— Там нам не помешают. И ты расскажешь мне: почему. А там видно будет.
Ему удалось довольно легко улизнуть незамеченным от своих родителей, которые сосредоточились на Урсуле, и мы с ним прошли через ворота и спустились к самой скаковой дорожке в центре ипподрома. Он то и дело спотыкался, точно ноги ему не подчинялись. Мы пошли к последнему барьеру, и он стал объяснять мне, почему пытался убить Кальдера Джексона.
— Теперь прямо не верится, что это все в самом деле, — было первое, что он сказал. Молодой голос, полный напряжения, слегка неряшливое произношение.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— Семнадцать.
Оказывается, тогда, пятнадцать месяцев назад, я был не так уж далек от истины.
— Я и не думал, что еще увижу вас, — удрученно вырвалось у него, точно он был захвачен врасплох превратностью судьбы. — Ведь в газетах писали, что вы работаете в банке.
— Работаю. И езжу на скачки. — Я помолчал. — Ты вспомнил мое имя.
— Ну да. Разве такое забудешь? Во всех газетах было.
Несколько шагов мы прошли в молчании. Наконец я сказал:
— Давай рассказывай.
Он скривился, как от безысходного отчаяния.
— Ладно. Но если я вам расскажу, вы же им меня не выдадите? Не скажете маме и папе?
Я вытаращил на него глаза, но его озабоченное лицо ясно выражало, что он сказал именно чистую правду: его не тревожило, что я сообщу полиции, он боялся, что узнают родители.
— Смотря по тому, что произошло.
Он вздохнул.
— Ну, у нас была эта лошадь. То есть у папы. Он купил годовичка, заявлял его на скачки как двухлетку и трехлетку, но на самом деле он годился для скачек с препятствиями, а тогда еще показал себя средне. — Он передохнул. — Индийский Шелк, вот как его звали.
Я нахмурился.
— Индийский Шелк? Разве не он победил в марте этого года на скачках в Челтенхеме?
Парнишка кивнул.
— Золотой Кубок. Самая верхушка. И ведь ему только семь, он еще сколько лет будет одним из лучших. — В мальчишеском голосе сквозь горькое смирение пробивался затаенный гнев.
— Но теперь он больше не принадлежит твоему отцу?
— Вот именно. — Горечь стала отчетливей.
— Продолжай, — велел я.
Он молчал и дергал кадыком, но наконец я услышал:
— Ну, как раз два года назад, когда Индийскому Шелку было пять, он легко выиграл гонку Эрмитажа здесь, в Ньюбери, и все прочили ему Золотой Кубок еще в прошлом году, а папа говорил, что он еще не вошел в силу и что надо дать ему время. Понимаете, папа очень гордился этим конем. Из тех, которых папа тренировал, он был лучше всех, и при этом не чей-то, а его собственный. Не знаю, можете ли вы это понять.
— Я понимаю.
Он искоса взглянул мне в лицо.
— Ну, Индийский Шелк заболел. То есть непонятно было, что у него болит. Он просто стал терять быстроту. Даже дома не мог перейти в галоп, не мог одолеть других лошадей из папиного двора, а ведь он их круглый год перегонял. Папа не мог заявлять его на скачки. И тренировать его уже не получалось. И ветеринар ничего такого не нашел. Взяли на анализ кровь и прочее, давали ему антибиотики и слабительное, потому что думали, что у него глисты, но все без толку.
Мы подошли к последнему барьеру и стояли теперь на жесткой траве, а пара-тройка энтузиастов, толкаясь, слезли с трибуны и встали рядом с нами, чтобы понаблюдать бегущих лошадей в непосредственной близости.
— Я-то большей частью был в школе, понимаете, — сказал Рикки. — То есть каждый вечер я возвращался домой, но мне надо было готовиться к экзаменам, и домашней работы было полно, и я на самом деле не очень-то и хотел знать, что там с Индийским Шелком. Я думал, папа зря так суетится, и лошадь просто подхватила какой-нибудь вирус, и все пройдет. Но ему только становилось хуже, и однажды мама заплакала. — Он вдруг остановился, как будто это и было самое худшее. — Я никогда не видел раньше, чтобы так плакали, сказал он. — Наверное, вам кажется, что это смешно, но это страшно меня расстроило.
— Мне не кажется, что это смешно.
— Ну, все равно. — Но, видимо, он почувствовал себя уверенней. Так случилось, что Индийский Шелк совсем ослаб, однажды просто упал на дороге и есть отказывался, и папа был в полном отчаянии, потому что ничего нельзя было сделать, а мама не могла вынести мысли, что его пошлют на живодерню, и тут позвонил один тип и предложил его купить.
— Купить больную лошадь? — не поверил я.
— Не думаю, что папа собирался признаваться, насколько лошадь плоха.
Собственно говоря, Индийский Шелк к этому времени стоил ровно столько, сколько на живодерне дают за тушу, а это не очень много. А тот малый предложил чуть не вдвое. Но он сказал, что знает, мол, Индийский Шелк больше не может выступать на скачках, и он просто будет за ним хорошо ухаживать, отправит пастись на прекрасные луга, пусть это займет много времени... Но это означало, что папа больше не будет оплачивать счета ветеринара, они с мамой не будут видеть, как Индийскому Шелку становится все хуже и хуже, и мама не будет бояться, что из него сделают собачьи консервы, и они позволили его забрать.
Лошади второго заезда вырвались на дорожку и галопом пролетели мимо нас; на солнце сверкнули яркие цвета жокеев.
— И что было потом? — спросил я.
— Несколько недель — ничего. Вроде бы мы стали забывать. А потом кто-то сказал папе, что Индийского Шелка опять тренируют и он выглядит великолепно. Папа не мог поверить.
— Когда это произошло?
— В прошлом году, как раз перед... перед Аскотом.
На земле у барьера уже собралась целая толпа, и я оттянул парнишку вдоль дорожки чуть подальше, в ту сторону, куда должны были бежать лошади.
— Давай дальше.
— Ну, как раз подошли мои экзамены. И я считал, что они очень важны, что от них зависит вся моя дальнейшая жизнь, понимаете?
Я понимал.
— И папа узнал, что человек, который купил Индийского Шелка, отправил его ни на какие не на луга, а прямиком к Кальдеру Джексону.
— Ага! — сказал я.
— И тот человек сказал, что Кальдер Джексон обладает даром целителя, как волшебник, и он прочего коснулся Индийского Шелка, и тот поправился.
Только подумайте... И папа был в жутком состоянии, потому что кто-то ему советовал послать лошадь к Кальдеру Джексону, когда все было так плохо, а папа попросил не молоть ерунды и не лезть к нему со всякими шарлатанами. И мама сказала, что он должен был послушаться ее, потому что она тогда говорила, мол, почему бы и нет, ведь хуже уже не будет, а папа отмахнулся, и они поругались, и она опять плакала... — Он захлебывался словами, история лилась из него быстрей, чем он успевал ее рассказывать. — И я не мог работать, ни о чем думать не мог, они только об этом и говорили, и я пришел на первый экзамен, и просто сидел там, и все, и понял, что провалился, и знал, что провалю все остальные, потому что не мог сосредоточиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Ему удалось довольно легко улизнуть незамеченным от своих родителей, которые сосредоточились на Урсуле, и мы с ним прошли через ворота и спустились к самой скаковой дорожке в центре ипподрома. Он то и дело спотыкался, точно ноги ему не подчинялись. Мы пошли к последнему барьеру, и он стал объяснять мне, почему пытался убить Кальдера Джексона.
— Теперь прямо не верится, что это все в самом деле, — было первое, что он сказал. Молодой голос, полный напряжения, слегка неряшливое произношение.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— Семнадцать.
Оказывается, тогда, пятнадцать месяцев назад, я был не так уж далек от истины.
— Я и не думал, что еще увижу вас, — удрученно вырвалось у него, точно он был захвачен врасплох превратностью судьбы. — Ведь в газетах писали, что вы работаете в банке.
— Работаю. И езжу на скачки. — Я помолчал. — Ты вспомнил мое имя.
— Ну да. Разве такое забудешь? Во всех газетах было.
Несколько шагов мы прошли в молчании. Наконец я сказал:
— Давай рассказывай.
Он скривился, как от безысходного отчаяния.
— Ладно. Но если я вам расскажу, вы же им меня не выдадите? Не скажете маме и папе?
Я вытаращил на него глаза, но его озабоченное лицо ясно выражало, что он сказал именно чистую правду: его не тревожило, что я сообщу полиции, он боялся, что узнают родители.
— Смотря по тому, что произошло.
Он вздохнул.
— Ну, у нас была эта лошадь. То есть у папы. Он купил годовичка, заявлял его на скачки как двухлетку и трехлетку, но на самом деле он годился для скачек с препятствиями, а тогда еще показал себя средне. — Он передохнул. — Индийский Шелк, вот как его звали.
Я нахмурился.
— Индийский Шелк? Разве не он победил в марте этого года на скачках в Челтенхеме?
Парнишка кивнул.
— Золотой Кубок. Самая верхушка. И ведь ему только семь, он еще сколько лет будет одним из лучших. — В мальчишеском голосе сквозь горькое смирение пробивался затаенный гнев.
— Но теперь он больше не принадлежит твоему отцу?
— Вот именно. — Горечь стала отчетливей.
— Продолжай, — велел я.
Он молчал и дергал кадыком, но наконец я услышал:
— Ну, как раз два года назад, когда Индийскому Шелку было пять, он легко выиграл гонку Эрмитажа здесь, в Ньюбери, и все прочили ему Золотой Кубок еще в прошлом году, а папа говорил, что он еще не вошел в силу и что надо дать ему время. Понимаете, папа очень гордился этим конем. Из тех, которых папа тренировал, он был лучше всех, и при этом не чей-то, а его собственный. Не знаю, можете ли вы это понять.
— Я понимаю.
Он искоса взглянул мне в лицо.
— Ну, Индийский Шелк заболел. То есть непонятно было, что у него болит. Он просто стал терять быстроту. Даже дома не мог перейти в галоп, не мог одолеть других лошадей из папиного двора, а ведь он их круглый год перегонял. Папа не мог заявлять его на скачки. И тренировать его уже не получалось. И ветеринар ничего такого не нашел. Взяли на анализ кровь и прочее, давали ему антибиотики и слабительное, потому что думали, что у него глисты, но все без толку.
Мы подошли к последнему барьеру и стояли теперь на жесткой траве, а пара-тройка энтузиастов, толкаясь, слезли с трибуны и встали рядом с нами, чтобы понаблюдать бегущих лошадей в непосредственной близости.
— Я-то большей частью был в школе, понимаете, — сказал Рикки. — То есть каждый вечер я возвращался домой, но мне надо было готовиться к экзаменам, и домашней работы было полно, и я на самом деле не очень-то и хотел знать, что там с Индийским Шелком. Я думал, папа зря так суетится, и лошадь просто подхватила какой-нибудь вирус, и все пройдет. Но ему только становилось хуже, и однажды мама заплакала. — Он вдруг остановился, как будто это и было самое худшее. — Я никогда не видел раньше, чтобы так плакали, сказал он. — Наверное, вам кажется, что это смешно, но это страшно меня расстроило.
— Мне не кажется, что это смешно.
— Ну, все равно. — Но, видимо, он почувствовал себя уверенней. Так случилось, что Индийский Шелк совсем ослаб, однажды просто упал на дороге и есть отказывался, и папа был в полном отчаянии, потому что ничего нельзя было сделать, а мама не могла вынести мысли, что его пошлют на живодерню, и тут позвонил один тип и предложил его купить.
— Купить больную лошадь? — не поверил я.
— Не думаю, что папа собирался признаваться, насколько лошадь плоха.
Собственно говоря, Индийский Шелк к этому времени стоил ровно столько, сколько на живодерне дают за тушу, а это не очень много. А тот малый предложил чуть не вдвое. Но он сказал, что знает, мол, Индийский Шелк больше не может выступать на скачках, и он просто будет за ним хорошо ухаживать, отправит пастись на прекрасные луга, пусть это займет много времени... Но это означало, что папа больше не будет оплачивать счета ветеринара, они с мамой не будут видеть, как Индийскому Шелку становится все хуже и хуже, и мама не будет бояться, что из него сделают собачьи консервы, и они позволили его забрать.
Лошади второго заезда вырвались на дорожку и галопом пролетели мимо нас; на солнце сверкнули яркие цвета жокеев.
— И что было потом? — спросил я.
— Несколько недель — ничего. Вроде бы мы стали забывать. А потом кто-то сказал папе, что Индийского Шелка опять тренируют и он выглядит великолепно. Папа не мог поверить.
— Когда это произошло?
— В прошлом году, как раз перед... перед Аскотом.
На земле у барьера уже собралась целая толпа, и я оттянул парнишку вдоль дорожки чуть подальше, в ту сторону, куда должны были бежать лошади.
— Давай дальше.
— Ну, как раз подошли мои экзамены. И я считал, что они очень важны, что от них зависит вся моя дальнейшая жизнь, понимаете?
Я понимал.
— И папа узнал, что человек, который купил Индийского Шелка, отправил его ни на какие не на луга, а прямиком к Кальдеру Джексону.
— Ага! — сказал я.
— И тот человек сказал, что Кальдер Джексон обладает даром целителя, как волшебник, и он прочего коснулся Индийского Шелка, и тот поправился.
Только подумайте... И папа был в жутком состоянии, потому что кто-то ему советовал послать лошадь к Кальдеру Джексону, когда все было так плохо, а папа попросил не молоть ерунды и не лезть к нему со всякими шарлатанами. И мама сказала, что он должен был послушаться ее, потому что она тогда говорила, мол, почему бы и нет, ведь хуже уже не будет, а папа отмахнулся, и они поругались, и она опять плакала... — Он захлебывался словами, история лилась из него быстрей, чем он успевал ее рассказывать. — И я не мог работать, ни о чем думать не мог, они только об этом и говорили, и я пришел на первый экзамен, и просто сидел там, и все, и понял, что провалился, и знал, что провалю все остальные, потому что не мог сосредоточиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82