Сергей Романович, оскаливаясь, страшно улыбнулся: вывернувшийся откуда то из нижней части стола тайник был пуст – правда, бархатный футляр был на месте, но сам черный камень исчез.
Водворив тайник на место, он, под звуки затухавшего «Венского вальса», прошел в прихожую, включил свет и, не раздумывая ни секунды, распахнул входную дверь. На лестничной площадке был выключен свет – несколько человек, застывших в самых разных углах, увидев в проеме двери в квадрате света безоружного, сразу выступили из темноты, не опуская пистолетов.
– Входите, – пригласил Сергей Романович, выставив вперед руки и отступая в сторону. Щелкнули наручники, и кто то сильно, с явным желанием вырубить преступника на время, ударил его в скулу и сразу же в солнечное сплетение, и он, переломившись от вспыхнувшей боли, еще попытался удержаться на ногах и не смог.
7
Народ был многослоен и непостижим, и никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не мог определить истину о происходящем в самом чреве народа, хотя там, в этом таинственном и вечно неспокойном чреве, обязательно что то происходило – без этого не могло состояться само движение всей природной, в том числе и космической жизни, пронизывающей своими токами бесконечность времени и пространства. Николай Григорьевич не мог понять, почему ему именно в этот момент пришли какие то абстрактные мысли, ненужные и бесполезные, о каком то гипотетическом народе, – народ сейчас, благодаря длившемуся вот уже несколько десятилетий миру, поддерживаемому огромной ядерной военной мощью, наконец то начал дышать свободнее, все больше людей ездят к морю отдыхать, получают квартиры, женятся, рожают детей, – страна приходит в себя после опустошительной войны, сильно помогла и сибирская нефть, и газ. Все так, ну и что?
Он не согласен даже со своими самыми близкими друзьями, вдруг вставшими в оппозицию; в конце концов, истинная наука развивается все-таки вне всякой политики, каждый настоящий ученый должен заниматься своим делом – процесс жизни многогранен и складывается из немыслимого множества составляющих.
Почему то Николаю Григорьевичу, младшему Голикову, вспомнился старший брат Арсений, очень близкий когда то человек, друг и наставник, еще совсем недавно сам без малого академик и Нобелевский лауреат, истинный ученый с задатками гения, как все ему пророчили еще в школе. И вот на самом взлете неожиданный срыв, – говорят, проклял свое прошлое, ударился в богоискательство и, вообще то, просто спятил, и вот уже несколько лет и следа его не могут отыскать… Хотя, впрочем, и это в порядке вещей, гений ведь и есть своего рода безумие и может проявиться в самой неожиданной форме. Никто не знает, в каком направлении поиска можно наткнуться на истину, да и что такое истина? Сам хаос не оборотная ли сторона порядка? Для него сейчас самая главная задача – установить причины появления радиолокационной ямы, со странной периодичностью возникающей время от времени в этом важнейшем оборонном районе, держащем в зоне досягаемости в случае ответного удара весь тихоокеанский сектор с его многочисленными объектами, в том числе и весь американский континент. И здесь не могло быть мелочей – в последний раз локаторы взбунтовались неделю назад, и не успела высокая комиссия прибыть на место, все вновь пришло в норму, и теперь приходилось ждать, ничего другого не оставалось.
В бухту, хорошо укрытую почти отвесными скалами и склонами сопок, по глубоким непролазным ущельям сбегали небольшие северные ручьи и речки, через удобный пролив заходили суда. Пролив был длиною в две мили, и стихии, часто бушевавшие в океане, не могли пробиться в бухту, только мелкая рябь во время сильных штормов и ураганов покрывала спокойную поверхность, прибывала и убывала вода во время приливов и отливов. К берегам в тепло и к теплу густо подходили медузы, прибой выбрасывал их студенистые тела на берег, и они медленно таяли на воздухе, превращаясь в слизистые бесформенные хлопья – на солнце и они исчезали за несколько часов бесследно.
Николай Григорьевич прислушался – тишина и покой здесь были обманчивы, – вчера он с группой топографов, синоптиков, дозиметристов, инженеров электронщиков облетел большой район побережья на вертолете; они приземлялись в самых диких местах, брали пробы, и сейчас все анализируется и просчитывается, но думать именно об этом не хотелось; он хорошо знал, что последние недели были слишком напряженные и суматошные и требовалось погрузиться в иную сферу, освободить голову – результат мог прийти неожиданно. И вообще, какая удивительная, безграничная мощь природы здесь, у черта на куличках, за десять с лишним тысяч километров от Москвы, от ее чада и дыма, от ее постоянных интриг и загадок, – хрустально прозрачный воздух и великий океан рядом, он дышит, живет богатырски размашисто и размеренно – что ему человек со своими муравьиными делами и замыслами?
Вспомнив, как недавно крупный хариус сорвался у него с крючка, Николаи Григорьевич улыбнулся; чтобы не бултыхнуться в воду, ему приходилось прижиматься спиной к почти отвесной гладкой скале, с углублениями у подножья, вылизанными прибоем. Поплавок из гусиного пера и пробки вот вот должен был нырнуть, рыба опять, брала, и, судя по всему, большая рыба; у Николая Григорьевича, страстного рыболова, все посторонние мысли вылетели из головы, глаза вспыхнули, по всему телу прошел нетерпеливый зуд – нужно было не упустить мгновения и подсечь. Странный зуд появлялся от напряжения и раньше – Николай Григорьевич знал за собой такую слабость. Неловко присев, поскользнувшись, он все таки подсек – удилище выгнулось дугой. Не отрывая глаз от воды, он перехватил леску руками и стал подводить, – рыба металась у его ног, буравя, поднимая воду, и Николай Григорьевич все никак не мог приловчиться и боялся, что добыча опять сорвется. Это был пятнистый темно зеленый красавец хариус килограмма на два, – вытащенный наконец на берег, он медленно светлел, из него на глазах уходили живые краски подводных глубин и брюшко переставало отличаться от спины по цвету. Хариус прыгал и прыгал – пришлось стукнуть его головой о камень. Он сразу затих, опять стал менять цвет, темные крапинки на его чешуе блекли и окончательно исчезали. Николай Григорьевич подтянул к берегу длинную медную проволоку с нанизанными на нее рыбинами, присоединил к ним очередную добычу и стал вновь возиться с удочкой. Было еще совсем рано, погода стояла изумительно яркая, непривычная для жителя Москвы; на базе говорили, что месяца полтора два в небе здесь совсем не появлялось облаков, и только солнце оживляло его холодную густую просинь – даже на трехметровой глубине океана можно было различить, как покачиваются на каменистом дне причудливые водоросли и шевелят песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Водворив тайник на место, он, под звуки затухавшего «Венского вальса», прошел в прихожую, включил свет и, не раздумывая ни секунды, распахнул входную дверь. На лестничной площадке был выключен свет – несколько человек, застывших в самых разных углах, увидев в проеме двери в квадрате света безоружного, сразу выступили из темноты, не опуская пистолетов.
– Входите, – пригласил Сергей Романович, выставив вперед руки и отступая в сторону. Щелкнули наручники, и кто то сильно, с явным желанием вырубить преступника на время, ударил его в скулу и сразу же в солнечное сплетение, и он, переломившись от вспыхнувшей боли, еще попытался удержаться на ногах и не смог.
7
Народ был многослоен и непостижим, и никто, будь он хоть семи пядей во лбу, не мог определить истину о происходящем в самом чреве народа, хотя там, в этом таинственном и вечно неспокойном чреве, обязательно что то происходило – без этого не могло состояться само движение всей природной, в том числе и космической жизни, пронизывающей своими токами бесконечность времени и пространства. Николай Григорьевич не мог понять, почему ему именно в этот момент пришли какие то абстрактные мысли, ненужные и бесполезные, о каком то гипотетическом народе, – народ сейчас, благодаря длившемуся вот уже несколько десятилетий миру, поддерживаемому огромной ядерной военной мощью, наконец то начал дышать свободнее, все больше людей ездят к морю отдыхать, получают квартиры, женятся, рожают детей, – страна приходит в себя после опустошительной войны, сильно помогла и сибирская нефть, и газ. Все так, ну и что?
Он не согласен даже со своими самыми близкими друзьями, вдруг вставшими в оппозицию; в конце концов, истинная наука развивается все-таки вне всякой политики, каждый настоящий ученый должен заниматься своим делом – процесс жизни многогранен и складывается из немыслимого множества составляющих.
Почему то Николаю Григорьевичу, младшему Голикову, вспомнился старший брат Арсений, очень близкий когда то человек, друг и наставник, еще совсем недавно сам без малого академик и Нобелевский лауреат, истинный ученый с задатками гения, как все ему пророчили еще в школе. И вот на самом взлете неожиданный срыв, – говорят, проклял свое прошлое, ударился в богоискательство и, вообще то, просто спятил, и вот уже несколько лет и следа его не могут отыскать… Хотя, впрочем, и это в порядке вещей, гений ведь и есть своего рода безумие и может проявиться в самой неожиданной форме. Никто не знает, в каком направлении поиска можно наткнуться на истину, да и что такое истина? Сам хаос не оборотная ли сторона порядка? Для него сейчас самая главная задача – установить причины появления радиолокационной ямы, со странной периодичностью возникающей время от времени в этом важнейшем оборонном районе, держащем в зоне досягаемости в случае ответного удара весь тихоокеанский сектор с его многочисленными объектами, в том числе и весь американский континент. И здесь не могло быть мелочей – в последний раз локаторы взбунтовались неделю назад, и не успела высокая комиссия прибыть на место, все вновь пришло в норму, и теперь приходилось ждать, ничего другого не оставалось.
В бухту, хорошо укрытую почти отвесными скалами и склонами сопок, по глубоким непролазным ущельям сбегали небольшие северные ручьи и речки, через удобный пролив заходили суда. Пролив был длиною в две мили, и стихии, часто бушевавшие в океане, не могли пробиться в бухту, только мелкая рябь во время сильных штормов и ураганов покрывала спокойную поверхность, прибывала и убывала вода во время приливов и отливов. К берегам в тепло и к теплу густо подходили медузы, прибой выбрасывал их студенистые тела на берег, и они медленно таяли на воздухе, превращаясь в слизистые бесформенные хлопья – на солнце и они исчезали за несколько часов бесследно.
Николай Григорьевич прислушался – тишина и покой здесь были обманчивы, – вчера он с группой топографов, синоптиков, дозиметристов, инженеров электронщиков облетел большой район побережья на вертолете; они приземлялись в самых диких местах, брали пробы, и сейчас все анализируется и просчитывается, но думать именно об этом не хотелось; он хорошо знал, что последние недели были слишком напряженные и суматошные и требовалось погрузиться в иную сферу, освободить голову – результат мог прийти неожиданно. И вообще, какая удивительная, безграничная мощь природы здесь, у черта на куличках, за десять с лишним тысяч километров от Москвы, от ее чада и дыма, от ее постоянных интриг и загадок, – хрустально прозрачный воздух и великий океан рядом, он дышит, живет богатырски размашисто и размеренно – что ему человек со своими муравьиными делами и замыслами?
Вспомнив, как недавно крупный хариус сорвался у него с крючка, Николаи Григорьевич улыбнулся; чтобы не бултыхнуться в воду, ему приходилось прижиматься спиной к почти отвесной гладкой скале, с углублениями у подножья, вылизанными прибоем. Поплавок из гусиного пера и пробки вот вот должен был нырнуть, рыба опять, брала, и, судя по всему, большая рыба; у Николая Григорьевича, страстного рыболова, все посторонние мысли вылетели из головы, глаза вспыхнули, по всему телу прошел нетерпеливый зуд – нужно было не упустить мгновения и подсечь. Странный зуд появлялся от напряжения и раньше – Николай Григорьевич знал за собой такую слабость. Неловко присев, поскользнувшись, он все таки подсек – удилище выгнулось дугой. Не отрывая глаз от воды, он перехватил леску руками и стал подводить, – рыба металась у его ног, буравя, поднимая воду, и Николай Григорьевич все никак не мог приловчиться и боялся, что добыча опять сорвется. Это был пятнистый темно зеленый красавец хариус килограмма на два, – вытащенный наконец на берег, он медленно светлел, из него на глазах уходили живые краски подводных глубин и брюшко переставало отличаться от спины по цвету. Хариус прыгал и прыгал – пришлось стукнуть его головой о камень. Он сразу затих, опять стал менять цвет, темные крапинки на его чешуе блекли и окончательно исчезали. Николай Григорьевич подтянул к берегу длинную медную проволоку с нанизанными на нее рыбинами, присоединил к ним очередную добычу и стал вновь возиться с удочкой. Было еще совсем рано, погода стояла изумительно яркая, непривычная для жителя Москвы; на базе говорили, что месяца полтора два в небе здесь совсем не появлялось облаков, и только солнце оживляло его холодную густую просинь – даже на трехметровой глубине океана можно было различить, как покачиваются на каменистом дне причудливые водоросли и шевелят песок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112