Там стоит избушка,
Где живет старушка!
Должен я, Петрушка,
Слетать одним духом,
Принести иголку
С золоченым ухом,
Да еще и шелку
Целую катушку,
Чтоб спасти лягушку!
Защебетала ласточка, согласилась.
Вскочил на нее Петрушка – фьюить! Только его и видели! Будто ветром сдуло.
А старушка наложила крест-накрест веток, развела костер, сварила зелье и намазала им лягушку. Помогают ей гномы кто как может: один хворост тащит, другой огонь мешком раздувает, третий горшочек с зельем держит. Сам король Светлячок Вродебарину голову поддерживает и всякий раз, как взглянет на него, жемчужные слезы роняет.
Не прошло и минуты – над долиной мелькнула тень: это быстрокрылая ласточка вернулась.
Соскочил с нее Петрушка проворно, поблагодарил и подал старушке иголку и катушку шелка.
Старушка достала очки, на нос нацепила, продела шелковинку в иголку и принялась зашивать несчастную лягушку. Обступили ее гномы, шеи повытянули, на цыпочки встают, через головы заглядывают. А старушка сшила лопнувшую кожу, сунула под нос Вродебарину стебель дягиля и дунула три раза. Лягушка как чихнет! Будто из пушки выпалили!
Гномы с перепугу врассыпную бросились. А Вродебарин приоткрыл один глаз – опять закрыл, приоткрыл другой. Приподнялся, сел, глазами ноты ищет. Схватил, рот разинул – вот-вот запоет. Но из раскрытого рта не вылетело ни звука. Разинул еще шире – ничего. Только тихий, чуть слышный писк. О несчастный Вродебарин! Никогда тебе не сравняться с великим музыкантом Сарабандой!
Глава восьмая
У царицы Татр

I
Три дня и три ночи шла Марыся к царице Татр. В первый день шла она лугами, полями. Необозримое море трав, хлебов, благоухающих цветов расстилалось перед нею, радуя взор. Целый день вокруг шумели колосья, шелестели травы, шептали цветы: «Сиротка Марыся… Сиротка Марыся…» И рожь расступалась перед ней, словно ветер раздвигал ее своими огромными крылами. Марыся входила в этот серебристый лес из колосьев, и юбчонка ее мелькала в нем, как василек. Шла, протягивая руки, и шептала:
– Веди меня, полюшко, веди к царице Татр!
И поле вело.
Борозды, орошенные жемчужной росой, протягивались перед ней, затканные душистыми цветами межи звали вперед, мягкие, устланные незабудками тропки манили вдаль, жаворонок, трепеща серыми крылышками, пел: «Туда, сиротка Марыся!»
Дикие груши склонялись к маленькой путнице, приглашая посидеть в тени. Межевые холмики звали отдохнуть под цветущим терновником; черный крест на перекрестке под тремя березами простирал к ней свои деревянные рамена. В полях все звенело и пело – птицы, мушки, пчелы, кузнечики:
О, счастливого пути,
По заре тебе идти!
Широкие, бескрайние просторы кругом, а среди них там и сям прикорнули тихие деревушки, чернея избами, белея низенькими мазанками. Куда ни кинешь взгляд – всюду на зеленых пастбищах стада, табуны лошадей; на пригорках, как снежные комья, белеют овцы. Призывные звуки свирели будят эхо, далеко разносясь в чистом воздухе, а небо синее-синее…
За Марысей семенил Хвощ, и его красный колпачок кивал, как цветок мака среди зеленых лугов и полей.
Гном задирал нос, воображая, будто это он ведет девочку. А на самом деле
Вел ее колосьев шепот,
Из-под ног бежали тропы,
Звали жаворонка трели,
Васильки ей вслед смотрели,
Вел ее межою длинной
Звон чуть слышный, комариный,
Вел по травам утром рано
Лог, окутанный туманом,
Вел вечерний луг росистый,
Зорьки отсвет золотистый!
На другой день Марыся вступила в край прохладный и сумрачный, где царили зеленоватый полумрак и глубокая тишина, – в край лесов. Развесистые, узловатые дубы ее обступили, широко растопырив ветви, шелестя темно-зеленой листвой, и черные, неподвижные сосны с каплями янтарной смолы на стволах. Среди сосен белели березы, трепеща мелкими листочками; стояли задумчивые грабы, на которых посвистывали дрозды, а по сырым низинкам кустилась томимая жаждой калина. Шла Марыся по лесу, как по огромному храму, своды которого опирались на тысячи колонн, а пол устилал мшистый ковер, шла, а сверху, сквозь листву, солнце сыпало на нее пригоршни золотых бликов.
Глубокая тишина пугала ее, и она шептала:
– Веди меня, лес, веди к царице Татр!
И зашелестели в ответ развесистые дубы, черные сосны, березы и кусты калины; глухой шум прокатился по верхушкам, а понизу тихо зашептали веточки, одетые молодой листвой. И в этом шуме и шепоте отчетливо слышалось: «Иди вперед, сиротка Марыся!»
Расступилась лесная чаща перед Марысей, и солнечные блики упали на мшистую тропинку, прямо под босые ножки, будто кто золотые звезды рассыпал во мраке леса, указывая путь.
Пошла Марыся дальше и тихонько запела. Простая, немудреная песенка вылилась у нее прямо из души, а песенке вторил шелест берез и шум вековых дубов:
Ой, лес, лес ты темный, вершины высоко!…
Ой, слышно мой голос далеко-далёко!…
Ой, шепчут деревья, вершины кивают!
Ой, тишь запевает, ой, тишь запевает!…
Девочка пела, а издали ей отвечали то удары топора, то кукование кукушки, то цокот белки, то стук дятла. И если, забывшись, она сбивалась с правильного пути, терновый куст удерживал ее за юбку, сова ухала из дупла, зеленая ящерка перебегала дорогу, орешник склонял гибкие ветви над ее русой головкой и шептал: «Туда… туда… вперед!»
Впереди важно шагал Хвощ, и его красный колпачок в лесу казался шляпкой подосиновика. Он шел, задирая нос и воображая, будто это он ведет Марысю. А на самом деле
Вел ее в зеленых чащах
Хоровод берез шумящих,
Вел и стлался под ногами
Мох пушистыми коврами.
Вел ее огонь калинки,
Убегали в глушь тропинки,
Вел смолистый бор сосновый,
Дятла стук, кукушки зовы,
Шум дубов глухой, унылый –
Сто ворот ее впустило!
На третий день пришла Марыся в страну гор и рек, повитую туманами, синевшую далекими вершинами, серебрившуюся бурными водопадами. Дикий край, не похожий на то, что осталось позади!
Куда ни кинешь взгляд – отвесные скалы вздымаются к небу, громоздясь друг на друга, челом разрывая тучи. Стремительные потоки, бурля и пенясь, бегут по ущельям и с шумом низвергаются вниз, а в них отражаются то солнце и небо, то тучи, гонимые ветром, затмевающие лазурь и гасящие золотое сияние. Дикий и грозный край! Жутко пробираться там, меж скал, где нет других дорог, кроме потоков, рокочущих по камням, нет других звуков, кроме грохота лавин, летящих в пропасть, нет песен, кроме клекота орлов, парящих в хмурой вышине. Насколько хватает глаз – одни скалы и вода. Идет Марыся, личико у нее побледнело, глаза затуманились, сердце замерло от страха. Идет, протянула руки и шепчет:
– Ведите меня, горы, ведите к царице Татр!
И вдруг расступились высокие Татры и открылась тихая, светлая долина, по которой голубыми и серебряными нитями вились журчащие ручейки и мягкие стежки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37