За пятнадцать минут до конца рабочего дня Афонин едет или в горком партии, или в совнархоз. Он устало заходит в кабинет какого-нибудь начальника, тихо здоровается, тяжело вздохнув, садится. Плащ у него запачкан известкой, на щеке – мазутное пятно, дышит Афонин тяжело и скорбно. Видно, что человек весь день вертелся как белка в колесе.
– В основном день прошел удачно, – говорит усталый Афонин, – но есть, конечно, и недостатки… Как ни бились, не удалось обеспечить объекты восемнадцать, тридцать шесть и семьдесят восемь. «Металлист» зарезал…
Начальство с сочувствием глядит на озабоченного и грязного Афонина и испытывает неловкость оттого, что оно, начальство, сидит себе в чистых кабинетах. И никому не приходит в голову, что Афонин целый день ровно ничего не делал. Никому и в голову не приходит, что Афонин не работает, а только удерживается на работе, а его комбинат дает материалов гораздо меньше, чем мог бы давать.
Думая об Афонине, Егор Ильич представляет, как встретит его директор комбината, – он выбежит навстречу с распростертыми объятиями, с такой улыбкой, от которой кажется, что из лица Афонина сочится мед. «Ах, Егор Ильич!» – обрадованно закричит Афонин.
– Приехали! – говорит сумрачный шофер Николай Зверев. – Вас Афонин встречает!
Егор Ильич выбирается из машины, направляется к Афонину, но вдруг останавливается, мгновение думает, затем решительно возвращается к автомобилю. Заглянув в кабину, он манит пальцем шофера:
– Наклонись-ка сюда, Николай Зверев!
Когда шофер наклоняется, Егор Ильич весело говорит ему:
– Дурни твои шоферы, Николай Зверев! Смеются, а сами не знают чему… Ты на их смех начхай – вот мой совет… А насчет женитьбы… Слушай, Николай Зверев, ты женишься на такой девушке, что эти твои шоферы от зависти помрут. До свидания!
– До свидания! – отвечает шофер. – До свидания, Егор Ильич!
«И этот меня знает! – с гордостью отмечает Егор Ильич. – Все шоферы знают Егора Сузуна!» С этой мыслью он энергичной походкой идет навстречу директору Афонину.
– Егор Ильич! – обрадованно поет Афонин. – Милости просим!
«Плохо, что я один, – печально думает Егор Ильич. – Плохо, что со мной нет прораба Власова. Но ничего, в следующий раз мы приедем вместе!»
Одиннадцать часов пятьдесят минут
Лунообразное, светлобровое лицо Афонина лучезарно, сладко улыбается, в глазах столько радости, точно он выиграл по денежно-вещевой лотерее автомобиль «Москвич». Афонин не идет навстречу Егору Ильичу, а бежит, раскинув руки, как будто собирается заключить старика в объятия.
Егор Ильич рассматривает Афонина так, как ученый-энтомолог изучает экземпляр редкой бабочки. Взволнованный, потрясенный до глубины души ученый так и этак поворачивает бабочку, благоговея, берет за крылышко, затаив дыхание замирает от предчувствия небывалого.
Рассматривая Афонина, Егор Ильич находит, что в директоре комбината подсобных предприятий все продумано, все правильно и необходимо: именно такой – круглой и высоколобой по причине лысины – должна быть голова Афонина; именно таким – грязным, словно нарочно испачканным, – костюм; такой – семенящей, подкрадывающейся – походка; такими – светлыми, неуловимыми и сквозными – глаза. И говорить Афонин должен именно то, что говорит, хотя Егор Ильич не слушает его.
Егор Ильич бичует себя сердитыми, беспощадными словами, которые точно определяют то, что представляет собой Егор Ильич Сузун: во-первых, он размазня и тряпка; во-вторых, мягкотелый интеллигенток, которого надо выжигать из рядов общества каленым железом; в-третьих, он должен понести заслуженную кару за мягкотелость и ротозейство.
«Как я мог не раскусить Афонина? – с великим удивлением спрашивает себя Егор Ильич. – Не могли же меня в конце концов обманывать подхалимские звонки Афонина, его хождение в трест с усталым видом и в затрапезной одежде». Егор Ильич и раньше, когда был начальником стройки, знал цену этому. Что же происходило с ним, Егором Ильичом, когда он был начальником Афонина? Обыкновенное! Он принимал директора комбината подсобных предприятий как часть незыблемого. Для Егора Ильича не существовало раздельно комбината подсобных предприятий и Афонина; именно поэтому ему не приходила мысль о том, что комбинат подсобных предприятий и директор Афонин могли существовать раздельно.
Если говорить откровенно, то Афонин был так же привычен Егору Ильичу, как кресло, которое стояло в его просторном кабинете.
«Вот что происходило со мной! – печально отмечает Егор Ильич. – Вот такая история!» После этого он отбрасывает мысли о прошлом и в упор смотрит на сегодняшнего Афонина, который по-прежнему что-то говорит и даже держит Егора Ильича щепоточкой пальцев за рукав кителя.
– Вот что, Афонин! – строго говорит Егор Ильич. – Нам надо с тобой серьезно потолковать. Пошли в кабинет!
– С удовольствием, Егор Ильич! – с готовностью отзывается Афонин. – Будет приятно послушать ваши замечания.
В кабинете он усаживает Егора Ильича на лучшее место, открывает форточку, чтобы не было жарко, выключает радио, чтобы не мешало, высунувшись из двери, приказывает секретарше никого не пускать. Затем Афонин садится напротив Егора Ильича, вынимает из кармана блокнот и нацеливается острым карандашом на чистую страницу. Рот у Афонина приоткрыт, глаза почтительно-круглые. Он, Афонин, готов слушать! Он не пропустит ни одного слова, ни одного намека – все запишет, все учтет, на все критические замечания отреагирует. «Если бы вы знали, Егор Ильич, как я ценю ваши указания!» – говорит лицо Афонина.
– Я слушаю вас!
– Что же, слушай, – чуточку грустновато произносит Егор Ильич. – Слушай. А для начала ответь на вопрос. Только без вранья, Афонин! Дал бы ты сегодня раствор на восемнадцатую стройку, если бы заранее знал, что я приеду на нее?
Прежде чем ответить, Афонин выдерживает небольшую паузу – как раз такую, какая необходима для того, чтобы стереть с лица ослепительно ласковую улыбку да убрать со лба деловито-озабоченные морщины.
– Дал бы, Егор Ильич! Нечего греха таить, дал бы раствор с утра, если бы знал, что вы приедете на стройку, – отвечает Афонин, и его глаза наливаются мутноватой влагой искренности. – Дал бы! – клятвенно повторяет он.
Егор Ильич чувствует, как по спине пробегает щекочущий холодок, а в груди тревожно ударяет сердце – он видит в глазах Афонина до боли знакомое, ненавистное, грязное. И это деланно серьезное лицо, и эта влага искренности в глазах, и прямой взгляд – все так знакомо Егору Ильичу, что у него сами собой сжимаются кулаки. «Ах, подлец!» – думает Егор Ильич.
Душераздирающая, слезная и самоотреченная искренность таких людей, как Афонин, – это один из надежных козырей в их игре, где ставка – кусок государственного пирога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– В основном день прошел удачно, – говорит усталый Афонин, – но есть, конечно, и недостатки… Как ни бились, не удалось обеспечить объекты восемнадцать, тридцать шесть и семьдесят восемь. «Металлист» зарезал…
Начальство с сочувствием глядит на озабоченного и грязного Афонина и испытывает неловкость оттого, что оно, начальство, сидит себе в чистых кабинетах. И никому не приходит в голову, что Афонин целый день ровно ничего не делал. Никому и в голову не приходит, что Афонин не работает, а только удерживается на работе, а его комбинат дает материалов гораздо меньше, чем мог бы давать.
Думая об Афонине, Егор Ильич представляет, как встретит его директор комбината, – он выбежит навстречу с распростертыми объятиями, с такой улыбкой, от которой кажется, что из лица Афонина сочится мед. «Ах, Егор Ильич!» – обрадованно закричит Афонин.
– Приехали! – говорит сумрачный шофер Николай Зверев. – Вас Афонин встречает!
Егор Ильич выбирается из машины, направляется к Афонину, но вдруг останавливается, мгновение думает, затем решительно возвращается к автомобилю. Заглянув в кабину, он манит пальцем шофера:
– Наклонись-ка сюда, Николай Зверев!
Когда шофер наклоняется, Егор Ильич весело говорит ему:
– Дурни твои шоферы, Николай Зверев! Смеются, а сами не знают чему… Ты на их смех начхай – вот мой совет… А насчет женитьбы… Слушай, Николай Зверев, ты женишься на такой девушке, что эти твои шоферы от зависти помрут. До свидания!
– До свидания! – отвечает шофер. – До свидания, Егор Ильич!
«И этот меня знает! – с гордостью отмечает Егор Ильич. – Все шоферы знают Егора Сузуна!» С этой мыслью он энергичной походкой идет навстречу директору Афонину.
– Егор Ильич! – обрадованно поет Афонин. – Милости просим!
«Плохо, что я один, – печально думает Егор Ильич. – Плохо, что со мной нет прораба Власова. Но ничего, в следующий раз мы приедем вместе!»
Одиннадцать часов пятьдесят минут
Лунообразное, светлобровое лицо Афонина лучезарно, сладко улыбается, в глазах столько радости, точно он выиграл по денежно-вещевой лотерее автомобиль «Москвич». Афонин не идет навстречу Егору Ильичу, а бежит, раскинув руки, как будто собирается заключить старика в объятия.
Егор Ильич рассматривает Афонина так, как ученый-энтомолог изучает экземпляр редкой бабочки. Взволнованный, потрясенный до глубины души ученый так и этак поворачивает бабочку, благоговея, берет за крылышко, затаив дыхание замирает от предчувствия небывалого.
Рассматривая Афонина, Егор Ильич находит, что в директоре комбината подсобных предприятий все продумано, все правильно и необходимо: именно такой – круглой и высоколобой по причине лысины – должна быть голова Афонина; именно таким – грязным, словно нарочно испачканным, – костюм; такой – семенящей, подкрадывающейся – походка; такими – светлыми, неуловимыми и сквозными – глаза. И говорить Афонин должен именно то, что говорит, хотя Егор Ильич не слушает его.
Егор Ильич бичует себя сердитыми, беспощадными словами, которые точно определяют то, что представляет собой Егор Ильич Сузун: во-первых, он размазня и тряпка; во-вторых, мягкотелый интеллигенток, которого надо выжигать из рядов общества каленым железом; в-третьих, он должен понести заслуженную кару за мягкотелость и ротозейство.
«Как я мог не раскусить Афонина? – с великим удивлением спрашивает себя Егор Ильич. – Не могли же меня в конце концов обманывать подхалимские звонки Афонина, его хождение в трест с усталым видом и в затрапезной одежде». Егор Ильич и раньше, когда был начальником стройки, знал цену этому. Что же происходило с ним, Егором Ильичом, когда он был начальником Афонина? Обыкновенное! Он принимал директора комбината подсобных предприятий как часть незыблемого. Для Егора Ильича не существовало раздельно комбината подсобных предприятий и Афонина; именно поэтому ему не приходила мысль о том, что комбинат подсобных предприятий и директор Афонин могли существовать раздельно.
Если говорить откровенно, то Афонин был так же привычен Егору Ильичу, как кресло, которое стояло в его просторном кабинете.
«Вот что происходило со мной! – печально отмечает Егор Ильич. – Вот такая история!» После этого он отбрасывает мысли о прошлом и в упор смотрит на сегодняшнего Афонина, который по-прежнему что-то говорит и даже держит Егора Ильича щепоточкой пальцев за рукав кителя.
– Вот что, Афонин! – строго говорит Егор Ильич. – Нам надо с тобой серьезно потолковать. Пошли в кабинет!
– С удовольствием, Егор Ильич! – с готовностью отзывается Афонин. – Будет приятно послушать ваши замечания.
В кабинете он усаживает Егора Ильича на лучшее место, открывает форточку, чтобы не было жарко, выключает радио, чтобы не мешало, высунувшись из двери, приказывает секретарше никого не пускать. Затем Афонин садится напротив Егора Ильича, вынимает из кармана блокнот и нацеливается острым карандашом на чистую страницу. Рот у Афонина приоткрыт, глаза почтительно-круглые. Он, Афонин, готов слушать! Он не пропустит ни одного слова, ни одного намека – все запишет, все учтет, на все критические замечания отреагирует. «Если бы вы знали, Егор Ильич, как я ценю ваши указания!» – говорит лицо Афонина.
– Я слушаю вас!
– Что же, слушай, – чуточку грустновато произносит Егор Ильич. – Слушай. А для начала ответь на вопрос. Только без вранья, Афонин! Дал бы ты сегодня раствор на восемнадцатую стройку, если бы заранее знал, что я приеду на нее?
Прежде чем ответить, Афонин выдерживает небольшую паузу – как раз такую, какая необходима для того, чтобы стереть с лица ослепительно ласковую улыбку да убрать со лба деловито-озабоченные морщины.
– Дал бы, Егор Ильич! Нечего греха таить, дал бы раствор с утра, если бы знал, что вы приедете на стройку, – отвечает Афонин, и его глаза наливаются мутноватой влагой искренности. – Дал бы! – клятвенно повторяет он.
Егор Ильич чувствует, как по спине пробегает щекочущий холодок, а в груди тревожно ударяет сердце – он видит в глазах Афонина до боли знакомое, ненавистное, грязное. И это деланно серьезное лицо, и эта влага искренности в глазах, и прямой взгляд – все так знакомо Егору Ильичу, что у него сами собой сжимаются кулаки. «Ах, подлец!» – думает Егор Ильич.
Душераздирающая, слезная и самоотреченная искренность таких людей, как Афонин, – это один из надежных козырей в их игре, где ставка – кусок государственного пирога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25