Может быть, не знаю классификации? Или есть нововведения?
Интересно моя тетка, старуха, рассказывала об аде: «Это не вечный огонь, не черти, не сковороды каленые. Это ничто, полное уничтожение. А рай — это еще жизнь, деятельность». Как она хорошо верила, умно. И жила так же.
Ничто — это верно. Вот только рая нет. Но можно и к этому привыкнуть. Человека можно приучить ко всему.
Пять тысяч камикадзе было в Японии в последнюю войну. Все погибли. Да еще другие смертники — на суше, во флоте. За микадо. Подумать только! За жалкого человека, волею судеб поставленного у власти. Вот что можно сделать с людьми. Поражает. Сам видел таких смертников в Маньчжурии.
Нет, это не люди будущего. Не нужно делать людей фанатиками. Счастье нужно строить на разуме.
Не хочется ни о чем думать. Голова тупая и тяжелая.
Можно, наверное, пустить родителей? Кажется, они держатся мужественно. У матери Алеши совсем застывшее лицо. Если попросят — пущу.
Опять кто-то идет. Стоит у двери.
— Да, входите, если нужно.
Это Виктор Петрович. Не хочу его видеть.
— Что скажете?
— Хочу рассказать, что прокурор спрашивал.
— Не нужно мне рассказывать.
— Вы ведь сказали тогда, чтобы прибор поставить? Да?
— Да, я ему уже сообщил об этом. Я разрешил поставить. Вот вы, к сожалению, не проверяли его должным образом. Но об этом уже поздно говорить. Вы и для себя, когда шли в камеру, тоже не проверяли. Так что вам все прощается.
— Вы извините, если я что не так.
— Пожалуйста. Все «так». Сдали вы протоколы опытов? Где-нибудь известно, что Алеша получил научную тему?
— Все в лаборатории знали, что ему дана тема.
Придираюсь. Где это может быть записано в середине года? Но я об этом тоже не знал. Всегда ищешь кого-нибудь виноватого в своих несчастьях. Не нужно. Он виноват в том же, что и я, — в глупости, что не учел кислорода.
— Хорошо. Можете идти. Завтра позвоните инженерам, предупредите, что начато следствие.
— До свидания.
Плохо ему. У меня еще есть какие-то оправдания перед людьми: сотни, нет — тысячи моих больных живут. После смертельных болезней. А у него что? Наука? Это абстрактно. Сам рисковал больше всех? Но это дело каждого, а о других — пекись. Нельзя его винить.
Восемь часов. Позвонить все-таки домой. Тоже долг. Кругом долги.
Буква и пять цифр. Тут же снимают трубку. Значит, сидела у телефона, ждала.
— Да, это я. Ты уже слышала? Марья? Ну вот, спасибо ей. Я приду только после конца. Все.
Врач, товарищ. Все понимает.
Сумерки опустились на сад. Все окрасилось в серый цвет. Не хочется зажигать свет — пусть бы думали, что меня нет.
Там ничего не изменилось. Нет, стало хуже. Кровяное давление падает, пульс учащается. Кажется, начинается отек легких.
Разрешил сидеть родственникам, если попросят.
Снова ухожу к себе — ждать конца. Не хочется ни с кем разговаривать.
Так весело начался день. Рассказывал о Париже, смеялся. Теперь кажется, что это было очень-очень давно. Или было во сне. Судьба переменчива. Сначала огорошили Сашей, потом поманили успехами камеры. Потом все рухнуло.
Трудно пережить эту катастрофу. Доверие утрачено навсегда. Теперь не построят не только камер, но и новой операционной. Так и будем мучиться в старых. Асептики не создать, результаты не улучшить. Доказательства вежливо выслушают, пообещают, но не сделают. «Помните, он ходил, показывал кривые, обещал? Надо проверить, так ли это нужно — операционная?» И коллеги тоже найдутся, скажут: почему все этой клинике? Много ли больных нуждается в операциях на сердце? Не проверить ли вообще всю его деятельность?
Теперь будут проверять все и вся.
Пусть проверяют. Ошибки всегда можно найти, но в общем мы работаем неплохо. Есть цифры отчетов. Но если захотят ошельмовать, так достаточно и частностей. Любую мелочь можно раздуть как угодно.
Брось скулить.
Никто не будет тебя шельмовать, никому это не нужно. Честная работа всегда видна. Кое в чем придется пострадать — так разве зря? Разве можно так просто сбросить этот взрыв?
Нельзя.
Сидеть тихо и работать. Работать как вол. Оперировать, выхаживать, лекции читать. Ничего не просить, в том числе и операционную. Сжаться. Отрабатывать. Как раз и хватит до пенсии.
Теперь юбилей можно не делать. Все имеет свои плюсы. Так не хотелось этого чествования, с адресами, с речами. Иные — искренние, иные — лицемерные. Уже закидывали удочку, отказов не принимали. «Притворяется, а сам хочет...» По-честному — не хочу. То есть в силу сложности человеческих мотивов какая-то маленькая часть душонки не прочь покупаться в лучах почета, но только самая маленькая. Я ее всегда легко придавливал.
Усложнится обстановка в клинике. Авторитет среди врачей падет значительно. «Раз он это не мог предвидеть, то...» и так далее. «Вот и с клапанами тоже». Да, тоже.
Больные будут меньше верить. Но я никогда ничего не обещал, всегда честно предупреждал об опасности. Слишком честно — просто не хотел брать тяжести решений. Ох, я уж их столько взял, решений..
Но самое главное, пожалуй, не в этом. Вера в себя поколебалась. Как же я мог?.. Ученик шестого класса знает про кислород, а я, профессор, не учел. А они, все другие, мои помощники? Кандидаты, инженеры? Они так привыкли слепо доверять твоим мнениям.
Даже Саша видел эту камеру, знал об опытах, я ему показывал подсчет насыщения крови кислородом.
Довольно сетовать, делу не поможешь. Вернуть нельзя. Каждый получает, что заслуживает.
Избитые сентенции. И перестань об этом думать, эгоист. Все рассчитываешь, много ли потерял. А они все потеряли... И это тоже избито. Рассчитываю я не для себя. Мне не нужно ничего. Но делу нанесет большой урон. Ах, он печется о деле! Сам небось суда боишься.
Да, делу большой урон. Я не смогу, по слабости, вшивать клапаны, оперировать тетрады. Не построят камеры — не сбудутся надежды на прогресс медицины. Многие люди умрут, которых можно было бы спасти. Я это теперь твердо знаю, это не разговоры.
И слава от тебя уйдет... Небось уже заглядывался на академию... «Первый в Союзе применил высокое давление!» Как же! Не волнуйся, камеру и без тебя сделают, медицина не пропадет... Перестань. Так нам никогда не договориться. Количественная оценка добра и зла. Все по той, Сашиной тетрадке. И потом еще были разговоры, когда поправлялся, в клинике лежал. Как его теперь оперировать? Как сам решит. Я должен. Ах, отложим, отложим этот разговор!
«Оценить поведение человека можно с позиций высшей системы, в данном случае — общества. Оценка сложная. Нужно подсчитать количество человеческого счастья, которое получает общество в результате тех или иных действий». Это он так примерно говорил.
А как рассчитать счастье? «Баланс», как он любит говорить. Счастье — это только крайнее возбуждение центра приятного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81