– У него были бледные светло-серые глаза на красивом подвижном лице. Но проводник вдруг почувствовал прилив неприязни к этому человеку. Его челюсть слегка подрагивала из-за какой-то нервозной нетерпеливости. Кто бы что ни говорил, англичанин либо относился к этому с невероятным воодушевлением, либо выказывал полное неприятие. – А что говорят местные жители?
– Здесь нет местных жителей. Эта земля пуста, – резко ответил ему проводник и продолжил: – За шесть дней мы переберемся через хребет Вилкабамбы. Мы поднимемся на высоту пятнадцать тысяч футов и дойдем до линии снега, потом преодолеем перевал и начнем спуск. Ближе к концу нашего путешествия мы войдем в тропический лес возле Эспириту-Пампа. И наконец окажемся в городе Вилкабамба.
Наверное, ему просто показалось, что группа издала один общий слабый вздох. Вилкабамба. В конце концов, именно это и привело их сюда. Все эти люди чем-то походили на детей. Он уже был как-то раз в Вилкабамбе и знал, что ничего особенного там нет. Просто груды серых камней, окруженных джунглями. Инки построили этот каменный город пятьсот лет назад, он был их последним убежищем от испанцев. Какое дело иностранцам до обычных камней? Зачем они отправились в это путешествие? Эспириту-Пампа не самое приятное место. Почва там какая-то горькая. Уходя, испанцы разорили и увезли с собой все, что можно, а то, что осталось, скрыл лес. Говорят, это место неспокойно.
Англичанин лежал в спальном мешке и прислушивался к частому, но ровному дыханию своей жены. При тусклом свете луны он заметил, что она поставила между ними свои ботинки, а также положила куртку и бутылку воды. Он знал, что она еще не спит, потому что слышал ее дыхание. Во сне она обычно дышала бесшумно. Исходившее от нее безмолвное негодование обволакивало палатку подобно туману. Он попытался переключиться на шум реки и однообразную песню какой-то птицы.
Вдруг она спросила:
– Роберт? Что ты думаешь об этих людях?
Она даже не повернулась к нему.
Он ответил:
– Пожалуй, мне нравится бельгиец. Он, конечно, циник, но достаточно умный. Что до священника – как его зовут? Франциско? – сложно сказать, потому что он почти ничего не говорит. Думаю, проводнику можно доверять; да и погонщикам тоже. Эти ребята выглядят слабыми, но на самом деле они сделаны из железа.
О Жозиан он промолчал. Просто-напросто потому, что еще не знал, как он к ней относится.
– Что касается жены бельгийца, – в конце концов сказал он, – то сначала я вообще подумал, она его дочь. Как ты думаешь, кто она? Актриса? Танцовщица?
Камилла сказала:
– Сложно представить, чтобы такой человек, как Луи, мог потерять голову из-за кого бы то ни было.
Она замолчала и снова учащенно задышала. Он опять ощутил ее негодование, ее отвращение ко всему путешествию. Она оказалась здесь, в этой глуши, среди всех этих непохожих людей только из-за него. Они всегда подходили к людям по-разному. Обычно она норовила присвоить друзей себе. Друзья ее были немногочисленными, но зато верными. Он уставал от них и всегда чувствовал себя немного виноватым. Такая дружба была слишком тяжелой, слишком особенной.
Он заснул первым, но через час проснулся и увидел, что в лунном свете на потолке колышутся четкие тени от листьев. Он с удивлением уставился на эту картину. Они выглядели такими тонкими и изящными: капли джунглей на холсте палатки. Снаружи река все ревела и ревела в, казалось, сгущающемся одиночестве. Камилла спала, и на какой-то момент весь мир состоял только из леса, отпечатавшегося на залитом лунным светом брезенте, и шума огромной реки, во тьме несущей свои бурные воды к Амазонке. Воздух стал прохладнее. Он вдруг почувствовал необъяснимый восторг. Это странное чувство было знакомо ему с юности, и он услышал свои собственные слова, те же, что и двадцать лет назад: «Я жил, жил!»
Камилла услышала, как он расстегнул сетку от комаров у входа и вышел из палатки. Во сне ей показалось, как будто Роберт был слишком большой для палатки, и теперь, когда он вышел, внутри снова стало спокойно и холодно. Она посмотрела на потолок, увидела тот же лунный узор и испугалась. Лунный свет был слишком холодным и бледным. Она плотнее застегнула спальный мешок. Кто все эти люди, которых они больше никогда не увидят после путешествия? Бельгиец не обращал на нее никакого внимания, она для него вообще не существовала, по крайней мере как женщина. Это больше не волновало ее, подумала она, ну, разве только совсем немного. Но он ей никогда не сможет понравиться. А его жена, с локонами, как у эльфа, и детскими манерами, уже начинала слегка раздражать. Что же касается священника Франциско, то он смотрел на нее, как испуганный олень, и не промолвил ни слова. Роберту все это нравилось, как ему нравился театр. Непостоянство его не беспокоило. Он похищал у людей их образ мысли, взгляд, внешний вид, странности и шел дальше.
Когда-то ей нравились его метания от одной одержимости к другой, и время от времени она по привычке одобряла их и сейчас. Семнадцать лет назад (кто бы мог подумать?), когда они только-только поженились, он был без ума от турецкой архитектуры, потом его увлекли малые религии Ближнего Востока, потом он занялся спасением арамейского языка и беспрестанно строчил статьи – одну за другой, в которых, казалось, ярко выражался его несомненный талант. Работая журналистом в колонке новостей в Дамаске, он возил ее с собой по всей Сирии, пребывая одновременно в эйфории и разочаровании. Теперь она часто задумывалась об этой его неиссякаемой энергии. Следующие пятнадцать лет она наблюдала за тем, как он перебегает из одной газеты в другую, крутится возле столов иностранных редакторов в Лондоне, но никогда нигде не задерживается подолгу. Казалось, от него всегда ждали чего-то особенного: того, что он, в конце концов, станет главным редактором крупного издания или напишет книгу, которая произведет фурор. Но его увлечения никогда не пропадали сами по себе: каждая последующая одержимость поглощала предыдущую, и та просто переставала существовать. Иногда ей казалось, что и она сама уже давно перестала существовать для него.
Камилла закрыла глаза. Ей никогда не нравились горы, и она была не уверена, что годится для этого путешествия. Лежа в одиночестве в палатке, она презирала себя за то, что была сейчас здесь. Она всегда старалась разделить увлечения Роберта, вместо того чтобы самой найти себе увлечения. Ее собственные всегда оказывались придавленными грузом его очередной, бурно разрастающейся одержимости. Ее тяга к исследованиям – тяга, которая стала не более чем хобби после рождения прекрасного сына – сильно отличалась от увлечений Роберта: это была не переработка или изменение знаний, а просто пассивное получение удовольствия от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Здесь нет местных жителей. Эта земля пуста, – резко ответил ему проводник и продолжил: – За шесть дней мы переберемся через хребет Вилкабамбы. Мы поднимемся на высоту пятнадцать тысяч футов и дойдем до линии снега, потом преодолеем перевал и начнем спуск. Ближе к концу нашего путешествия мы войдем в тропический лес возле Эспириту-Пампа. И наконец окажемся в городе Вилкабамба.
Наверное, ему просто показалось, что группа издала один общий слабый вздох. Вилкабамба. В конце концов, именно это и привело их сюда. Все эти люди чем-то походили на детей. Он уже был как-то раз в Вилкабамбе и знал, что ничего особенного там нет. Просто груды серых камней, окруженных джунглями. Инки построили этот каменный город пятьсот лет назад, он был их последним убежищем от испанцев. Какое дело иностранцам до обычных камней? Зачем они отправились в это путешествие? Эспириту-Пампа не самое приятное место. Почва там какая-то горькая. Уходя, испанцы разорили и увезли с собой все, что можно, а то, что осталось, скрыл лес. Говорят, это место неспокойно.
Англичанин лежал в спальном мешке и прислушивался к частому, но ровному дыханию своей жены. При тусклом свете луны он заметил, что она поставила между ними свои ботинки, а также положила куртку и бутылку воды. Он знал, что она еще не спит, потому что слышал ее дыхание. Во сне она обычно дышала бесшумно. Исходившее от нее безмолвное негодование обволакивало палатку подобно туману. Он попытался переключиться на шум реки и однообразную песню какой-то птицы.
Вдруг она спросила:
– Роберт? Что ты думаешь об этих людях?
Она даже не повернулась к нему.
Он ответил:
– Пожалуй, мне нравится бельгиец. Он, конечно, циник, но достаточно умный. Что до священника – как его зовут? Франциско? – сложно сказать, потому что он почти ничего не говорит. Думаю, проводнику можно доверять; да и погонщикам тоже. Эти ребята выглядят слабыми, но на самом деле они сделаны из железа.
О Жозиан он промолчал. Просто-напросто потому, что еще не знал, как он к ней относится.
– Что касается жены бельгийца, – в конце концов сказал он, – то сначала я вообще подумал, она его дочь. Как ты думаешь, кто она? Актриса? Танцовщица?
Камилла сказала:
– Сложно представить, чтобы такой человек, как Луи, мог потерять голову из-за кого бы то ни было.
Она замолчала и снова учащенно задышала. Он опять ощутил ее негодование, ее отвращение ко всему путешествию. Она оказалась здесь, в этой глуши, среди всех этих непохожих людей только из-за него. Они всегда подходили к людям по-разному. Обычно она норовила присвоить друзей себе. Друзья ее были немногочисленными, но зато верными. Он уставал от них и всегда чувствовал себя немного виноватым. Такая дружба была слишком тяжелой, слишком особенной.
Он заснул первым, но через час проснулся и увидел, что в лунном свете на потолке колышутся четкие тени от листьев. Он с удивлением уставился на эту картину. Они выглядели такими тонкими и изящными: капли джунглей на холсте палатки. Снаружи река все ревела и ревела в, казалось, сгущающемся одиночестве. Камилла спала, и на какой-то момент весь мир состоял только из леса, отпечатавшегося на залитом лунным светом брезенте, и шума огромной реки, во тьме несущей свои бурные воды к Амазонке. Воздух стал прохладнее. Он вдруг почувствовал необъяснимый восторг. Это странное чувство было знакомо ему с юности, и он услышал свои собственные слова, те же, что и двадцать лет назад: «Я жил, жил!»
Камилла услышала, как он расстегнул сетку от комаров у входа и вышел из палатки. Во сне ей показалось, как будто Роберт был слишком большой для палатки, и теперь, когда он вышел, внутри снова стало спокойно и холодно. Она посмотрела на потолок, увидела тот же лунный узор и испугалась. Лунный свет был слишком холодным и бледным. Она плотнее застегнула спальный мешок. Кто все эти люди, которых они больше никогда не увидят после путешествия? Бельгиец не обращал на нее никакого внимания, она для него вообще не существовала, по крайней мере как женщина. Это больше не волновало ее, подумала она, ну, разве только совсем немного. Но он ей никогда не сможет понравиться. А его жена, с локонами, как у эльфа, и детскими манерами, уже начинала слегка раздражать. Что же касается священника Франциско, то он смотрел на нее, как испуганный олень, и не промолвил ни слова. Роберту все это нравилось, как ему нравился театр. Непостоянство его не беспокоило. Он похищал у людей их образ мысли, взгляд, внешний вид, странности и шел дальше.
Когда-то ей нравились его метания от одной одержимости к другой, и время от времени она по привычке одобряла их и сейчас. Семнадцать лет назад (кто бы мог подумать?), когда они только-только поженились, он был без ума от турецкой архитектуры, потом его увлекли малые религии Ближнего Востока, потом он занялся спасением арамейского языка и беспрестанно строчил статьи – одну за другой, в которых, казалось, ярко выражался его несомненный талант. Работая журналистом в колонке новостей в Дамаске, он возил ее с собой по всей Сирии, пребывая одновременно в эйфории и разочаровании. Теперь она часто задумывалась об этой его неиссякаемой энергии. Следующие пятнадцать лет она наблюдала за тем, как он перебегает из одной газеты в другую, крутится возле столов иностранных редакторов в Лондоне, но никогда нигде не задерживается подолгу. Казалось, от него всегда ждали чего-то особенного: того, что он, в конце концов, станет главным редактором крупного издания или напишет книгу, которая произведет фурор. Но его увлечения никогда не пропадали сами по себе: каждая последующая одержимость поглощала предыдущую, и та просто переставала существовать. Иногда ей казалось, что и она сама уже давно перестала существовать для него.
Камилла закрыла глаза. Ей никогда не нравились горы, и она была не уверена, что годится для этого путешествия. Лежа в одиночестве в палатке, она презирала себя за то, что была сейчас здесь. Она всегда старалась разделить увлечения Роберта, вместо того чтобы самой найти себе увлечения. Ее собственные всегда оказывались придавленными грузом его очередной, бурно разрастающейся одержимости. Ее тяга к исследованиям – тяга, которая стала не более чем хобби после рождения прекрасного сына – сильно отличалась от увлечений Роберта: это была не переработка или изменение знаний, а просто пассивное получение удовольствия от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40