– Невероятно! Ничего подобного никогда не видывал!
– Такого почти никто не видывал, – подтвердила Ксения, с напряженным вниманием наблюдавшая за его лицом; она сразу поняла, что он без особых усилий проник в тайну камня, в его скрытую жизнь, и вдруг ей стало жутко и одиноко. Успокаивая себя, она переждала.
– Тебе очень нравится, Сережа? – В ее голосе послышалось легкое напряжение, – он почувствовал, взглянул.
– Да, – уронил он. – Я с детства увлекаюсь камнями, еще школьником облазил все Подмосковье, собирал всяческие редкости. У меня была неплохая коллекция песчаных агатов – так мы их называли.
– Сережа, я дарю эту вещицу тебе, – быстро сказала Ксения. – Молчи! – тотчас повысила она голос. – Я так хочу, это, наконец, мой каприз – я так хочу! Ты в чем то схож с черным камнем, я только сейчас заметила…
– Ты с ума сошла! – не сдержавшись, воскликнул он, вскинув голову, и от изумления даже рассмеялся, затем положил драгоценность на край стола. – Ты же знаешь, что это невозможно! Такие шуточки, Ксюша, мне очень не нравятся… Право…
– Но почему? – потянулась к нему Ксения. – Ты чего так испугался? Вещь перешла ко мне от матери, как хочу, так и распоряжаюсь. Хорошо, хорошо, – заторопилась она, – не надо так хмуриться, просто знай одно: если тебе понадобится камень, он тебя ждет здесь в столе. В любой день и час. Он твой и может, кто знает, послужить доброму делу. Мало ли какие сюрпризы преподнесет будущее. Ты ведь теперь понимаешь, что тебе сюда нельзя приходить, милый мой незнакомец Сергей Романович! Ты же ступил в запретную зону, я боюсь, Сережа, не за себя – за тебя боюсь! Ну, Господи благослови…
И тогда он понял, что она окончательно уходит, что он никогда не сможет понять и покорить эту женщину, и в охватившей мир тишине вновь поплыли звуки старого вальса; стол, как живое существо, заставляя Сергея Романовича мистически вздрогнуть, задвигался, зашевелился и вновь успокоился.
5
Они не смогли расстаться сразу и, несмотря на уговоры и просьбы Ксении, в которых присутствовала и немалая доля извечного женского лукавства, оставались вместе и день, и второй, и третий, и только к концу недели Сергей Романович, по привычке избегавший телефона, несколько раз набрал номер и, оглянувшись на Ксению, весело сказал:
– Представляешь, начальство разрешило мне еще денек отсутствовать. А завтра сразу же в командировку, правда, всего на неделю. Придется уже сегодня оформлять документы.
– Вот и хорошо, я за это время должна кое с кем встретиться, возобновить старые знакомства, – сказала она. – В театр я сейчас возвращаться не хочу, будет трудно все объяснить. А ты, Сережа, далеко собираешься? – спросила она, окончательно принимая игру и стараясь ему помочь, с присущей ей чуткостью тотчас уловив в его голосе неуверенность.
– Да нет, – сообщил он, улыбаясь. – Урал, Челябинск, Магнитогорск. Сегодня у нас четверг? Обещаю ровно в этот же час на той неделе, в шестнадцать ноль ноль, позвонить в дверь. Привезу тебе какую нибудь малахитовую безделицу, у меня и там полно знакомых, отыщут что нибудь оригинальное. Если очень постараться, там можно откопать что нибудь изумительное.
– Сережа, ты же знаешь, мне ничего не надо, не будем тратить время на пустяки, – попросила Ксения и, не сдерживая порыва, крепко обвила руками его шею, наклонила ему голову, близко заглядывая в глаза. – Ты мне одно подари – дай обещание не приходить сюда до тех пор, пока окончательно все для себя не решишь. Слышишь, все, окончательно и бесповоротно.
Внутренне вздрогнув, он не стал ничего говорить, поцеловал ее, попрощался с Устиньей Прохоровной и, больше не оглядываясь, вышел. С некоторых пор с ним творились непонятные и странные вещи, и он не смог бы их объяснить, если бы и захотел; он, допустим, мог легко убедить себя, что его жизнь вне существующих законов, вполне закономерна и естественна, так же, как и любая другая жизнь, что в ней нет ничего предосудительного; он мог пойти и дальше и убедить себя в том, что придет время – и восторжествует именно его формула жизни, его истина, и поскольку еще никто не нажил богатства праведным путем, значит, и силы, регулирующие некое уравнительное, пусть насильственное, но постоянное правило в перераспределении, не только закономерны, но и обязательны, и никакая власть, никакие карательные силы, создаваемые этой властью прежде всего для защиты самого верхнего, самого воровского, элитарного слоя властей предержащих, не помогут. Настанет срок, и естественные силы перераспределения не только возобладают, они станут основой самого общежития – другой силы в природе человека просто не существует. Но если он мог убедить в этой любопытной теории самого себя, он не мог переступить сей порог в общении с Ксенией, хотя уже давно чувствовал необходимость этого. Она никогда не расспрашивала о его прошлом, она не проявляла интереса и к его нынешним делам, но его нельзя было обмануть. Она просто ждала – упорно, терпеливо, как может ждать только женщина; возможно, она боялась спугнуть; она и сама никогда ничего о себе не рассказывала, и между ними как бы установился негласный уговор – не интересоваться прошлым друг друга, тем более, не досаждать один другому постоянным назойливым вниманием в повседневной мелочной суете. Они понимали, что их встреча была случайностью, но не могла не произойти – они не могли обойти друг друга стороной; оба были умны и смогли оценить необъяснимую на первый взгляд смелость друг друга и обоюдное желание вырваться в другие, неведомые пространства, невзирая ни на что. Минутный порыв, почти каприз, вдруг превратился в упорное стремление выстоять и победить, отстоять свою свободу, свое право выбора наперекор вся и всему; именно это стремление, вначале неосознанное, превратило их как бы в заговорщиков, но и он, и она знали, что когда нибудь должно наступить пробуждение и они встанут лицом к лицу, посмотрят друг другу в глаза по особому, и такой неотвратимый миг откровения может оказаться и самым тяжелым испытанием, вполне возможно, предвестником взаимной ненависти. Одним словом, они расстались в этот раз с каким то подспудным чувством тоски и неуверенности, и Сергей Романович, поколесив по Подмосковью, навестив кое кого в самой первопрестольной и получив необходимые сведения, убедился, что ему по прежнему опасаться нечего. Он всю неделю провел в запущенной материнской квартире, перешедшей к нему по наследству, в которой еще незадолго до смерти матери пристроилась ее дальняя родственница, двоюродная тетка, довольно суматошное существо, – она не ужилась со своими внуками, и покойная мать пожалела ее, приютила, и Настуся, как все, несмотря на возраст, звали ее, как бы и осталась в квартире одной из ее непременных принадлежностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
– Такого почти никто не видывал, – подтвердила Ксения, с напряженным вниманием наблюдавшая за его лицом; она сразу поняла, что он без особых усилий проник в тайну камня, в его скрытую жизнь, и вдруг ей стало жутко и одиноко. Успокаивая себя, она переждала.
– Тебе очень нравится, Сережа? – В ее голосе послышалось легкое напряжение, – он почувствовал, взглянул.
– Да, – уронил он. – Я с детства увлекаюсь камнями, еще школьником облазил все Подмосковье, собирал всяческие редкости. У меня была неплохая коллекция песчаных агатов – так мы их называли.
– Сережа, я дарю эту вещицу тебе, – быстро сказала Ксения. – Молчи! – тотчас повысила она голос. – Я так хочу, это, наконец, мой каприз – я так хочу! Ты в чем то схож с черным камнем, я только сейчас заметила…
– Ты с ума сошла! – не сдержавшись, воскликнул он, вскинув голову, и от изумления даже рассмеялся, затем положил драгоценность на край стола. – Ты же знаешь, что это невозможно! Такие шуточки, Ксюша, мне очень не нравятся… Право…
– Но почему? – потянулась к нему Ксения. – Ты чего так испугался? Вещь перешла ко мне от матери, как хочу, так и распоряжаюсь. Хорошо, хорошо, – заторопилась она, – не надо так хмуриться, просто знай одно: если тебе понадобится камень, он тебя ждет здесь в столе. В любой день и час. Он твой и может, кто знает, послужить доброму делу. Мало ли какие сюрпризы преподнесет будущее. Ты ведь теперь понимаешь, что тебе сюда нельзя приходить, милый мой незнакомец Сергей Романович! Ты же ступил в запретную зону, я боюсь, Сережа, не за себя – за тебя боюсь! Ну, Господи благослови…
И тогда он понял, что она окончательно уходит, что он никогда не сможет понять и покорить эту женщину, и в охватившей мир тишине вновь поплыли звуки старого вальса; стол, как живое существо, заставляя Сергея Романовича мистически вздрогнуть, задвигался, зашевелился и вновь успокоился.
5
Они не смогли расстаться сразу и, несмотря на уговоры и просьбы Ксении, в которых присутствовала и немалая доля извечного женского лукавства, оставались вместе и день, и второй, и третий, и только к концу недели Сергей Романович, по привычке избегавший телефона, несколько раз набрал номер и, оглянувшись на Ксению, весело сказал:
– Представляешь, начальство разрешило мне еще денек отсутствовать. А завтра сразу же в командировку, правда, всего на неделю. Придется уже сегодня оформлять документы.
– Вот и хорошо, я за это время должна кое с кем встретиться, возобновить старые знакомства, – сказала она. – В театр я сейчас возвращаться не хочу, будет трудно все объяснить. А ты, Сережа, далеко собираешься? – спросила она, окончательно принимая игру и стараясь ему помочь, с присущей ей чуткостью тотчас уловив в его голосе неуверенность.
– Да нет, – сообщил он, улыбаясь. – Урал, Челябинск, Магнитогорск. Сегодня у нас четверг? Обещаю ровно в этот же час на той неделе, в шестнадцать ноль ноль, позвонить в дверь. Привезу тебе какую нибудь малахитовую безделицу, у меня и там полно знакомых, отыщут что нибудь оригинальное. Если очень постараться, там можно откопать что нибудь изумительное.
– Сережа, ты же знаешь, мне ничего не надо, не будем тратить время на пустяки, – попросила Ксения и, не сдерживая порыва, крепко обвила руками его шею, наклонила ему голову, близко заглядывая в глаза. – Ты мне одно подари – дай обещание не приходить сюда до тех пор, пока окончательно все для себя не решишь. Слышишь, все, окончательно и бесповоротно.
Внутренне вздрогнув, он не стал ничего говорить, поцеловал ее, попрощался с Устиньей Прохоровной и, больше не оглядываясь, вышел. С некоторых пор с ним творились непонятные и странные вещи, и он не смог бы их объяснить, если бы и захотел; он, допустим, мог легко убедить себя, что его жизнь вне существующих законов, вполне закономерна и естественна, так же, как и любая другая жизнь, что в ней нет ничего предосудительного; он мог пойти и дальше и убедить себя в том, что придет время – и восторжествует именно его формула жизни, его истина, и поскольку еще никто не нажил богатства праведным путем, значит, и силы, регулирующие некое уравнительное, пусть насильственное, но постоянное правило в перераспределении, не только закономерны, но и обязательны, и никакая власть, никакие карательные силы, создаваемые этой властью прежде всего для защиты самого верхнего, самого воровского, элитарного слоя властей предержащих, не помогут. Настанет срок, и естественные силы перераспределения не только возобладают, они станут основой самого общежития – другой силы в природе человека просто не существует. Но если он мог убедить в этой любопытной теории самого себя, он не мог переступить сей порог в общении с Ксенией, хотя уже давно чувствовал необходимость этого. Она никогда не расспрашивала о его прошлом, она не проявляла интереса и к его нынешним делам, но его нельзя было обмануть. Она просто ждала – упорно, терпеливо, как может ждать только женщина; возможно, она боялась спугнуть; она и сама никогда ничего о себе не рассказывала, и между ними как бы установился негласный уговор – не интересоваться прошлым друг друга, тем более, не досаждать один другому постоянным назойливым вниманием в повседневной мелочной суете. Они понимали, что их встреча была случайностью, но не могла не произойти – они не могли обойти друг друга стороной; оба были умны и смогли оценить необъяснимую на первый взгляд смелость друг друга и обоюдное желание вырваться в другие, неведомые пространства, невзирая ни на что. Минутный порыв, почти каприз, вдруг превратился в упорное стремление выстоять и победить, отстоять свою свободу, свое право выбора наперекор вся и всему; именно это стремление, вначале неосознанное, превратило их как бы в заговорщиков, но и он, и она знали, что когда нибудь должно наступить пробуждение и они встанут лицом к лицу, посмотрят друг другу в глаза по особому, и такой неотвратимый миг откровения может оказаться и самым тяжелым испытанием, вполне возможно, предвестником взаимной ненависти. Одним словом, они расстались в этот раз с каким то подспудным чувством тоски и неуверенности, и Сергей Романович, поколесив по Подмосковью, навестив кое кого в самой первопрестольной и получив необходимые сведения, убедился, что ему по прежнему опасаться нечего. Он всю неделю провел в запущенной материнской квартире, перешедшей к нему по наследству, в которой еще незадолго до смерти матери пристроилась ее дальняя родственница, двоюродная тетка, довольно суматошное существо, – она не ужилась со своими внуками, и покойная мать пожалела ее, приютила, и Настуся, как все, несмотря на возраст, звали ее, как бы и осталась в квартире одной из ее непременных принадлежностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112