И нейрохирург ответил:
– Звони Путину.
Малика спросила:
–А если бы меня сейчас не было рядом, у кого бы ты просил деньги?
Врач ответил:
–Не просил бы… Просто отправил в морг. Малика бросилась искать машину.
По счастью, водитель согласился бесплатно довезти ее и Сайда-Али до Аргуна. Там познакомил с теми, кто довез до Грозного, до 9-й горбольницы. Все это – с блокпостами, с остановками в темное время суток.
В 9-й больнице Сайда-Али наконец-то прооперировали – уже когда истекли третьи сутки после проникающего черепно-мозгового ранения. Муж Малики прожил еще месяц. Его не смогли спасти от сепсиса – врачи объяснили, что операция слишком запоздала.
Окрепнув духом после похорон, Малика отправилась в Ведено к военному прокурору. Но тот отказался принять заявление. Вскоре после поездки в Ведено Малику нашли в селе военные из части – значит, прокурор им сообщил о ее жалобе, – и объяснили: первые снаряды – по сараю – выпустили не они, а кто это сделал, они не знают. Позже стреляли уже они, потому что увидели большой костер в темное время суток и бегающего вокруг человека…
Малика развела руками: конечно, костер, ведь пожар начался, и муж действительно бегал по двору, пытаясь спасти горящую корову… Военные ушли, а Малика подумала: хорошо, что не застрелили… Людям в погонах тут1 нечего бояться и некого стесняться. В Веденском районе до сих пор нет ни суда, ни следствия – в зоне этого не требуется. Только иррациональный беспредел, и виноват всегда тот, кто просто подвернулся под руку. Как муж Малики, спасавший корову. Сегодня у Малики нет ни мужа, ни жилья, с тремя детьми живет она где придется. Есть нечего, одеться не во что… И Малика умоляет: помогите уехать – куда угодно:
–Люди говорят, в Ингушетии новый лагерь для беженцев построили. Я прошу, устройте туда. Хуже не будет. Мне хоть чеченский закон, хоть русский, хоть корейский, хоть японский – главное, чтобы был какой-то закон. И поесть бы…
–Я не могу тут больше оставаться, – поскуливает Тоита – мать, скрывающая имя собственного ребенка и уже жалеющая, что так его назвала. И затыкает вялым соском ротик хнычущему Джохару.
И, как эхо, то же самое вторят другие вдовы и жены Сельментаузена, Махкетов, Товзени, Хоттуни:
– Мы не видели врачей уже несколько лет… Мы погибаем. Нам нечего есть. Нечем топить печку… Дайте отдохнуть от бомбежек… Солдаты забирают последнее. Измучили нас.
Национальная ликвидация
Июль 2001-го. Мы встречаемся с Айной, будто она – разведчик-нелегал, а я – связной из центра. С предосторожностями, достойными шпионского триллера. Айна пробиралась к месту нашего свидания тайными тропами, путая маршруты и никак не афишируя, даже перед своими соседями, куда и зачем отправляется. Но вот беда, мы с Айной – никакие не подпольщики и нам вообще противно положение, в которое нас поставила власть. Ведь всего-то: Айна – вдова из Махкетов, а я – журналист, желающий знать, почему уже несколько месяцев подряд Махкеты оцеплены и изолированы от внешнего мира.
–А вы знаете, только что убит тот самый водитель, который отважился доехать тогда, в феврале, до Шали, чтобы сообщить за пределы Чечни о вашем аресте. Его отговаривали, а он сказал: «Надо спасать человека».
–Как убит?
–Подъехали военные, спросили имя и расстреляли в упор. Это было 30 июня. Звали его Имран.
Значит, я живу ценой жизни Имрана?
– Но ведь то, что именно Имран поехал тогда в Шали, знали только в селе? Ваши люди. Значит, кто-то из них донес военным?
–Конечно. У нас теперь столько стукачей, что не знаем, как быть. Федералы развращают наших людей, платят им – за смерть соседей. Я сама, идя на эту встречу, больше всего боялась стукачей, не федералов. Военные приходят в села по их наводкам. Правда, спустя какое-то время они же их и уничтожают… Помните в Сель-ментаузене старый дом, куда мы ходили, чтобы встретиться с четырьмя мужчинами, только что выкупленными из ям на территории 45-го полка?
Отлично помню. Дом был совсем бедный. Семья ютилась в одной узенькой комнатушке с примитивной печкой, которую только и могла протопить собранным на подступах к лесу хворостом. Маленькие дети жались тогда к матери и с ужасом смотрели на гостью, обличьем похожую на людей, которые как-то забрали их отца, после чего он вернулся домой весь избитый и больной.
Сам же хозяин дома оказался веселым остроумным человеком одного со мной года рождения. Он совсем не жаловался на пытавших его федералов, чем и удивил меня. Он смеялся над ними… Говорил, растирая раздробленные пассатижами пальцы: «Несчастные… Придется же за все отвечать перед Богом. Какая разница, что мы называем его Аллахом…»
– И его убили, – тихо произносит Айна. – Пришли, забрали, где-то расстреляли, а труп выбросили на дорогу. Никто в селе не сомневается, почему так произошло: потому что он рассказал вам о пытках. Мы решили попросить вас даже сейчас не называть его имени. Нигде. Чтобы семья выжила.
– А помните того черноволосого парня, что тогда сидел на самодельном топчане рядом с хозяином?
–Конечно. Тоже очень смешливый был. Который еще успокаивал…
– Да-да, он вам все говорил: «Да не расстраивайтесь так! Чечены – мы живучие. Вот меня никакая зараза не берет».
– Это он так ответил на вопрос, снятся ли ему по ночам пытки, через которые прошел…
– Его тоже нет. Убили. Так же: пришли, уточнили фамилию, забрали. Только труп не выбросили, а заставили родственников выкупить. В итоге из пятерых мужчин, с которыми мы тогда разговаривали в Сельментау-зене – в той комнате с печкой, – нет теперь троих… А тракториста помните? Он чинил трактор у крайнего дома в Сельментаузене, и вы говорили с ним минут пятнадцать. Он вам рассказывал о набегах федералов, а вы его еще спросили: «А боевиков давно видели? Когда они приходили?»
– Да, конечно. И он ответил: «Давно. Год назад. Зашли в село, сутки сидели, федералы на эти сутки прекратили обстрелы, боевики отогрелись, помылись, пошли дальше – и тут-то начались у нас облавы…» Это его рассказ. Он у меня записан в блокноте.
– Тракторист тоже застрелен… А помните людей, с которыми сидели ночью в Махкетах – и говорили, говорили, говорили? В комнату набилось тогда человек 20– 25. Так половины теперь тоже нет на свете. Помните Таус Тагирову? Она так много вам рассказала, плакала. Двоих ее сыновей забрали прямо из дома в 45-й полк, и уже два месяца ничего о них не известно – пропали… Помните Магомедхаджиевых? Харона и его жену? Забрали Харона, избили на глазах у шестерых детей, уволокли, и тоже почти уже два месяца ничего не известно… Люди не знают, что делать дальше. Похороны – каждый день… – говорит Айна, и глаза у нее сухие.
Смотрю на загнанную в угол Айну, каждые пять минут разговора вспоминающую о собственных детях, оставленных сейчас в Махкетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Звони Путину.
Малика спросила:
–А если бы меня сейчас не было рядом, у кого бы ты просил деньги?
Врач ответил:
–Не просил бы… Просто отправил в морг. Малика бросилась искать машину.
По счастью, водитель согласился бесплатно довезти ее и Сайда-Али до Аргуна. Там познакомил с теми, кто довез до Грозного, до 9-й горбольницы. Все это – с блокпостами, с остановками в темное время суток.
В 9-й больнице Сайда-Али наконец-то прооперировали – уже когда истекли третьи сутки после проникающего черепно-мозгового ранения. Муж Малики прожил еще месяц. Его не смогли спасти от сепсиса – врачи объяснили, что операция слишком запоздала.
Окрепнув духом после похорон, Малика отправилась в Ведено к военному прокурору. Но тот отказался принять заявление. Вскоре после поездки в Ведено Малику нашли в селе военные из части – значит, прокурор им сообщил о ее жалобе, – и объяснили: первые снаряды – по сараю – выпустили не они, а кто это сделал, они не знают. Позже стреляли уже они, потому что увидели большой костер в темное время суток и бегающего вокруг человека…
Малика развела руками: конечно, костер, ведь пожар начался, и муж действительно бегал по двору, пытаясь спасти горящую корову… Военные ушли, а Малика подумала: хорошо, что не застрелили… Людям в погонах тут1 нечего бояться и некого стесняться. В Веденском районе до сих пор нет ни суда, ни следствия – в зоне этого не требуется. Только иррациональный беспредел, и виноват всегда тот, кто просто подвернулся под руку. Как муж Малики, спасавший корову. Сегодня у Малики нет ни мужа, ни жилья, с тремя детьми живет она где придется. Есть нечего, одеться не во что… И Малика умоляет: помогите уехать – куда угодно:
–Люди говорят, в Ингушетии новый лагерь для беженцев построили. Я прошу, устройте туда. Хуже не будет. Мне хоть чеченский закон, хоть русский, хоть корейский, хоть японский – главное, чтобы был какой-то закон. И поесть бы…
–Я не могу тут больше оставаться, – поскуливает Тоита – мать, скрывающая имя собственного ребенка и уже жалеющая, что так его назвала. И затыкает вялым соском ротик хнычущему Джохару.
И, как эхо, то же самое вторят другие вдовы и жены Сельментаузена, Махкетов, Товзени, Хоттуни:
– Мы не видели врачей уже несколько лет… Мы погибаем. Нам нечего есть. Нечем топить печку… Дайте отдохнуть от бомбежек… Солдаты забирают последнее. Измучили нас.
Национальная ликвидация
Июль 2001-го. Мы встречаемся с Айной, будто она – разведчик-нелегал, а я – связной из центра. С предосторожностями, достойными шпионского триллера. Айна пробиралась к месту нашего свидания тайными тропами, путая маршруты и никак не афишируя, даже перед своими соседями, куда и зачем отправляется. Но вот беда, мы с Айной – никакие не подпольщики и нам вообще противно положение, в которое нас поставила власть. Ведь всего-то: Айна – вдова из Махкетов, а я – журналист, желающий знать, почему уже несколько месяцев подряд Махкеты оцеплены и изолированы от внешнего мира.
–А вы знаете, только что убит тот самый водитель, который отважился доехать тогда, в феврале, до Шали, чтобы сообщить за пределы Чечни о вашем аресте. Его отговаривали, а он сказал: «Надо спасать человека».
–Как убит?
–Подъехали военные, спросили имя и расстреляли в упор. Это было 30 июня. Звали его Имран.
Значит, я живу ценой жизни Имрана?
– Но ведь то, что именно Имран поехал тогда в Шали, знали только в селе? Ваши люди. Значит, кто-то из них донес военным?
–Конечно. У нас теперь столько стукачей, что не знаем, как быть. Федералы развращают наших людей, платят им – за смерть соседей. Я сама, идя на эту встречу, больше всего боялась стукачей, не федералов. Военные приходят в села по их наводкам. Правда, спустя какое-то время они же их и уничтожают… Помните в Сель-ментаузене старый дом, куда мы ходили, чтобы встретиться с четырьмя мужчинами, только что выкупленными из ям на территории 45-го полка?
Отлично помню. Дом был совсем бедный. Семья ютилась в одной узенькой комнатушке с примитивной печкой, которую только и могла протопить собранным на подступах к лесу хворостом. Маленькие дети жались тогда к матери и с ужасом смотрели на гостью, обличьем похожую на людей, которые как-то забрали их отца, после чего он вернулся домой весь избитый и больной.
Сам же хозяин дома оказался веселым остроумным человеком одного со мной года рождения. Он совсем не жаловался на пытавших его федералов, чем и удивил меня. Он смеялся над ними… Говорил, растирая раздробленные пассатижами пальцы: «Несчастные… Придется же за все отвечать перед Богом. Какая разница, что мы называем его Аллахом…»
– И его убили, – тихо произносит Айна. – Пришли, забрали, где-то расстреляли, а труп выбросили на дорогу. Никто в селе не сомневается, почему так произошло: потому что он рассказал вам о пытках. Мы решили попросить вас даже сейчас не называть его имени. Нигде. Чтобы семья выжила.
– А помните того черноволосого парня, что тогда сидел на самодельном топчане рядом с хозяином?
–Конечно. Тоже очень смешливый был. Который еще успокаивал…
– Да-да, он вам все говорил: «Да не расстраивайтесь так! Чечены – мы живучие. Вот меня никакая зараза не берет».
– Это он так ответил на вопрос, снятся ли ему по ночам пытки, через которые прошел…
– Его тоже нет. Убили. Так же: пришли, уточнили фамилию, забрали. Только труп не выбросили, а заставили родственников выкупить. В итоге из пятерых мужчин, с которыми мы тогда разговаривали в Сельментау-зене – в той комнате с печкой, – нет теперь троих… А тракториста помните? Он чинил трактор у крайнего дома в Сельментаузене, и вы говорили с ним минут пятнадцать. Он вам рассказывал о набегах федералов, а вы его еще спросили: «А боевиков давно видели? Когда они приходили?»
– Да, конечно. И он ответил: «Давно. Год назад. Зашли в село, сутки сидели, федералы на эти сутки прекратили обстрелы, боевики отогрелись, помылись, пошли дальше – и тут-то начались у нас облавы…» Это его рассказ. Он у меня записан в блокноте.
– Тракторист тоже застрелен… А помните людей, с которыми сидели ночью в Махкетах – и говорили, говорили, говорили? В комнату набилось тогда человек 20– 25. Так половины теперь тоже нет на свете. Помните Таус Тагирову? Она так много вам рассказала, плакала. Двоих ее сыновей забрали прямо из дома в 45-й полк, и уже два месяца ничего о них не известно – пропали… Помните Магомедхаджиевых? Харона и его жену? Забрали Харона, избили на глазах у шестерых детей, уволокли, и тоже почти уже два месяца ничего не известно… Люди не знают, что делать дальше. Похороны – каждый день… – говорит Айна, и глаза у нее сухие.
Смотрю на загнанную в угол Айну, каждые пять минут разговора вспоминающую о собственных детях, оставленных сейчас в Махкетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73