«Привет, синьоры!» – здоровается он с приятелями. «Привет мордашкам!» – кланяется он девушкам в раздутых юбках. И нет уже крана, кирпичной коробки дома на желтой земле. Нет того Лорки, что умеет по невидимой ниточке класть кирпичи, ласковые шершавой тяжестью.
А фамилия Лорки – Пшеницын! Полазив по закоулкам памяти, Егор Ильич вынимает на свет божий несколько человек с фамилией Пшеницын, расставив их по годам и яркости воспоминаний, представляет лица, фигуры.
Первый из Пшеницыных носил красноармейский шлем и командовал вторым взводом; раненный в руку, он неистово матерился, поминая бога и всех его святых. Командовавший тогда ротой Егор Ильич свирепо закричал: «Не лаяться!» – «Как так не лаяться! – удивился первый из Пшеницыных. – Ведь не в левую же ранили, а в правую… Вот ежели бы в левую!» Тогда Егор Ильич приказал: «Возьми наган в левую, продолжай действовать!» Первый из Пшеницыных выполнил приказание, ушел со взводом в атаку. Они тогда выиграли бой, а через несколько дней Егор Ильич случайно услышал, как первый из Пшеницыных разносил в пух и прах красноармейцев: «Не лаяться! Моги лаяться только тогда, когда совсем раненный… Когда убитый – вот тогда лайся!»
Второй из Пшеницыных командовал Егором Ильичом – был лысый, тихий, очкастый; между боями он читал Маркса и изучал немецкий язык. Он говорил: «Чего нам не хватает, Егор, так это времени… Слыхал я, что один чудик, из испанцев, кажись, написал тысячу двести пьес. Ты, Егор, время не бережешь! Вчерась, гляжу, дела нет, а ты под кустиком полеживаешь… А ну-ка, встань по всей форме и отвечай, как командиру, почему не бережешь время!» Умер он так же тихо и незаметно, как жил и командовал. В тяжелом бою первым бросился из окопа, закричал: «Даешь мировую революцию!» Когда бой утих, второй из Пшеницыных лежал на спине и смотрел в небо – маленький, очкастый, лысый. «Береги время, Егор…» – сказал он и показал пальцем в ту сторону, где была его командирская землянка. Через пять минут Пшеницын умер… Егор Ильич пошел в землянку и забрал три книги – «Анти-Дюринг», «Капитал» и «Казаки» Льва Толстого.
Третий из Пшеницыных был не то придурковат, не то очень умен – беловолосый, конопатый, с вечно открытым ртом. Говорил по-деревенски «чаво» и «ась», но вдруг удивлял крутой фразой: «Вы, Егор Ильич, воюете в Испании, а в истории страны – ни в зуб ногой. Лопе де Вега – фамилия драматурга, который написал тысячу двести пьес». Третий из Пшеницыных в памяти Егора Ильича всегда вызывает многострунное, многоголосое звучание песни:
Он пел, озирая родные края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя…»
Погиб третий Пшеницын не в Испании, а на родной стороне.
Четвертый Пшеницын… Тут Егор Ильич остановился. Хватит Пшеницыных… Четвертый Пшеницын есть тот самый Лорка, что шагает позади. Руки у Лорки сунуты в карманы спецовки, глаза презрительно прищурены, нос задран. Он уже не улыбается, этот Лорка Пшеницын, так как до стройки остается с десяток шагов.
– Як прорабу Власову не пойду! – сердито говорит он. – Сами идите к этому прорабу… Сидит камнем у телефона и принципиально морщит нос. Я здесь побуду.
Восемь часов тридцать пять минут
Когда на стройке нет раствора, прораб Власов не выходит встречать Егора Ильича – он сидит в прорабской и зло глядит на телефон. Вот когда есть раствор… Тогда прораб Власов издалека замечает Егора Ильича, выбежав из комнатенки, идет навстречу – веселый, разговорчивый и высокий ростом. Когда же нет раствора, Власов презирает весь мир, глядит на людей исподлобья и молчит с утра до вечера. Он вообще очень занимательный человек, этот прораб Власов!
Работает Власов в городе месяцев пять, он недавно закончил институт. А когда Егор Ильич впервой пришел к нему на стройку, тот принял его в штыки. Для начала прораб Власов попросил предъявить документ и, когда Егор Ильич объяснил, что не носит с собой пенсионную книжку, потребовал показать паспорт. Паспорта у Егора Ильича тоже не оказалось, и он обратился за помощью к двум пожилым рабочим – дескать, установите мою личность, подтвердите этому самому прорабу Власову, что я, Егор Ильич Сузун, есть не кто иной, как… Рабочие подтвердили: тихонько сказали прорабу, кто такой Егор Ильич, но Власов и ухом не повел.
– Ну и что? – насмешливо сказал прораб Власов. – Часов в одиннадцать дня в скверах города присесть негде – на всех скамейках сидят пенсионеры и пишут статьи в газеты. Что надо этому пенсионеру на стройке жилого дома? Сидел бы себе в сквере!
Тогда Егор Ильич взял прораба Власова за пуговицу и объяснил ему сложившуюся ситуацию. Терпеливо, как малому ребенку, Егор Ильич напомнил прорабу о том, что он, прораб Власов, и он, Егор Ильич, всего пять дней назад сидели рядом на заседании бюро горкома партии, где говорилось, что строительный объект, которым руководит прораб Власов, отстает.
– Ты помнишь меня, прораб Власов? – спросил Егор Ильич. – Как сидели на бюро горкома и как стройку называли…
– Ничего не помню! – бесцеремонно перебил его прораб. – А вас впервые вижу.
Вот тут-то Егор Ильич вдруг понял все. Прораб Власов, конечно, сразу узнал его, не забыл и бюро, но признаваться в этом не хотел. «Ишь, какой гордый! – с уважением подумал Егор Ильич. – Не может забыть, что его при мне называли отстающим!» После этого ему стал очень нравиться прораб Власов.
– Ладно! – мирно сказал Егор Ильич. – Не помнишь меня, бог с тобой! Ты лучше скажи, как у тебя дела с раствором? Опять нету?..
Однако прораб Власов в этот день так и не пустил Егора Ильича на стройку. Он только позволил ему немного посидеть в прорабской, а вот на леса не пустил, сославшись на увечья, которые может получить посторонний человек, не знающий техники безопасности. Этим он еще больше понравился Егору Ильичу. Вечером Егор Ильич, смеясь от удовольствия, рассказывал о прорабе жене, а наутро в горкоме партии вытребовал такой документ, перед которым прораб Власов должен был встать на цыпочки. И Власов встал, а у Егора Ильича несколько дней на душе было озорно оттого, что он столкнулся с таким человеком. Потом озорно-игривое настроение прошло, но в памяти навсегда осталась щепотка веселья, которая неизменно давала о себе знать при каждой встрече с Власовым.
Сегодня Егор Ильич тоже чувствует смешинку в горле, когда переступает порог прорабской – маленького дощатого домика об одно окно. Весело поздоровавшись, он без приглашения проходит вперед, садится на доску, положенную на два чурбачка, и кладет на край стола свою зеленую диагоналевую фуражку.
– Вот так-то! – басом произносит он.
Прораб Власов сидит перед Егором Ильичом с таким видом, с каким сидит на вокзале пассажир, когда поезда по всей линии опаздывают и вообще на железной дороге такая неразбериха, что начальник вокзала заперся в кабинете и повесил табличку «Ушел на совещание».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
А фамилия Лорки – Пшеницын! Полазив по закоулкам памяти, Егор Ильич вынимает на свет божий несколько человек с фамилией Пшеницын, расставив их по годам и яркости воспоминаний, представляет лица, фигуры.
Первый из Пшеницыных носил красноармейский шлем и командовал вторым взводом; раненный в руку, он неистово матерился, поминая бога и всех его святых. Командовавший тогда ротой Егор Ильич свирепо закричал: «Не лаяться!» – «Как так не лаяться! – удивился первый из Пшеницыных. – Ведь не в левую же ранили, а в правую… Вот ежели бы в левую!» Тогда Егор Ильич приказал: «Возьми наган в левую, продолжай действовать!» Первый из Пшеницыных выполнил приказание, ушел со взводом в атаку. Они тогда выиграли бой, а через несколько дней Егор Ильич случайно услышал, как первый из Пшеницыных разносил в пух и прах красноармейцев: «Не лаяться! Моги лаяться только тогда, когда совсем раненный… Когда убитый – вот тогда лайся!»
Второй из Пшеницыных командовал Егором Ильичом – был лысый, тихий, очкастый; между боями он читал Маркса и изучал немецкий язык. Он говорил: «Чего нам не хватает, Егор, так это времени… Слыхал я, что один чудик, из испанцев, кажись, написал тысячу двести пьес. Ты, Егор, время не бережешь! Вчерась, гляжу, дела нет, а ты под кустиком полеживаешь… А ну-ка, встань по всей форме и отвечай, как командиру, почему не бережешь время!» Умер он так же тихо и незаметно, как жил и командовал. В тяжелом бою первым бросился из окопа, закричал: «Даешь мировую революцию!» Когда бой утих, второй из Пшеницыных лежал на спине и смотрел в небо – маленький, очкастый, лысый. «Береги время, Егор…» – сказал он и показал пальцем в ту сторону, где была его командирская землянка. Через пять минут Пшеницын умер… Егор Ильич пошел в землянку и забрал три книги – «Анти-Дюринг», «Капитал» и «Казаки» Льва Толстого.
Третий из Пшеницыных был не то придурковат, не то очень умен – беловолосый, конопатый, с вечно открытым ртом. Говорил по-деревенски «чаво» и «ась», но вдруг удивлял крутой фразой: «Вы, Егор Ильич, воюете в Испании, а в истории страны – ни в зуб ногой. Лопе де Вега – фамилия драматурга, который написал тысячу двести пьес». Третий из Пшеницыных в памяти Егора Ильича всегда вызывает многострунное, многоголосое звучание песни:
Он пел, озирая родные края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя…»
Погиб третий Пшеницын не в Испании, а на родной стороне.
Четвертый Пшеницын… Тут Егор Ильич остановился. Хватит Пшеницыных… Четвертый Пшеницын есть тот самый Лорка, что шагает позади. Руки у Лорки сунуты в карманы спецовки, глаза презрительно прищурены, нос задран. Он уже не улыбается, этот Лорка Пшеницын, так как до стройки остается с десяток шагов.
– Як прорабу Власову не пойду! – сердито говорит он. – Сами идите к этому прорабу… Сидит камнем у телефона и принципиально морщит нос. Я здесь побуду.
Восемь часов тридцать пять минут
Когда на стройке нет раствора, прораб Власов не выходит встречать Егора Ильича – он сидит в прорабской и зло глядит на телефон. Вот когда есть раствор… Тогда прораб Власов издалека замечает Егора Ильича, выбежав из комнатенки, идет навстречу – веселый, разговорчивый и высокий ростом. Когда же нет раствора, Власов презирает весь мир, глядит на людей исподлобья и молчит с утра до вечера. Он вообще очень занимательный человек, этот прораб Власов!
Работает Власов в городе месяцев пять, он недавно закончил институт. А когда Егор Ильич впервой пришел к нему на стройку, тот принял его в штыки. Для начала прораб Власов попросил предъявить документ и, когда Егор Ильич объяснил, что не носит с собой пенсионную книжку, потребовал показать паспорт. Паспорта у Егора Ильича тоже не оказалось, и он обратился за помощью к двум пожилым рабочим – дескать, установите мою личность, подтвердите этому самому прорабу Власову, что я, Егор Ильич Сузун, есть не кто иной, как… Рабочие подтвердили: тихонько сказали прорабу, кто такой Егор Ильич, но Власов и ухом не повел.
– Ну и что? – насмешливо сказал прораб Власов. – Часов в одиннадцать дня в скверах города присесть негде – на всех скамейках сидят пенсионеры и пишут статьи в газеты. Что надо этому пенсионеру на стройке жилого дома? Сидел бы себе в сквере!
Тогда Егор Ильич взял прораба Власова за пуговицу и объяснил ему сложившуюся ситуацию. Терпеливо, как малому ребенку, Егор Ильич напомнил прорабу о том, что он, прораб Власов, и он, Егор Ильич, всего пять дней назад сидели рядом на заседании бюро горкома партии, где говорилось, что строительный объект, которым руководит прораб Власов, отстает.
– Ты помнишь меня, прораб Власов? – спросил Егор Ильич. – Как сидели на бюро горкома и как стройку называли…
– Ничего не помню! – бесцеремонно перебил его прораб. – А вас впервые вижу.
Вот тут-то Егор Ильич вдруг понял все. Прораб Власов, конечно, сразу узнал его, не забыл и бюро, но признаваться в этом не хотел. «Ишь, какой гордый! – с уважением подумал Егор Ильич. – Не может забыть, что его при мне называли отстающим!» После этого ему стал очень нравиться прораб Власов.
– Ладно! – мирно сказал Егор Ильич. – Не помнишь меня, бог с тобой! Ты лучше скажи, как у тебя дела с раствором? Опять нету?..
Однако прораб Власов в этот день так и не пустил Егора Ильича на стройку. Он только позволил ему немного посидеть в прорабской, а вот на леса не пустил, сославшись на увечья, которые может получить посторонний человек, не знающий техники безопасности. Этим он еще больше понравился Егору Ильичу. Вечером Егор Ильич, смеясь от удовольствия, рассказывал о прорабе жене, а наутро в горкоме партии вытребовал такой документ, перед которым прораб Власов должен был встать на цыпочки. И Власов встал, а у Егора Ильича несколько дней на душе было озорно оттого, что он столкнулся с таким человеком. Потом озорно-игривое настроение прошло, но в памяти навсегда осталась щепотка веселья, которая неизменно давала о себе знать при каждой встрече с Власовым.
Сегодня Егор Ильич тоже чувствует смешинку в горле, когда переступает порог прорабской – маленького дощатого домика об одно окно. Весело поздоровавшись, он без приглашения проходит вперед, садится на доску, положенную на два чурбачка, и кладет на край стола свою зеленую диагоналевую фуражку.
– Вот так-то! – басом произносит он.
Прораб Власов сидит перед Егором Ильичом с таким видом, с каким сидит на вокзале пассажир, когда поезда по всей линии опаздывают и вообще на железной дороге такая неразбериха, что начальник вокзала заперся в кабинете и повесил табличку «Ушел на совещание».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25