Он был сразу и гравилетом, и мною, и Сингаевским, и облаком, и самим собою - болельщиком и моим спасителем. Я впервые слышал, как в суматохе вскочил он в санитарный гравилет и даже держал конец сетки, когда спасатели вылавливали меня из невесомости.
Я и Рыж веселились, а Каричка сидела молча на постели, уперев подбородок в поднятые колени. Тогда, пошептавшись, мы объявили Каричке, что сейчас изобразим, как мы откроем секрет облака.
Я объявил:
- На ковре знаменитые клоуны - Студент и Ежик.
Это наша обычная забава. Я, конечно, всезнающий Студент, а Рыж - тот наивный Ежик, который слушается моих глупых советов. Ковер у нас под ногами, парик Ежику не нужен, он и так светится; я быстро мажу щеки каким-то белым порошком, замеченным на тумбочке, и сворачиваю из салфетки колпак.
Каричка садится поудобнее. Можно начинать.
Ежик шумно сопит и деловито лезет под кровать.
- Что ты ищешь, Ежик? - спрашиваю я.
- Палку.
- Ты хочешь сыграть нам ноктюрн? Прекрасная мысль!
- Нет, я играю ноктюрн на синхрофазотроне, - говорит Ежик из-под кровати. Я хочу драться.
- Прекрасная мысль! Но с кем?
- С облаком, - решительно заявляет Ежик, становясь рядом со мной и показывая, как свирепо он будет драться.
- Это глупо, - говорю я. - С облаком драться нельзя.
- А почему-у?
"Почему-у" - любимое словечко моего рыжего партнера. От его грустного и наивного "почему-у" зрители всегда смеются.
- Потому что это не вата! - отвечаю я тоном Акселя, выдвинув нижнюю челюсть.
- Серьезно?
- Вот что: тебе нужна ложка.
- Почему-у ложка? - хлопает ресницами Ежик.
Я говорю, что вся современная физика не может объяснить строение облака, но я-то знаю, почему оно белое и что скрыто у него внутри.
Ежик вытаращил глаза: он готов мчаться за ложкой.
- Там - в середине - мороженое!
- Мороженое?! - просиял Ежик. - Но зачем?
- Чтоб его есть!
Каричка хохочет, а мы дурачимся, и я очень рад, что в ее глазах завертелись золотые ободки. Потом Рыж выскакивает за дверь и долго не возвращается.
- Твои уже знают? - спросила Каричка.
- Наверно. Вот получил сегодня. - Я вынул телеграмму, прочитал: "Атмосфера создана. Свободное дыхание. Если согласен прилететь сообщи..."
Далее следовали родительские наставления, тревожные расспросы, поцелуи, которые я оглашать не стал.
- Свободное дыхание... Хорошо сказано!
- Ну и что?
- Март, как тебе не стыдно... - Она не договорила. Поняла. Строго посмотрела мне в глаза. - Не поедешь, да?
- Да.
Она знала, как долго ждал я эту телеграмму, и, кажется, расстроилась за меня, даже покачала головой.
- Не могу, Каричка. После этого - не могу. Ты хочешь, чтоб Аксель назвал меня дезертиром?
- Когда вы едете?
- Завтра.
- А куда?
- Не знаю.
- Только не падай больше. Говорят, я свалилась всего-навсего с помоста, а вот лежу здесь. Кажется, на репетиции. Не помню.
- Ну, это чепуха. Завтра выйдешь.
Я сказал это беспечно, а сам весь налился внезапной злостью. Был готов вскочить и поймать облако хоть голыми руками. Только тогда открою ей правду.
В дверях замаячил белый халат. Он ничего не говорил, но выразительно покашливал. Рыж кривлялся за его спиной.
- Март, - Каричка поманила меня пальцем, - я буду колдуньей, - сказала она на ухо. - Не такой растяпой, а настоящей... Я подарю тебе песню.
Я ушел счастливый и полный решимости расправиться со всеми бедами.
Не помню уж, что привело меня с Рыжем в космопорт. Было свободное время. Аксель по телефону буркнул: "Отдыхай перед дорогой", - и, кроме того, я размечтался о Марсе, а Рыж, видя, что я иду погруженный в свои мысли, деликатно молчал и плелся следом. Надо же, думал я, сколько лет люди сажали там кусты, и травы, и мхи, выводили стойкие, цепкие растения, которые находят под песком лед, и заводы-автоматы прилежно, год за годом выпускали в воздух кислород, и росла, поднималась живительная атмосфера; и вот, когда планета стала воздушной, теплой, почти домашней - я не могу туда лететь! Завтра или через месяц марсиане сорвут с городов прозрачные купола и, вздохнув полной грудью, в первую минуту, может, и не поверят в свою свободу. Что не надо больше бить тревогу, когда шальной метеор расколет купол. Что можно выходить за черту города без скафандра. Что нет больше разреженной атмосферы, и удушья, и сонливого беспамятства.
Будет праздник. Прилетят гости с Земли, и с Луны, и с космических станций. И хозяева закатят им пир на весь Марс. Я вижу, как с бокалом в руке, красивый, громадный, стоит мой отец, как смущенно и гордо смотрит на него мать, и глаза ее сверкают каплями синего света. Пусть лучше опоздает моя телеграмма, лишь бы было так, лишь бы не расстроил их мой отказ лететь на Марс.
Долго мы с Рыжем сочиняли послание. Я не привык кривить душой, не мог придумать дипломатичные слова. Когда не видишь людей целую вечность, а только переписываешься с ними, то, кроме "целую, обнимаю, крепко жму руку", ничего больше не изобретешь. Причем, под словом "видишь" я подразумеваю живое общение, а не телесеансы раз в месяц, когда тебе дана минута, и ты не знаешь, что сказать. Ты стоишь, и мямлишь, и хлопаешь ресницами, а потом ждешь целых пять минут, пока твои слова и твоя физиономия несутся через пустой космос туда, к Марсу, и вот наконец после треска и вспышек на экране - расплывчатое мамино лицо; не успеешь как следует его рассмотреть - и все, прошла мамина минута; и ты думаешь: хорошо, что они не в соседней галактике, а то пришлось бы ждать ответ сто, или пятьсот, или тысячу лет... Вот почему я просто поздравил родителей с победой над грозным Марсом и заодно вкратце сообщил усвой планы.
Сунув записку в окошечко радиостанции, мы вошли в прохладную щель с длинным козырьком (на него садятся гравипланы и вертолеты) и сразу же почувствовали себя космическими бродягами.
Нет ничего живописнее на свете, чем космопорт, если не считать, конечно, гонок гравилетов. Просторный, как площадь, ровно освещенный вестибюль заполнен толпой; яркие платья, возбужденные лица пассажиров, блестящие глаза и пылающие щеки детей; прощальная песня в кругу друзей, которая, будто грустный ветерок, проносится по залу; мелькание указателей, безмолвные приказы световых табло, скольжение бесчисленных эскалаторов все это еще не космопорт. Когда вы, поблуждав в лабиринте механических лестниц и даже поскучав от их однообразного бега, внезапно ступите на платформу и увидите длинные, уходящие в самое небо металлические трубы, вы поймете, кто есть главный чудо-зверь нашего века.
Толстая металлическая дверь мягко захлопнулась за последним пассажиром. Ракета заперта в клетке. Секунды молчания, и от ее рева дрогнула земля. Вы ничего не видите, но по стихающему быстро вою догадываетесь, с какой адской скоростью мчится она в стартовой трубе. Блеснула в солнечном небе яркая звезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49