Слегка эксцентричный и гораздо более умный, чем его считали. Он чуть-чуть заикался, но это не имело никакого отношения к дефектам речи, а объяснялось желанием слегка выделиться на общем фоне.
За эти годы я не раз останавливался в его имении в Шропшире, как правило, по пути на скачки в северные районы страны. Мы проехали с ним много миль в стареньких машинах. Их возраст отнюдь не свидетельствовал о бедности лорда Фрайли. Скорее о нежелании тратить деньги на все не имеющее для него особого значения. А единственным имеющим такое значение лорд считал сохранение родового замка Фрайли-Холла и конюшни со скаковыми лошадьми. На это он не жалел никаких средств.
— Очень рад видеть вас, сэр, — проговорил я.
— Я же просил называть меня Филиппом.
— Да... извините.
— Знаете... — начал он. — Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я слышал, что вы чертовски здорово разбираетесь в подобных вещах. Меня это, конечно, не удивляет. Я всегда ценил ваше мнение, и вам это известно.
— Разумеется, я вам помогу, если сумею, — отозвался я.
— У меня неприятное чувство. Похоже, что меня решили использовать, пояснил он. — Вы знаете, я человек одержимый и мечтаю видеть моих лошадей на скачках, чем их больше, тем лучше. Ну, и все в таком духе. В прошлом году я согласился стать членом нескольких синдикатов, а следовательно, должен теперь делить издержки с восемью или десятью другими людьми, хотя и лошади и жокеи мои.
— Да, — я кивнул головой. — Я это заметил.
— Что ж... я не знаком с другими членами синдиката. Знаю только, что его организовал человек, который специально этим занимается — собирает любителей скачек и продает им лошадей. Вы в курсе?
Я снова кивнул. Бывали случаи, когда организаторы покупали лошадей по дешевке и продавали их членам синдиката чуть ли не в четыре раза дороже.
Совершенно безопасный вид вымогательства, да к тому же вполне легальный.
— Эти лошади бегут не так, как должны, Сид, — откровенно признался он. — Я не могу избавиться от подозрения, что в синдикате есть кто-то, следящий за этим. Вы не взялись бы выяснить? Тихо и осторожно?
— Я постараюсь, — проговорил я.
— Хорошо, — с явным удовлетворением отозвался он. — Думаю, что вам удастся. Я дам вам список имен членов синдиката. — Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. — Вот они, — он развернул его и указал. — Четыре лошади. Синдикат зарегистрирован в Жокейском Клубе совершенно открыто, с указанием счетов и прочего. На бумаге-то все в порядке, но скажу честно, Сид, мне это не нравится.
— Я проверю, — пообещал я.
Он от души поблагодарил меня, что показалось мне излишним, и отошел. Через минуту-другую он присоединился к Розмари и Джорджу и заговорил сними.
Поодаль от них стоял Бобби Анвин. Он держал в руках блокнот и авторучку, и один из тренеров-середнячков не знал, куда деваться от его расспросов. Громкий голос Бобби словно плыл в воздухе и был повсюду — резкий, с характерной северной напористостью и инквизиторскими интонациями, заимствованными у тележурналистов.
— В таком случае можете ли вы сказать, что совершенно удовлетворены тем, как скачут ваши лошади?
Тренер озирался по сторонам, желая поскорее скрыться, и переминался с ноги на ногу. Удивительно, что он вообще согласился на интервью. Печатные колючки Бобби Анвина ранили весьма жестко. Но ему доставляло прямо-таки садистское наслаждение сталкиваться со своей жертвой лицом к лицу. Писал Боб крепко, и его охотно читали, но все связанные со скачками дружно проклинали и ненавидели его.
В течение многих лет между ним и мной сохранялось некое подобие перемирия. На практике это означало, что он свел употребление слов «Слепой» и «кретин» к двум в каждой статье, когда речь шла о проигранных мной скачках. С тех пор как я перестал выступать, я больше не был для него мишенью, и понемногу мы начали не без странного удовольствия болтать друг с другом, словно бередя раны.
Бобби увидел меня краем глаза и решил отпустить на свободу несчастного тренера. Он повернул свой большой клювообразный нос в мою сторону. Высокий, на вид лет сорока, неистребимо провинциальный, Бобби был борцом по натуре и достиг всего без чьей-либо помощи. Он прошел трудный путь и постоянно напоминал об этом другим. Должно быть, в наших судьбах было немало общего, потому что я тоже вырос на темных улочках городских окраин, но не темперамент и не отношение к жизни. Похоже, что удары судьбы приводили его в ярость, а я сносил их молча, а значит, он говорил, не закрывая рта, а мне приходилось его слушать, — Я оставил иллюстрированный журнал с моей статейкой в комнате для прессы, — сообщил он. — Зачем он тебе понадобился?
— Меня просто кое-что заинтересовало.
— Да брось ты, — усомнился он. — Чем ты сейчас решил заняться?
— Не трудно ли тебе немного рассказать, о чем будет твоя следующая статья?
— спросил я.
— Ладно. Предложение принято, — откликнулся он. — Я заказал бутылку отличного марочного шампанского в здешнем баре. Выпьем после первого заезда. О'кей?
— А если мы закажем сандвичи с копченой семгой, ты не поделишься со мной подробностями, о которых не написал в статье?
На губах у него заиграла мерзкая ухмылка, и он сказал:
— Почему бы и нет?
После первого заезда результаты нашей сделки оказались на столе.
— Да, Сид, дружище, ты можешь это себе позволить, — проговорил он, откусив сандвич. Потом Боб взял в руку бутылку в золотой фольге. — Итак, что ты хотел узнать?
— Ты ездил в Ньюмаркет в конюшню Джорджа Каспара, когда готовил статью? Я указал на иллюстрированный журнал, лежавший рядом с бутылкой.
— Да. Ездил.
— Расскажи мне об этом.
Он застыл с полупрожеванным куском сандвича.
— Что тебя интересует?
— Какого ты мнения о Джордже Каспаре как о человеке?
Он заговорил, доедая кусок темного хлеба.
— Я уделил ему довольно много места, — Он бросил взгляд на журнал. — В общем-то я сказал все, что хотел. Он лучше всех тренеров на скачках знает, когда лошадь бывает готова, когда нет, в каком заезде у нее есть шанс победить и прочее. Но в людях он совершенно не разбирается и бесчувственен, словно камень. Он помнит имена и предков каждой из своих ста двадцати лошадей и способен отличить одну от другой, даже когда они бегут далеко под ливнем, а это практически невозможно. Но что касается сорока парней, работающих у него, то он просто зовет их Томми. Ему нет до них никакого дела. Они для него все на одно лицо.
— Эти парни приходят и уходят, — заметил я, стараясь не выдавать своего отношения.
— Но ведь и лошади тоже. Нет, ему так удобней. А на людей ему наплевать.
— А на женщин? — полюбопытствовал я.
— Он их использует, бедных дурочек. Могу поклясться, что, занимаясь любовью, он думает о завтрашних скачках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
За эти годы я не раз останавливался в его имении в Шропшире, как правило, по пути на скачки в северные районы страны. Мы проехали с ним много миль в стареньких машинах. Их возраст отнюдь не свидетельствовал о бедности лорда Фрайли. Скорее о нежелании тратить деньги на все не имеющее для него особого значения. А единственным имеющим такое значение лорд считал сохранение родового замка Фрайли-Холла и конюшни со скаковыми лошадьми. На это он не жалел никаких средств.
— Очень рад видеть вас, сэр, — проговорил я.
— Я же просил называть меня Филиппом.
— Да... извините.
— Знаете... — начал он. — Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я слышал, что вы чертовски здорово разбираетесь в подобных вещах. Меня это, конечно, не удивляет. Я всегда ценил ваше мнение, и вам это известно.
— Разумеется, я вам помогу, если сумею, — отозвался я.
— У меня неприятное чувство. Похоже, что меня решили использовать, пояснил он. — Вы знаете, я человек одержимый и мечтаю видеть моих лошадей на скачках, чем их больше, тем лучше. Ну, и все в таком духе. В прошлом году я согласился стать членом нескольких синдикатов, а следовательно, должен теперь делить издержки с восемью или десятью другими людьми, хотя и лошади и жокеи мои.
— Да, — я кивнул головой. — Я это заметил.
— Что ж... я не знаком с другими членами синдиката. Знаю только, что его организовал человек, который специально этим занимается — собирает любителей скачек и продает им лошадей. Вы в курсе?
Я снова кивнул. Бывали случаи, когда организаторы покупали лошадей по дешевке и продавали их членам синдиката чуть ли не в четыре раза дороже.
Совершенно безопасный вид вымогательства, да к тому же вполне легальный.
— Эти лошади бегут не так, как должны, Сид, — откровенно признался он. — Я не могу избавиться от подозрения, что в синдикате есть кто-то, следящий за этим. Вы не взялись бы выяснить? Тихо и осторожно?
— Я постараюсь, — проговорил я.
— Хорошо, — с явным удовлетворением отозвался он. — Думаю, что вам удастся. Я дам вам список имен членов синдиката. — Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. — Вот они, — он развернул его и указал. — Четыре лошади. Синдикат зарегистрирован в Жокейском Клубе совершенно открыто, с указанием счетов и прочего. На бумаге-то все в порядке, но скажу честно, Сид, мне это не нравится.
— Я проверю, — пообещал я.
Он от души поблагодарил меня, что показалось мне излишним, и отошел. Через минуту-другую он присоединился к Розмари и Джорджу и заговорил сними.
Поодаль от них стоял Бобби Анвин. Он держал в руках блокнот и авторучку, и один из тренеров-середнячков не знал, куда деваться от его расспросов. Громкий голос Бобби словно плыл в воздухе и был повсюду — резкий, с характерной северной напористостью и инквизиторскими интонациями, заимствованными у тележурналистов.
— В таком случае можете ли вы сказать, что совершенно удовлетворены тем, как скачут ваши лошади?
Тренер озирался по сторонам, желая поскорее скрыться, и переминался с ноги на ногу. Удивительно, что он вообще согласился на интервью. Печатные колючки Бобби Анвина ранили весьма жестко. Но ему доставляло прямо-таки садистское наслаждение сталкиваться со своей жертвой лицом к лицу. Писал Боб крепко, и его охотно читали, но все связанные со скачками дружно проклинали и ненавидели его.
В течение многих лет между ним и мной сохранялось некое подобие перемирия. На практике это означало, что он свел употребление слов «Слепой» и «кретин» к двум в каждой статье, когда речь шла о проигранных мной скачках. С тех пор как я перестал выступать, я больше не был для него мишенью, и понемногу мы начали не без странного удовольствия болтать друг с другом, словно бередя раны.
Бобби увидел меня краем глаза и решил отпустить на свободу несчастного тренера. Он повернул свой большой клювообразный нос в мою сторону. Высокий, на вид лет сорока, неистребимо провинциальный, Бобби был борцом по натуре и достиг всего без чьей-либо помощи. Он прошел трудный путь и постоянно напоминал об этом другим. Должно быть, в наших судьбах было немало общего, потому что я тоже вырос на темных улочках городских окраин, но не темперамент и не отношение к жизни. Похоже, что удары судьбы приводили его в ярость, а я сносил их молча, а значит, он говорил, не закрывая рта, а мне приходилось его слушать, — Я оставил иллюстрированный журнал с моей статейкой в комнате для прессы, — сообщил он. — Зачем он тебе понадобился?
— Меня просто кое-что заинтересовало.
— Да брось ты, — усомнился он. — Чем ты сейчас решил заняться?
— Не трудно ли тебе немного рассказать, о чем будет твоя следующая статья?
— спросил я.
— Ладно. Предложение принято, — откликнулся он. — Я заказал бутылку отличного марочного шампанского в здешнем баре. Выпьем после первого заезда. О'кей?
— А если мы закажем сандвичи с копченой семгой, ты не поделишься со мной подробностями, о которых не написал в статье?
На губах у него заиграла мерзкая ухмылка, и он сказал:
— Почему бы и нет?
После первого заезда результаты нашей сделки оказались на столе.
— Да, Сид, дружище, ты можешь это себе позволить, — проговорил он, откусив сандвич. Потом Боб взял в руку бутылку в золотой фольге. — Итак, что ты хотел узнать?
— Ты ездил в Ньюмаркет в конюшню Джорджа Каспара, когда готовил статью? Я указал на иллюстрированный журнал, лежавший рядом с бутылкой.
— Да. Ездил.
— Расскажи мне об этом.
Он застыл с полупрожеванным куском сандвича.
— Что тебя интересует?
— Какого ты мнения о Джордже Каспаре как о человеке?
Он заговорил, доедая кусок темного хлеба.
— Я уделил ему довольно много места, — Он бросил взгляд на журнал. — В общем-то я сказал все, что хотел. Он лучше всех тренеров на скачках знает, когда лошадь бывает готова, когда нет, в каком заезде у нее есть шанс победить и прочее. Но в людях он совершенно не разбирается и бесчувственен, словно камень. Он помнит имена и предков каждой из своих ста двадцати лошадей и способен отличить одну от другой, даже когда они бегут далеко под ливнем, а это практически невозможно. Но что касается сорока парней, работающих у него, то он просто зовет их Томми. Ему нет до них никакого дела. Они для него все на одно лицо.
— Эти парни приходят и уходят, — заметил я, стараясь не выдавать своего отношения.
— Но ведь и лошади тоже. Нет, ему так удобней. А на людей ему наплевать.
— А на женщин? — полюбопытствовал я.
— Он их использует, бедных дурочек. Могу поклясться, что, занимаясь любовью, он думает о завтрашних скачках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74