Глаза Доминика скользнули по мягким округлостям ее груди.
Вдруг воспоминание о том, что случилось ночью, яркой пспышкой мелькнуло в мозгу, и Доминик оцепенел. Он вспомнил, как отвердели ее соски, когда он обвел их языком, как покорно раскрылись ее губы, чтобы пустить его внутрь как раз в ту минуту, когда он взорвался наслаждением. И ему показалось, что он горит на медленном огне.
Доминику пришлось отвести глаза в сторону, иначе собственное тело выдало бы его. Чтобы разрядить молчание, он сказал первое, что пришло ему в голову:
– Какая милая у вас сестра, почти такая же хорошенькая, как и вы.
Оливия вспыхнула, рука ее замерла в воздухе.
– Нельзя так говорить, – пролепетала она, чувствуя, как ее щеки заполыхали огнем.
Доминик сделал вид, что не слышит. Взгляд его остановился на губах Оливии – ярких, будто сочные летние ягоды, и таких же сладких. Он сгорал от желания испробовать их снова. Но вместо этого он вдруг услышал собственный юлос:
– Почему вы это делаете?
– Потому что у вас на виске рана. – Оливия окунула полотенце в тазик.
– Я не это имел в виду.
Что-то в его голосе заставило Оливию вспыхнуть. Покосившись в сторону Доминика, она заметила, что его глаза потемнели.
– А что вы имели в виду? – вырвалось у нее.
– Честно говоря, мне вообще непонятно, с чего вы вдруг бросились мне помогать... Почему не оставили валяться на берегу? Почему просто не ушли?
– Не могла. – Глаза ее сузились. – Как я могла вас оставить? – Признание сорвалось с ее губ, прежде чем Оливия успела спохватиться.
– Я бы не смел вас винить... – низким, гортанным голосом пробормотал он, хмурясь, – ... особенно после того, что я сделал с вами прошлой ночью! – В комнате наступила гробовая тишина, и он вдруг решился: – Оливия... с вами все в порядке?
Внутри у нее все сжалось. Ей не хотелось говорить об этом, и она, промолчав, аккуратно стянула пластырем края раны.
– Вот и все.
Оливия попятилась, но руки Доминика только крепче сомкнулись у нее на талии. Поднявшись, он отодвинул в сторону стул, а потом привлек ее к себе. Дрожь пробежала у нее по спине. В этой грубой крестьянской одежде, в рубашке, которая едва сходилась у него на груди, мужская сила Доминика особенно бросалась в глаза. Ветхое домотканое полотно слегка трещало под напором литых мускулов. В вырезе виднелась бронзовая от загара кожа.
– Скажи мне, Оливия. Ты... ты хорошо себя чувствуешь?
Ей показалось, она услышала, как он заскрежетал зубами. Глаза их встретились. Оливия, не выдержав его взгляда, опустила голову.
– Я... да-а, хорошо.
Руки Доминика крепче сжали ее талию. Он вспомнил, какой маленькой и нежной лежала она в его объятиях и каким горячим и бархатистым было ее лоно. Брови его сошлись на переносице.
– Я не... – казалось, слова даются ему с трудом, – ... я не причинил тебе боли?
Оливию обдало жаром. Она закрыла глаза и вдруг с обжигающим наслаждением будто вновь ощутила его глубоко в себе. То, что произошло прошлой ночью, было странным, ужасным и... восхитительным. При воспоминании об этом Оливия смущенно подняла глаза.
– Немного, – чуть слышно пролепетала она.
– Прости... – прошептал Доминик. Сердце у него упало. – Тебе стыдно? Да?
– Д-да... нет... – растерялась Оливия. – Ох, и сама не знаю!
Доминик оцепенел. Он попытался отстраниться, но Оливия, догадавшись, о чем он думает, вцепилась в него.
– Это не то, что вы думаете! – воскликнула она. – Нe потому, что вы...
– Цыган? – онемевшими губами подсказал он.
– Да. – Оливия провела языком по пересохшим губам, чувствуя, как окаменело его тело. Моля Бога о том, чтобы найти подходящие слова, она попыталась поймать его взгляд. – Просто... все это случилось так неожиданно!
– Для меня тоже.
– Я так надеялась, что утром вы ни о чем не вспомните... – На ее губах затрепетала робкая улыбка.
Доминик перевел дыхание, ему стало немного легче.
– А я, когда утром открыл глаза, решил, что видел сон... чудесный, упоительный сон. – Его пылающий взгляд погрузился в ее глаза. – Я не хотел причинить тебе боль, – низким, рокочущим голосом произнес он.
– Конечно, я понимаю. – Оливия не кривила душой. Ей и вправду ничуть не было стыдно, оттого что все это случилось у нее именно с ним. А если уж быть совершенно откровенной, она просто не могла себе представить, чтобы па его месте оказался кто-то другой. Вот и сейчас, достаточно было только мыслями вернуться к прошлой ночи, и сердце ее вновь заколотилось. – Доминик, – беспомощно пролепетала она, – разве так уж необходимо говорить о том, что произошло?
– Но ничего ведь не изменится, верно? Не можем же мы сделать вид, будто ничего не произошло?
Он прав, подумала Оливия. Но она не знала и не могла знать о том, что Доминик меньше всего на свете хотел бы забыть то, что произошло. Больше того, он мечтал о том, чтобы это повторилось. Только уж в этот раз он не позволит себе уснуть, он будет ласкать ее снова и снова, наслаждаясь восхитительными округлостями гибкого тела. Он будет пить эти минуты, как драгоценное вино!
– И потом, – прибавил он, – разве я могу забыть?..
Оливия затрепетала. Она тоже не сможет забыть... никогда.
– Этот бал, который я намерен устроить... – Доминик неожиданно сменил тему. – Он очень важен для меня, Оливия. Всю жизнь я боролся за то, чтобы меня признали... приняли как равного. – Он замолчал, и Оливия видела, что он пытается подыскать подходящие слова. – И пусть я не цыган и не гаджо, но я – граф Рэвенвуд! И если уж я достаточно хорош для лондонского света, то местному обществу тем более не пристало брезговать мной! Меня должны признать и здесь.
– И в деревне тоже? – догадалась Оливия.
– Да, да! Рэвенвуд – мой дом, и я намерен остаться здесь навсегда!
Оливия молча кивнула. Она вспомнила, сколько приглашений ей пришлось разослать, а ответные письма с благодарностями и обещанием приехать на бал все продолжали прибывать. Однако после сегодняшнего происшествия на реке она стала сомневаться, что местные жители признают Доминика своим... по крайней мере в ближайшее время. Гнев и возмущение вновь охватили ее. Почему они не видят, что он не тот человек, которого надо бояться и которому не следует доверять?
– И я хочу, чтобы вы тоже были там, Оливия. На балу. Рядом со мной.
– Доминик... я... это такая честь, правда! – бессвязно пролепетала Оливия. Она этого не ожидала. – Но я... я не могу.
– Почему? – Глаза его сузились.
– Вы забыли, – с достоинством сказала она, – что я всего лишь горничная, а вы... вы мой хозяин.
– К дьяволу все это! – Лицо Доминика потемнело, как грозовая туча.
– Вам легко говорить. О, с какой радостью я приехала бы на бал как ваша гостья! Но так... так было бы неприлично! Да и потом, что я скажу остальным? Франклину? Шарлотте? Или миссис Темплтон?..
– А вы и не обязаны ничего говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Вдруг воспоминание о том, что случилось ночью, яркой пспышкой мелькнуло в мозгу, и Доминик оцепенел. Он вспомнил, как отвердели ее соски, когда он обвел их языком, как покорно раскрылись ее губы, чтобы пустить его внутрь как раз в ту минуту, когда он взорвался наслаждением. И ему показалось, что он горит на медленном огне.
Доминику пришлось отвести глаза в сторону, иначе собственное тело выдало бы его. Чтобы разрядить молчание, он сказал первое, что пришло ему в голову:
– Какая милая у вас сестра, почти такая же хорошенькая, как и вы.
Оливия вспыхнула, рука ее замерла в воздухе.
– Нельзя так говорить, – пролепетала она, чувствуя, как ее щеки заполыхали огнем.
Доминик сделал вид, что не слышит. Взгляд его остановился на губах Оливии – ярких, будто сочные летние ягоды, и таких же сладких. Он сгорал от желания испробовать их снова. Но вместо этого он вдруг услышал собственный юлос:
– Почему вы это делаете?
– Потому что у вас на виске рана. – Оливия окунула полотенце в тазик.
– Я не это имел в виду.
Что-то в его голосе заставило Оливию вспыхнуть. Покосившись в сторону Доминика, она заметила, что его глаза потемнели.
– А что вы имели в виду? – вырвалось у нее.
– Честно говоря, мне вообще непонятно, с чего вы вдруг бросились мне помогать... Почему не оставили валяться на берегу? Почему просто не ушли?
– Не могла. – Глаза ее сузились. – Как я могла вас оставить? – Признание сорвалось с ее губ, прежде чем Оливия успела спохватиться.
– Я бы не смел вас винить... – низким, гортанным голосом пробормотал он, хмурясь, – ... особенно после того, что я сделал с вами прошлой ночью! – В комнате наступила гробовая тишина, и он вдруг решился: – Оливия... с вами все в порядке?
Внутри у нее все сжалось. Ей не хотелось говорить об этом, и она, промолчав, аккуратно стянула пластырем края раны.
– Вот и все.
Оливия попятилась, но руки Доминика только крепче сомкнулись у нее на талии. Поднявшись, он отодвинул в сторону стул, а потом привлек ее к себе. Дрожь пробежала у нее по спине. В этой грубой крестьянской одежде, в рубашке, которая едва сходилась у него на груди, мужская сила Доминика особенно бросалась в глаза. Ветхое домотканое полотно слегка трещало под напором литых мускулов. В вырезе виднелась бронзовая от загара кожа.
– Скажи мне, Оливия. Ты... ты хорошо себя чувствуешь?
Ей показалось, она услышала, как он заскрежетал зубами. Глаза их встретились. Оливия, не выдержав его взгляда, опустила голову.
– Я... да-а, хорошо.
Руки Доминика крепче сжали ее талию. Он вспомнил, какой маленькой и нежной лежала она в его объятиях и каким горячим и бархатистым было ее лоно. Брови его сошлись на переносице.
– Я не... – казалось, слова даются ему с трудом, – ... я не причинил тебе боли?
Оливию обдало жаром. Она закрыла глаза и вдруг с обжигающим наслаждением будто вновь ощутила его глубоко в себе. То, что произошло прошлой ночью, было странным, ужасным и... восхитительным. При воспоминании об этом Оливия смущенно подняла глаза.
– Немного, – чуть слышно пролепетала она.
– Прости... – прошептал Доминик. Сердце у него упало. – Тебе стыдно? Да?
– Д-да... нет... – растерялась Оливия. – Ох, и сама не знаю!
Доминик оцепенел. Он попытался отстраниться, но Оливия, догадавшись, о чем он думает, вцепилась в него.
– Это не то, что вы думаете! – воскликнула она. – Нe потому, что вы...
– Цыган? – онемевшими губами подсказал он.
– Да. – Оливия провела языком по пересохшим губам, чувствуя, как окаменело его тело. Моля Бога о том, чтобы найти подходящие слова, она попыталась поймать его взгляд. – Просто... все это случилось так неожиданно!
– Для меня тоже.
– Я так надеялась, что утром вы ни о чем не вспомните... – На ее губах затрепетала робкая улыбка.
Доминик перевел дыхание, ему стало немного легче.
– А я, когда утром открыл глаза, решил, что видел сон... чудесный, упоительный сон. – Его пылающий взгляд погрузился в ее глаза. – Я не хотел причинить тебе боль, – низким, рокочущим голосом произнес он.
– Конечно, я понимаю. – Оливия не кривила душой. Ей и вправду ничуть не было стыдно, оттого что все это случилось у нее именно с ним. А если уж быть совершенно откровенной, она просто не могла себе представить, чтобы па его месте оказался кто-то другой. Вот и сейчас, достаточно было только мыслями вернуться к прошлой ночи, и сердце ее вновь заколотилось. – Доминик, – беспомощно пролепетала она, – разве так уж необходимо говорить о том, что произошло?
– Но ничего ведь не изменится, верно? Не можем же мы сделать вид, будто ничего не произошло?
Он прав, подумала Оливия. Но она не знала и не могла знать о том, что Доминик меньше всего на свете хотел бы забыть то, что произошло. Больше того, он мечтал о том, чтобы это повторилось. Только уж в этот раз он не позволит себе уснуть, он будет ласкать ее снова и снова, наслаждаясь восхитительными округлостями гибкого тела. Он будет пить эти минуты, как драгоценное вино!
– И потом, – прибавил он, – разве я могу забыть?..
Оливия затрепетала. Она тоже не сможет забыть... никогда.
– Этот бал, который я намерен устроить... – Доминик неожиданно сменил тему. – Он очень важен для меня, Оливия. Всю жизнь я боролся за то, чтобы меня признали... приняли как равного. – Он замолчал, и Оливия видела, что он пытается подыскать подходящие слова. – И пусть я не цыган и не гаджо, но я – граф Рэвенвуд! И если уж я достаточно хорош для лондонского света, то местному обществу тем более не пристало брезговать мной! Меня должны признать и здесь.
– И в деревне тоже? – догадалась Оливия.
– Да, да! Рэвенвуд – мой дом, и я намерен остаться здесь навсегда!
Оливия молча кивнула. Она вспомнила, сколько приглашений ей пришлось разослать, а ответные письма с благодарностями и обещанием приехать на бал все продолжали прибывать. Однако после сегодняшнего происшествия на реке она стала сомневаться, что местные жители признают Доминика своим... по крайней мере в ближайшее время. Гнев и возмущение вновь охватили ее. Почему они не видят, что он не тот человек, которого надо бояться и которому не следует доверять?
– И я хочу, чтобы вы тоже были там, Оливия. На балу. Рядом со мной.
– Доминик... я... это такая честь, правда! – бессвязно пролепетала Оливия. Она этого не ожидала. – Но я... я не могу.
– Почему? – Глаза его сузились.
– Вы забыли, – с достоинством сказала она, – что я всего лишь горничная, а вы... вы мой хозяин.
– К дьяволу все это! – Лицо Доминика потемнело, как грозовая туча.
– Вам легко говорить. О, с какой радостью я приехала бы на бал как ваша гостья! Но так... так было бы неприлично! Да и потом, что я скажу остальным? Франклину? Шарлотте? Или миссис Темплтон?..
– А вы и не обязаны ничего говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89