И как одевается Цукасов, тоже нравилось Прончатову: темный костюм, удобные мягкие туфли, цветной галстук, отличные янтарные запонки на твердых манжетах.
— Прошу ко мне, товарищи! — вежливо пригласил Прончатов, когда на крыльцо поднялись остальные и поздоровались с ним. — Прошу, прошу!
Бледная и красивая от волнения секретарша Людмила Яковлевна цаплей вытянулась на порожке, улыбаясь областным руководителям так ласково и самоотверженно, точно хотела своей пышной грудью, как амбразуру, закрыть всю Тагарскую контору от бед и несправедливостей.
— Сюда, Николай Петрович, сюда, Семен Кузьмич, милости просим, Леонид Васильевич! — приглашала Людмила Яковлевна. — Вот сюда, вот сюда…
Возле дверей своего кабинета Прончатов опередил начальство, открыв обе дерматиновые створки, первым шагнул на ворсистую дорожку и пошел, не оборачиваясь, на свое место. «Это мой кабинет, извольте понимать!» — говорила прямая спина Олега Олеговича. Гости еще только проходили в кабинет и разбирались, где кому сесть, а Прончатов уже цепко держался в кресле, его руки, сжавшись в кулаки, лежали на толстом стекле, складки у губ начальственно закруглялись.
— Разрешите начать? — спросил Олег Олегович и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Телеграмма получена своевременно, мы готовы рапортовать о проделанной работе.
Всем, чем можно: тоном, позой, глазами, положением спины, — Прончатов как бы подчеркивал, что он не собирается вести душевный разговор, что в кабинете нет места для легкости, дружеских бесед и обоюдовежливых улыбок, а, наоборот, все в кабинете принадлежит делу и только делу: удобно стоящие телефоны, пустой стол, шкаф с технической литературой, карта на стене, чертежи, небрежно лежащие на особой тумбочке. И подчеркнутая простота, бедность кабинета тоже, в свою очередь, свидетельствовала о том, что в комнате можно только работать.
— Сводка о выполнении месячного плана в обком поступила позавчера, — сухо прищурившись, сказал Прончатов, — следовательно, я должен рапортовать о мероприятиях, обеспечивающих выполнение плана следующего месяца…
Прончатов выхватил из ящика стола несколько густо исписанных страниц, поднес их к глазам, но продолжить не успел: раздался густой голос Семена Кузьмича Цыцаря.
— Постой, постой, Олег Олегович! — смешливо произнес заведующий отделом. — Ну чего ты нас сразу угощаешь цифирью! — Он широко развел тяжелыми руками, хлопнул себя по коленке, закончил неожиданно разухабисто: — Эх, не работа бы, попросили бы мы тебя, Олег Олегович, сообразить стерляжью ушицу! Ты, слыхать, по этому делу великий мастер!
Цыцарь еще не успел договорить, еще только по-гурмански потирал руку об руку и еще только собирался наблюдать реакцию Прончатова, как Олег Олегович, на виду у всех, подчеркнуто открыто надавил кнопку звонка.
— Закажите в орсовской столовой стерляжью уху, икру и коньяк, — сказал Прончатов мгновенно появившейся секретарше. — Попросите Падеревского проследить за исполнением. Все!
Когда Людмила Яковлевна бесшумно исчезла, Прончатов улыбался той самой улыбкой, от которой становился рубахой-парнем, милейшим человеком, предобрейшей душой, но его слова и действия были так неожиданны и стремительны, что в кабинете несколько секунд стояла удивленная тишина, потом Цыцарь no-настоящему весело расхохотался.
— Ну, молодец, Прончатов! — добродушно воскликнул он, и его широкое монгольское лицо подобрело. — Вы только поглядите, Николай Петрович, каков он, а! Конфетка, а!
Секретарь обкома Цукасов молча улыбался. Все это время, пока Прончатов и Цыцарь разговаривали, он внимательно оглядывал кабинет Прончатова, подолгу задерживал взгляд на дисциплинированно сидящем в углу Вишнякове, и Олег Олегович заметил, что пальцы Цукасова, лежащие на подлокотнике кресла, жили как бы отдельно от него. Они то складывались, когда отвечали утвердительной мысли хозяина, то расходились, выражая его несогласие с самим собой или с другим человеком.
— Да, Олег Олегович — голова! — шутливо заметил Цукасов. — Бриан — тоже голова…
Прончатов разжал кулаки. Мелочи, надоевшего упоминания о знаменитом романе, короткого взгляда было довольно для того, чтобы он, Прончатов, получил право отделить Николая Петровича Цукасова от Семена Кузьмича Цыцаря. Неважно, читал ли «Золотого теленка» заведующий промышленным отделом; важным было то, что после шутливых слов Цукасова уже нельзя было принимать Цыцаря на полном серьезе, и к Прончатову пришла такая легкость, которую он испытывал только в беседе с молодым инженером Огурцовым. Их многое объединяло, секретаря обкома и главного инженера: одна и та же институтская скамья, одни и те же учебники, кинофильмы, песни, современная манера поведения и тот неуловимый, но реально существующий дух времени, который объединяет людей одного поколения.
— Чего это мы молчим, как на похоронах, — пробасил Цыцарь. — Муха летит, слышно!
Муха не муха, но овод, залетевший в кабинет, обреченно бился о твердые стекла; гудел прерывисто, как тревожный зуммер, с размаху налетал на тетрадь, то кружился, то замирал в воздухе и опять обреченно бился, хотя сантиметров двадцать отделяло овода от распахнутой форточки.
— Расскажите о положении конторы, Олег Олегович, — попросил Цукасов. — Каким макаром вам удалось вырваться вперед? Не чудо же…
Как легко было Прончатову с секретарем обкома! Знающий инженер, теоретик и практик сплавного дела, просто умный человек сидел перед ним, и Прончатов, пожалуй, в первый раз за все эти дни с тоской подумал о том, что приходится скрывать правду. Не будь бы сейчас в кабинете Цыцаря и Вишнякова, останься бы Прончатов с глазу на глаз с Цукасовым, он бы сказал: «Николай Петрович, я не хочу, чтобы конторой руководил Цветков. Покойный Михаил Николаевич тоже не хотел Цветкова и потому завещал мне не учтенный еще в годы войны лес». Вот что хотел бы сказать Прончатов секретарю обкома, но вместо этого он озабоченно порылся в бумажках и подчеркнуто небрежно проговорил:
— На двадцать пять процентов увеличена скорость хода лебедочных тросов. Вот выкладки, Николай Петрович. — Он протянул секретарю обкома лист бумаги и продолжил: — Это помогло нам ускорить погрузку леса в баржи. Что касается перевозок леса в плотах и молевого сплава, то мы просто-напросто улучшили организацию труда…
Приняв бумагу, Цукасов вежливо кивнул, но ничего не сказал. Несколько минут он внимательно читал, глядя в расчеты углубленными, насторожившимися глазами. Пальцы левой руки, по-прежнему лежащие на подлокотнике кресла, то сходились, то расходились, и Прончатов весь сосредоточился на них, хотя прекрасно знал, где пальцы скажут «да», а где «нет». Прочитав расчеты, Цукасов положил бумажку на стол, подумав, задумчиво проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Прошу ко мне, товарищи! — вежливо пригласил Прончатов, когда на крыльцо поднялись остальные и поздоровались с ним. — Прошу, прошу!
Бледная и красивая от волнения секретарша Людмила Яковлевна цаплей вытянулась на порожке, улыбаясь областным руководителям так ласково и самоотверженно, точно хотела своей пышной грудью, как амбразуру, закрыть всю Тагарскую контору от бед и несправедливостей.
— Сюда, Николай Петрович, сюда, Семен Кузьмич, милости просим, Леонид Васильевич! — приглашала Людмила Яковлевна. — Вот сюда, вот сюда…
Возле дверей своего кабинета Прончатов опередил начальство, открыв обе дерматиновые створки, первым шагнул на ворсистую дорожку и пошел, не оборачиваясь, на свое место. «Это мой кабинет, извольте понимать!» — говорила прямая спина Олега Олеговича. Гости еще только проходили в кабинет и разбирались, где кому сесть, а Прончатов уже цепко держался в кресле, его руки, сжавшись в кулаки, лежали на толстом стекле, складки у губ начальственно закруглялись.
— Разрешите начать? — спросил Олег Олегович и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Телеграмма получена своевременно, мы готовы рапортовать о проделанной работе.
Всем, чем можно: тоном, позой, глазами, положением спины, — Прончатов как бы подчеркивал, что он не собирается вести душевный разговор, что в кабинете нет места для легкости, дружеских бесед и обоюдовежливых улыбок, а, наоборот, все в кабинете принадлежит делу и только делу: удобно стоящие телефоны, пустой стол, шкаф с технической литературой, карта на стене, чертежи, небрежно лежащие на особой тумбочке. И подчеркнутая простота, бедность кабинета тоже, в свою очередь, свидетельствовала о том, что в комнате можно только работать.
— Сводка о выполнении месячного плана в обком поступила позавчера, — сухо прищурившись, сказал Прончатов, — следовательно, я должен рапортовать о мероприятиях, обеспечивающих выполнение плана следующего месяца…
Прончатов выхватил из ящика стола несколько густо исписанных страниц, поднес их к глазам, но продолжить не успел: раздался густой голос Семена Кузьмича Цыцаря.
— Постой, постой, Олег Олегович! — смешливо произнес заведующий отделом. — Ну чего ты нас сразу угощаешь цифирью! — Он широко развел тяжелыми руками, хлопнул себя по коленке, закончил неожиданно разухабисто: — Эх, не работа бы, попросили бы мы тебя, Олег Олегович, сообразить стерляжью ушицу! Ты, слыхать, по этому делу великий мастер!
Цыцарь еще не успел договорить, еще только по-гурмански потирал руку об руку и еще только собирался наблюдать реакцию Прончатова, как Олег Олегович, на виду у всех, подчеркнуто открыто надавил кнопку звонка.
— Закажите в орсовской столовой стерляжью уху, икру и коньяк, — сказал Прончатов мгновенно появившейся секретарше. — Попросите Падеревского проследить за исполнением. Все!
Когда Людмила Яковлевна бесшумно исчезла, Прончатов улыбался той самой улыбкой, от которой становился рубахой-парнем, милейшим человеком, предобрейшей душой, но его слова и действия были так неожиданны и стремительны, что в кабинете несколько секунд стояла удивленная тишина, потом Цыцарь no-настоящему весело расхохотался.
— Ну, молодец, Прончатов! — добродушно воскликнул он, и его широкое монгольское лицо подобрело. — Вы только поглядите, Николай Петрович, каков он, а! Конфетка, а!
Секретарь обкома Цукасов молча улыбался. Все это время, пока Прончатов и Цыцарь разговаривали, он внимательно оглядывал кабинет Прончатова, подолгу задерживал взгляд на дисциплинированно сидящем в углу Вишнякове, и Олег Олегович заметил, что пальцы Цукасова, лежащие на подлокотнике кресла, жили как бы отдельно от него. Они то складывались, когда отвечали утвердительной мысли хозяина, то расходились, выражая его несогласие с самим собой или с другим человеком.
— Да, Олег Олегович — голова! — шутливо заметил Цукасов. — Бриан — тоже голова…
Прончатов разжал кулаки. Мелочи, надоевшего упоминания о знаменитом романе, короткого взгляда было довольно для того, чтобы он, Прончатов, получил право отделить Николая Петровича Цукасова от Семена Кузьмича Цыцаря. Неважно, читал ли «Золотого теленка» заведующий промышленным отделом; важным было то, что после шутливых слов Цукасова уже нельзя было принимать Цыцаря на полном серьезе, и к Прончатову пришла такая легкость, которую он испытывал только в беседе с молодым инженером Огурцовым. Их многое объединяло, секретаря обкома и главного инженера: одна и та же институтская скамья, одни и те же учебники, кинофильмы, песни, современная манера поведения и тот неуловимый, но реально существующий дух времени, который объединяет людей одного поколения.
— Чего это мы молчим, как на похоронах, — пробасил Цыцарь. — Муха летит, слышно!
Муха не муха, но овод, залетевший в кабинет, обреченно бился о твердые стекла; гудел прерывисто, как тревожный зуммер, с размаху налетал на тетрадь, то кружился, то замирал в воздухе и опять обреченно бился, хотя сантиметров двадцать отделяло овода от распахнутой форточки.
— Расскажите о положении конторы, Олег Олегович, — попросил Цукасов. — Каким макаром вам удалось вырваться вперед? Не чудо же…
Как легко было Прончатову с секретарем обкома! Знающий инженер, теоретик и практик сплавного дела, просто умный человек сидел перед ним, и Прончатов, пожалуй, в первый раз за все эти дни с тоской подумал о том, что приходится скрывать правду. Не будь бы сейчас в кабинете Цыцаря и Вишнякова, останься бы Прончатов с глазу на глаз с Цукасовым, он бы сказал: «Николай Петрович, я не хочу, чтобы конторой руководил Цветков. Покойный Михаил Николаевич тоже не хотел Цветкова и потому завещал мне не учтенный еще в годы войны лес». Вот что хотел бы сказать Прончатов секретарю обкома, но вместо этого он озабоченно порылся в бумажках и подчеркнуто небрежно проговорил:
— На двадцать пять процентов увеличена скорость хода лебедочных тросов. Вот выкладки, Николай Петрович. — Он протянул секретарю обкома лист бумаги и продолжил: — Это помогло нам ускорить погрузку леса в баржи. Что касается перевозок леса в плотах и молевого сплава, то мы просто-напросто улучшили организацию труда…
Приняв бумагу, Цукасов вежливо кивнул, но ничего не сказал. Несколько минут он внимательно читал, глядя в расчеты углубленными, насторожившимися глазами. Пальцы левой руки, по-прежнему лежащие на подлокотнике кресла, то сходились, то расходились, и Прончатов весь сосредоточился на них, хотя прекрасно знал, где пальцы скажут «да», а где «нет». Прочитав расчеты, Цукасов положил бумажку на стол, подумав, задумчиво проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66