видеть в последние часы своей жизни соотечественника, который напоминает ему о родине, вдали от которой Чайк погибает благодаря великому своему сердцу».
Получив эту записку, Билль объявил в конторе, что ему необходимо на полчаса отлучиться, и, наняв извозчичью коляску, полетел в госпиталь.
Дунаев был уже там и, сменивши Дэка, сидел у постели Чайкина, употребляя чрезвычайные усилия, чтобы не зареветь.
— Ну, как дела? — спросил Билль.
— Спит после перевязки.
Билль заглянул в обложенное ватой лицо Чайкина и увидал только страшно опухшие, без бровей и ресниц, закрытые глаза.
— Что говорят доктора? — спросил Билль, отходя с Дунаевым к окну.
— Резать сегодня будут ногу.
— Зачем?
— Надо, говорят, вырезать часть мяса, а то, если гнить начнет, беда… А ему и так плохо… Резать начнут того и гляди…
Дунаев не договорил и усиленно заморгал глазами.
— Если доктора хотят резать, значит надо резать! — прошептал Билль. — И вы не падайте духом, Дун, а то, глядя на ваше лицо, и Чайк упадет духом… Теперь он больной! — прибавил Билль, словно бы поясняя, почему Чайкин может упасть духом.
— Я постараюсь.
— Когда будут его резать?
— В три часа.
— Так вот что: получите три доллара и телеграфируйте мне после операции, что с Чайком, сегодня, завтра и послезавтра. — Билль объяснил, куда телеграфировать, и вслед за тем спросил: — Или вы уж уедете, Дун, с обозом?
— Я не поеду! Сегодня отказался! Буду при Чайке, пока он не умрет или не поправится.
— А деньги у вас есть, Дун? Или все до цента отдали на хранение Кларе?
— Пятьдесят долларов осталось.
— Возьмите у меня сотню.
— Не надо. Если не хватит, буду на пристани работать.
— Возьмите ради Чайка. Около него будьте… Не оставляйте его одного… Если он поправится, то не скоро…
И Билль вынул из своего кошеля пять монет и передал Дунаеву.
— А мне пора ехать. Прощайте, Дун, кланяйтесь Чайку! Скажите, что я заходил прощаться. И телеграфируйте через неделю — в Сакраменто, через две — на Соленое озеро, через три — в Денвер… Надеюсь, еще увидимся…
Билль подошел к постели больного.
Чайкин в эту минуту открыл глаза.
При виде Старого Билля, одетого в старую куртку, в высоких сапогах на ногах, Чайкин, словно бы очнувшись от сновидений, унесших его совсем в другой мир, вспомнил свое путешествие, и его серые, впавшие, страдальческие глаза ласково остановились на Билле.
— Спасибо, Билль… навестили. Едете сегодня?
— Еду, Чайк.
— Счастливого пути…
— До свидания, Чайк. Надеюсь, как вернусь, поправитесь.
— Как бог даст.
— В вас духу, Чайк, много… Захотите — и поправитесь. И доктора говорят, что недельки через три прежним Чайком станете.
Билль улыбнулся и, несколько раз кивнув головой, вышел и только на улице смахнул слезу, показавшуюся у него на глазах, и попросил извозчика ехать скорей в контору Общества дилижансов.
— Добер Билль! — промолвил Чайкин.
— Добер. Он вчера ночью около тебя сидел… И все о тебе беспокоятся, даром что чужие… Сам губернатор был… И народ стоял… и в газетах тебя пропечатали за твой подвиг… И эта самая барыня, которой девочку ты спас, была несколько раз… Только ее не допустили… И лейтенант Погожин был… И флаг-офицер от адмирала приезжал…
Чайкин, казалось, слушал все это равнодушно и только спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103