Можно будет вывернуться, залечь на дно, пусть попробуют отыскать…»
Сергей Романович съежил губы в усмешке – цена слова давно была ему известна. Правда, за долгие бессонные ночи, проведенные в раздумьях, в попытках осмыслить случившееся, он уже распутал многие загадки; теперь он был твердо уверен, что московское воровское подполье давно и тесно срослось и с милицией, и со службами государственной безопасности, и что именно самые доверенные люди, тот же Обол, та же скупщица дорогих камней Мария Николаевна, княгинюшка из Кривоколенного, были обыкновенными стукачами, сексотами, всего лишь отвязанными суками, и что именно благодаря им он сейчас здесь, бессильно трепыхается, как муха в паутине. Его уже не выпустят даже из боязни, чтобы он не перебулгачил воровскую московскую знать, ведь равновесие в таком городе, как столица, тоже не безделица и дорогого стоит. Но и это для него сейчас ерунда, главное в другом. За что они так зверски обошлись с Ксенией? Вот клубок, он должен его размотать для себя хотя бы, ему нельзя уходить с таким невыносимым грузом в душе. Неужели все дело в нем и он главная причина? Или здесь присутствует роковая случайность? Ну чем им могла помешать молодая женщина? Или причина еще проще – дорогой бриллиант? Неужели даже в верхах все пало так низко и безнадежно?
Чтобы не ощущать больше мучительного света, он резко перевернулся лицом вниз, крепко стиснул голову ладонями, но свет, мертвый и неотвратимый, не исчезал, он сочился теперь в глаза через затылок, через кости черепа. Сергей Романович глухо замычал от муки и бессилия, рывком перекинулся на спину и подробно, пристально огляделся. Зацепиться было не за что – гладкие ровные стены, высоко под потолком узкая зарешеченная щель недоступного окна. Железная тяжелая дверь с бессонным зрачком – на него, как на диковинного зверя, могли глядеть в любой момент, глядеть и равнодушно посмеиваться. И вновь от сдавившего сердце чувства совершеннейшего своего одиночества, полнейшей заброшенности в мире, когда до тебя нет дела ни одному живому существу, ему стало совсем уж не по себе. И тогда пришла самая простая и самая удивительная по своей мудрости мысль; он сказал себе, что смерть величайшее благо, спасение, что ему после Ксении незачем и нельзя больше жить и необходимо что либо придумать и завершить все поскорее.
Он стал думать, как все можно ускорить, перебирал самые невероятные варианты и неожиданно успокоился; он сказал себе, что он давно уже умер и происходящее его больше не касается; правда, несмотря ни на что, сейчас бы он с удовольствием выпил кружку холодного пива, темного, свежего, ну, да на нет и суда нет, нехорошо искушать судьбу, ведь неизвестно, что за сюрпризы она ему приготовила за первым же поворотом.
Он отвернулся от стены, лег на бок и сунул ладонь под голову; казалось, в ту же секунду он услышал лязг двери и недовольно приподнялся, затем торопливо вскочил и, попятившись, даже выставил вперед руку, как бы пытаясь что либо отодвинуть. Он знал, что этого не могло быть, но в то же время он всем своим существом мучительно обрадовался. Вся кровь у него отхлынула от сердца, и он растянул губы в бессмысленной улыбке; словно сквозь горячий сухой туман, он видел лицо внутреннего дежурного, окинувшего камеру и самого заключенного профессиональным взглядом, тряхнувшего связкой ключей и даже слегка кашлянувшего. Рядом с ним был некто второй, в длинном обтрепанном плаще, – Сергей Романович его сразу узнал, хотя поверить не мог и лишь таращил глаза.
– К вам, Горелов, гость, – сказал дежурный и сразу же вышел, дверь за ним нешумно закрылась, и сухо щелкнул замок.
Сергей Романович, от скрытого волнения невольно тиская руки и, чтобы справиться с собой, прижимая их к груди, шагнул к неожиданному гостю, воскликнул:
– Не может быть! Отец Арсений! Или я схожу с ума? Боже мой…
– Успокойтесь, успокойтесь, уважаемый Сергей Романович – сказал отец Арсений, в свою очередь сделав движение навстречу хозяину скорбной обители. – Я же обещал прийти к вам еще раз, чтобы поговорить и ободрить… вот час и пробил, вот мы и встретились.
– Понимаю… Значит, скоро? – спросил Сергей Романович, и глаза его вспыхнули, расширились, впились в лицо пришедшего, затем он заторопился, заставил себя сдвинуться с места и стал приглашать гостя проходить и садиться, хотя садиться, кроме как на откидной топчан, было и некуда.
– Скоро, – подтвердил отец Арсений, шагнув в глубь узкой камеры и безразлично усаживаясь на топчан. С некоторым недоверием Сергей Романович продолжал следить за ним, словно ожидая, что дорогой гость вот вот растает в воздухе и исчезнет и он опять останется один. Тем временем новое необъяснимое дело захватило его внимание, и он, стараясь не показывать своего волнения, стал озираться по сторонам. Давящие узкие стены камеры как бы раздвинулись, и теперь вокруг чувствовалось совершенно свободное пространство, и в то же время Сергей Романович знал, что если бы он и попытался, он бы не смог сделать и шагу в призрачную и ненужную больше свободу – он был прикован к своему гостю какой то невидимой, неодолимой цепью. И оставаться рядом с отцом Арсением было для него важнее всего на свете, было много дороже собственной жизни – от чудного гостя исходил некий мягкий, успокаивающий свет, обещавший исцеление души истиной, обещавший открыть неведомое, успокоить и все объяснить.
– Я благодарю вас, отец Арсений, – сказал Сергей Романович, пристраиваясь рядом с гостем и стараясь не прикасаться к нему, чтобы не обнаружить обман – этого он бы сейчас не вынес. – У вас твердое слово, подобное теперь так редко бывает…
– Я вижу, ты сомневаешься, так? – спросил отец Арсений, подняв глаза и угадывая самые тайные мысли Сергея Романовича. – Не сомневайся, я действительно пришел, вот рука, возьми…
– Зачем же, зачем? – заторопился Сергей Романович, страшась оскорбить своего гостя малейшим подозрением. – Я и без того верю, отец Арсений. Зачем же? Что вы! Меня другое терзает – зачем же я жил? Зачем пришел в этот мир? Другим от меня тоже только горе и беды… Зачем? Если бы я мог, я бы убил себя еще тогда, когда не успел нагрешить… Ты приходишь слишком поздно, зачем мне твоя рука…
И тогда гость сам протянул руку и узкой худой ладонью слегка коснулся плеча узника, затем прикоснулся к его пылающему лбу со сдержанной по отечески лаской. И в груди у Сергея Романовича прорвался тяжело набухший и мешавший дышать ком, он почувствовал у себя на щеках теплые слезы и, стыдясь своей слабости, жалко, по детски облегчающе и торопливо всхлипнув, хотел сползти на пол, на колени. Опережая его намерение, отец Арсений остановил.
– Нет, нет, – сказал он медленно и значительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Сергей Романович съежил губы в усмешке – цена слова давно была ему известна. Правда, за долгие бессонные ночи, проведенные в раздумьях, в попытках осмыслить случившееся, он уже распутал многие загадки; теперь он был твердо уверен, что московское воровское подполье давно и тесно срослось и с милицией, и со службами государственной безопасности, и что именно самые доверенные люди, тот же Обол, та же скупщица дорогих камней Мария Николаевна, княгинюшка из Кривоколенного, были обыкновенными стукачами, сексотами, всего лишь отвязанными суками, и что именно благодаря им он сейчас здесь, бессильно трепыхается, как муха в паутине. Его уже не выпустят даже из боязни, чтобы он не перебулгачил воровскую московскую знать, ведь равновесие в таком городе, как столица, тоже не безделица и дорогого стоит. Но и это для него сейчас ерунда, главное в другом. За что они так зверски обошлись с Ксенией? Вот клубок, он должен его размотать для себя хотя бы, ему нельзя уходить с таким невыносимым грузом в душе. Неужели все дело в нем и он главная причина? Или здесь присутствует роковая случайность? Ну чем им могла помешать молодая женщина? Или причина еще проще – дорогой бриллиант? Неужели даже в верхах все пало так низко и безнадежно?
Чтобы не ощущать больше мучительного света, он резко перевернулся лицом вниз, крепко стиснул голову ладонями, но свет, мертвый и неотвратимый, не исчезал, он сочился теперь в глаза через затылок, через кости черепа. Сергей Романович глухо замычал от муки и бессилия, рывком перекинулся на спину и подробно, пристально огляделся. Зацепиться было не за что – гладкие ровные стены, высоко под потолком узкая зарешеченная щель недоступного окна. Железная тяжелая дверь с бессонным зрачком – на него, как на диковинного зверя, могли глядеть в любой момент, глядеть и равнодушно посмеиваться. И вновь от сдавившего сердце чувства совершеннейшего своего одиночества, полнейшей заброшенности в мире, когда до тебя нет дела ни одному живому существу, ему стало совсем уж не по себе. И тогда пришла самая простая и самая удивительная по своей мудрости мысль; он сказал себе, что смерть величайшее благо, спасение, что ему после Ксении незачем и нельзя больше жить и необходимо что либо придумать и завершить все поскорее.
Он стал думать, как все можно ускорить, перебирал самые невероятные варианты и неожиданно успокоился; он сказал себе, что он давно уже умер и происходящее его больше не касается; правда, несмотря ни на что, сейчас бы он с удовольствием выпил кружку холодного пива, темного, свежего, ну, да на нет и суда нет, нехорошо искушать судьбу, ведь неизвестно, что за сюрпризы она ему приготовила за первым же поворотом.
Он отвернулся от стены, лег на бок и сунул ладонь под голову; казалось, в ту же секунду он услышал лязг двери и недовольно приподнялся, затем торопливо вскочил и, попятившись, даже выставил вперед руку, как бы пытаясь что либо отодвинуть. Он знал, что этого не могло быть, но в то же время он всем своим существом мучительно обрадовался. Вся кровь у него отхлынула от сердца, и он растянул губы в бессмысленной улыбке; словно сквозь горячий сухой туман, он видел лицо внутреннего дежурного, окинувшего камеру и самого заключенного профессиональным взглядом, тряхнувшего связкой ключей и даже слегка кашлянувшего. Рядом с ним был некто второй, в длинном обтрепанном плаще, – Сергей Романович его сразу узнал, хотя поверить не мог и лишь таращил глаза.
– К вам, Горелов, гость, – сказал дежурный и сразу же вышел, дверь за ним нешумно закрылась, и сухо щелкнул замок.
Сергей Романович, от скрытого волнения невольно тиская руки и, чтобы справиться с собой, прижимая их к груди, шагнул к неожиданному гостю, воскликнул:
– Не может быть! Отец Арсений! Или я схожу с ума? Боже мой…
– Успокойтесь, успокойтесь, уважаемый Сергей Романович – сказал отец Арсений, в свою очередь сделав движение навстречу хозяину скорбной обители. – Я же обещал прийти к вам еще раз, чтобы поговорить и ободрить… вот час и пробил, вот мы и встретились.
– Понимаю… Значит, скоро? – спросил Сергей Романович, и глаза его вспыхнули, расширились, впились в лицо пришедшего, затем он заторопился, заставил себя сдвинуться с места и стал приглашать гостя проходить и садиться, хотя садиться, кроме как на откидной топчан, было и некуда.
– Скоро, – подтвердил отец Арсений, шагнув в глубь узкой камеры и безразлично усаживаясь на топчан. С некоторым недоверием Сергей Романович продолжал следить за ним, словно ожидая, что дорогой гость вот вот растает в воздухе и исчезнет и он опять останется один. Тем временем новое необъяснимое дело захватило его внимание, и он, стараясь не показывать своего волнения, стал озираться по сторонам. Давящие узкие стены камеры как бы раздвинулись, и теперь вокруг чувствовалось совершенно свободное пространство, и в то же время Сергей Романович знал, что если бы он и попытался, он бы не смог сделать и шагу в призрачную и ненужную больше свободу – он был прикован к своему гостю какой то невидимой, неодолимой цепью. И оставаться рядом с отцом Арсением было для него важнее всего на свете, было много дороже собственной жизни – от чудного гостя исходил некий мягкий, успокаивающий свет, обещавший исцеление души истиной, обещавший открыть неведомое, успокоить и все объяснить.
– Я благодарю вас, отец Арсений, – сказал Сергей Романович, пристраиваясь рядом с гостем и стараясь не прикасаться к нему, чтобы не обнаружить обман – этого он бы сейчас не вынес. – У вас твердое слово, подобное теперь так редко бывает…
– Я вижу, ты сомневаешься, так? – спросил отец Арсений, подняв глаза и угадывая самые тайные мысли Сергея Романовича. – Не сомневайся, я действительно пришел, вот рука, возьми…
– Зачем же, зачем? – заторопился Сергей Романович, страшась оскорбить своего гостя малейшим подозрением. – Я и без того верю, отец Арсений. Зачем же? Что вы! Меня другое терзает – зачем же я жил? Зачем пришел в этот мир? Другим от меня тоже только горе и беды… Зачем? Если бы я мог, я бы убил себя еще тогда, когда не успел нагрешить… Ты приходишь слишком поздно, зачем мне твоя рука…
И тогда гость сам протянул руку и узкой худой ладонью слегка коснулся плеча узника, затем прикоснулся к его пылающему лбу со сдержанной по отечески лаской. И в груди у Сергея Романовича прорвался тяжело набухший и мешавший дышать ком, он почувствовал у себя на щеках теплые слезы и, стыдясь своей слабости, жалко, по детски облегчающе и торопливо всхлипнув, хотел сползти на пол, на колени. Опережая его намерение, отец Арсений остановил.
– Нет, нет, – сказал он медленно и значительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112