характер правнука пришелся ему по душе, и они, старый да малый, старались еще часа три; наконец, отдуваясь, лесник опустился на колоду.
– Уморил ты меня, Денис, – сказал он. – Кончай, пора умываться да обедать. Где ты там? Иди сюда…
Оборвав на полуслове, он встревоженно шагнул к мальчику, державшему перед собой правую руку ладонью вверх, с торчавшей в ней глубоко ушедшей большой занозой.
– Вот те на, – сказал лесник, присев. – А ну-ка терпи… Вот мы ее сейчас… Ра-аз!
Пошла кровь и вмиг залила маленькую, перепачканную в земле ладошку; сильно побледнев, поджав губы, мальчик неотрывно глядел на нее.
– Ничего-ничего, не бойся, пусть промоет, – сказал лесник. – Та-ак, молодец парень… а теперь зажми ладошку-то покрепче в кулак… мы сейчас ранку прижгем… пощиплет немного… Ты не бойся…
– А я и не боюсь, – ответил мальчик.
– Вижу, – с уважением сказал лесник, подхватил отбивавшегося правнука на руки и направился к дому; Денис, устав от воздуха и движения, прижался к деду и скоро заснул, а лесник, выйдя после обеда на крыльцо посидеть и подумать, не сразу увидел Фому Куделина, иногда приезжавшего к нему на кордон из Густищ выпросить то дровишек, то сена, а то просто так – от тоски и непонимания жизни. И на этот раз Фома завернул на кордон от беспокойства; привязав лошадь к изгороди, стоя у ворот, он долго пытался усовестить Дика, внимательно и настороженно слушавшего Фому, но решительно преградившего ему дорогу к дому: едва Фома пытался приоткрыть решетчатые ворота, шерсть у Дика на загривке становилась пышнее и во всей его поджарой, могучей фигуре намечалась как бы готовность движения – и все это в совершеннейшем мертвом молчании.
– У-у, зверюга лесная! – ругнулся Фома, вытягивая из-за изгороди худую морщинистую шею. – Ты что ж вытворяешь? Ежели ты собака и хозяина стережешь, подай голос, чтоб хозяин тебя услыхал… Природа! А так что в немоте караулишь? Черт веревкин, глаза-то какие ярые, вроде он уже горло тебе перекусил, кровушки напился! У-у, зверюга! Природа!
Еще подождав и посмеявшись, лесник окликнул Дика, и вскоре, поздоровавшись, они сидели с Фомой на скамейке под дубом и Фома выкладывал деревенские новости, а Дик, положив острую морду на лапы, внимательно и неотступно следил за шумным гостем, мешая ему разойтись по-настоящему. Время от времени Фома замолкал, ожесточенно теребил свою куцую, сбивавшуюся вправо бороденку и сердито косился в сторону пса. Стоял предвечерний безветренный зной; листва на деревьях ослабла, и даже жесткие листы дуба слегка обвисли. На лице у Фомы выступила испарина; самые важные повости – про сгоревшего на прошлой неделе, в сорок семь лет, от самогонки старшего сына Микиты Бобка и об одном из беспутных парней, три дня назад арестованном за пьяную драку и увезенном в город – ужо были рассказаны; и дело, ради которого Фома приехал на кордон по просьбе зятя Кешки Алдонина (узнать, где можно будет рубить на зиму дрова), тоже было уже решено. Оставалось напиться студеной вкусной колодезной водички на дорогу и распрощаться; он уже открыл было рот, но так ничего и не произнес, у него лишь глаза тревожно округлились, словно он увидел перед собой нечто диковинное, из ряда вон…
– Захар, а Захар, – сказал он, вытирая взмокший лоб рукавом, – а ты ничего не слыхивал?
Лесник молча смотрел на него, ожидая, и Фома заволновался сильнее.
– Траншею копают из самого Холмска в Зежск, а там еще дальше, туда! – неопределенно махнул рукою Фома, вытирая лоб рукавом. – Уже мимо Густищ, мимо Соловьиного лога прострочили. Я сам ходил глядеть, вот стала жизнь, Захар! – потряс бороденкой Фома. – Идет себе машина агромадная, а за ней канава получается… хоть какие коренья рвет, камни вон выкидывает… а? Природа! Говорят, газ пойдет, и никаких тебе дров и торфа! Как так, Захар? Жили-жили, и деды жили, и прадеды жили и ничего не знали? Какой такой газ? Видать, опять жульничество… Природа! Где ты на весь мир эвонного газу наберешься?
– Занесло тебя, Фома, опять в тартарары. Ну что ты можешь знать на курином своем нашесте? – посмеиваясь, спросил лесник. – Вот народ, вместо радости черт знает что напридумают…
– Ладно тебе, Захар, ты сам кто таков будешь? – обиделся Фома. – Я на курином нашесте, а ты на каковском? Может, ты и правду говоришь, все ближе к начальству, – тотчас вильнул Фома в некий, показавшийся ему подходящим, закоулок; он вспомнил. зачем приехал на кордон, и решил, что себе в убыток огород городить не стоит. – Ты мне скажи, Захар, в наши-то Густищи этот самый газ проведут?
– Само собой проведут. Мимо прут, как же не провести?
– А вот и не будет этого! – твердо подвел черту Фома, весь подобравшись; у него даже голос переменился, зазвенел и глаза заблестели. – Природа!
– Опять ты за свое…
– Не проведут! – упрямо повторил Фома. – Потому как этот газ, народ говорит, прямиком в Турцию тянут, а на русского человека начальству наплевать! Испокон веков так было, потому как все начальство у нас подряд непутевое! Природа!
– Зачем в Турцию-то? – озадачился лесник.
Фома больше подсох лицом, и во взгляде его появилось стариковское нерассуждающее упрямство.
– Зачем, зачем! – с досадой отмахнулся Фома. – Ткнули пальцем в небо и копают себе. Потому – в Турцию… Надо же куда-то его тянуть, этот газ. Лишь бы только не своим, мне один знающий человек словечко такое сказал. Уж он знает! Природа! А ты слыхал, откуда его берут, газ-то этот?
– Из земли, поди, – миролюбиво предположил лесник, и Фома утвердительно потряс в воздухе корявым пальцем.
– То-то! – сказал он. – Из земли! Там, в земле-то, потом пустота во все концы разрастается! Природа! Государство русское затем туда и рухнет, ничего не останется… Народ говорит, а народ знает… Природа!
– Ты, Фома, вроде еще лет двести жить собираешься, – скупо усмехнулся Захар, вызывая явное неодобрение своею беспокойного гостя. – Колготишься-колготишься, старый хрен, а зачем? Тебе-то что?
– Слова твои, Захар, босяцкие, – не остался в долгу Фома, и от возмущения его контуженую ноздрю заметно потянуло вправо; он сморщился, пронзительно чихнул, и лесник, забывший об этой особенности своего гостя, вздрогнул. – Вот видишь, моя правда, – продолжал Фома. – Совсем ты в своей глухомани одичал… Вот помру – и заботам конец, а пока живой… как по-другому?
На этом деловая часть их разговора оборвалась; Фома понес уж совершеннейшую чепуху, вначале вспомнил о Варечке Черной, отправившейся в лес поискать первых грибов и столкнувшейся там нос к носу с самим хозяином и тот вроде бы опустил свои тяжеленные лапищи ей на плечи, раскрыл жаркую пасть, дохнул на нее синим огнем и сказал: «Ложись, баба!»; и что после этого и рухнула она в темень, и ничего более не помнит. А когда очнулась, то никого не увидела, лишь земля кругом была вся изрыта, и даже кусты с кореньями повыдраны, и что Варечка Черная божится и крестится, что подломил ее в глухом нечистом месте не хозяин , а сам Захар-Кобылятник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254
– Уморил ты меня, Денис, – сказал он. – Кончай, пора умываться да обедать. Где ты там? Иди сюда…
Оборвав на полуслове, он встревоженно шагнул к мальчику, державшему перед собой правую руку ладонью вверх, с торчавшей в ней глубоко ушедшей большой занозой.
– Вот те на, – сказал лесник, присев. – А ну-ка терпи… Вот мы ее сейчас… Ра-аз!
Пошла кровь и вмиг залила маленькую, перепачканную в земле ладошку; сильно побледнев, поджав губы, мальчик неотрывно глядел на нее.
– Ничего-ничего, не бойся, пусть промоет, – сказал лесник. – Та-ак, молодец парень… а теперь зажми ладошку-то покрепче в кулак… мы сейчас ранку прижгем… пощиплет немного… Ты не бойся…
– А я и не боюсь, – ответил мальчик.
– Вижу, – с уважением сказал лесник, подхватил отбивавшегося правнука на руки и направился к дому; Денис, устав от воздуха и движения, прижался к деду и скоро заснул, а лесник, выйдя после обеда на крыльцо посидеть и подумать, не сразу увидел Фому Куделина, иногда приезжавшего к нему на кордон из Густищ выпросить то дровишек, то сена, а то просто так – от тоски и непонимания жизни. И на этот раз Фома завернул на кордон от беспокойства; привязав лошадь к изгороди, стоя у ворот, он долго пытался усовестить Дика, внимательно и настороженно слушавшего Фому, но решительно преградившего ему дорогу к дому: едва Фома пытался приоткрыть решетчатые ворота, шерсть у Дика на загривке становилась пышнее и во всей его поджарой, могучей фигуре намечалась как бы готовность движения – и все это в совершеннейшем мертвом молчании.
– У-у, зверюга лесная! – ругнулся Фома, вытягивая из-за изгороди худую морщинистую шею. – Ты что ж вытворяешь? Ежели ты собака и хозяина стережешь, подай голос, чтоб хозяин тебя услыхал… Природа! А так что в немоте караулишь? Черт веревкин, глаза-то какие ярые, вроде он уже горло тебе перекусил, кровушки напился! У-у, зверюга! Природа!
Еще подождав и посмеявшись, лесник окликнул Дика, и вскоре, поздоровавшись, они сидели с Фомой на скамейке под дубом и Фома выкладывал деревенские новости, а Дик, положив острую морду на лапы, внимательно и неотступно следил за шумным гостем, мешая ему разойтись по-настоящему. Время от времени Фома замолкал, ожесточенно теребил свою куцую, сбивавшуюся вправо бороденку и сердито косился в сторону пса. Стоял предвечерний безветренный зной; листва на деревьях ослабла, и даже жесткие листы дуба слегка обвисли. На лице у Фомы выступила испарина; самые важные повости – про сгоревшего на прошлой неделе, в сорок семь лет, от самогонки старшего сына Микиты Бобка и об одном из беспутных парней, три дня назад арестованном за пьяную драку и увезенном в город – ужо были рассказаны; и дело, ради которого Фома приехал на кордон по просьбе зятя Кешки Алдонина (узнать, где можно будет рубить на зиму дрова), тоже было уже решено. Оставалось напиться студеной вкусной колодезной водички на дорогу и распрощаться; он уже открыл было рот, но так ничего и не произнес, у него лишь глаза тревожно округлились, словно он увидел перед собой нечто диковинное, из ряда вон…
– Захар, а Захар, – сказал он, вытирая взмокший лоб рукавом, – а ты ничего не слыхивал?
Лесник молча смотрел на него, ожидая, и Фома заволновался сильнее.
– Траншею копают из самого Холмска в Зежск, а там еще дальше, туда! – неопределенно махнул рукою Фома, вытирая лоб рукавом. – Уже мимо Густищ, мимо Соловьиного лога прострочили. Я сам ходил глядеть, вот стала жизнь, Захар! – потряс бороденкой Фома. – Идет себе машина агромадная, а за ней канава получается… хоть какие коренья рвет, камни вон выкидывает… а? Природа! Говорят, газ пойдет, и никаких тебе дров и торфа! Как так, Захар? Жили-жили, и деды жили, и прадеды жили и ничего не знали? Какой такой газ? Видать, опять жульничество… Природа! Где ты на весь мир эвонного газу наберешься?
– Занесло тебя, Фома, опять в тартарары. Ну что ты можешь знать на курином своем нашесте? – посмеиваясь, спросил лесник. – Вот народ, вместо радости черт знает что напридумают…
– Ладно тебе, Захар, ты сам кто таков будешь? – обиделся Фома. – Я на курином нашесте, а ты на каковском? Может, ты и правду говоришь, все ближе к начальству, – тотчас вильнул Фома в некий, показавшийся ему подходящим, закоулок; он вспомнил. зачем приехал на кордон, и решил, что себе в убыток огород городить не стоит. – Ты мне скажи, Захар, в наши-то Густищи этот самый газ проведут?
– Само собой проведут. Мимо прут, как же не провести?
– А вот и не будет этого! – твердо подвел черту Фома, весь подобравшись; у него даже голос переменился, зазвенел и глаза заблестели. – Природа!
– Опять ты за свое…
– Не проведут! – упрямо повторил Фома. – Потому как этот газ, народ говорит, прямиком в Турцию тянут, а на русского человека начальству наплевать! Испокон веков так было, потому как все начальство у нас подряд непутевое! Природа!
– Зачем в Турцию-то? – озадачился лесник.
Фома больше подсох лицом, и во взгляде его появилось стариковское нерассуждающее упрямство.
– Зачем, зачем! – с досадой отмахнулся Фома. – Ткнули пальцем в небо и копают себе. Потому – в Турцию… Надо же куда-то его тянуть, этот газ. Лишь бы только не своим, мне один знающий человек словечко такое сказал. Уж он знает! Природа! А ты слыхал, откуда его берут, газ-то этот?
– Из земли, поди, – миролюбиво предположил лесник, и Фома утвердительно потряс в воздухе корявым пальцем.
– То-то! – сказал он. – Из земли! Там, в земле-то, потом пустота во все концы разрастается! Природа! Государство русское затем туда и рухнет, ничего не останется… Народ говорит, а народ знает… Природа!
– Ты, Фома, вроде еще лет двести жить собираешься, – скупо усмехнулся Захар, вызывая явное неодобрение своею беспокойного гостя. – Колготишься-колготишься, старый хрен, а зачем? Тебе-то что?
– Слова твои, Захар, босяцкие, – не остался в долгу Фома, и от возмущения его контуженую ноздрю заметно потянуло вправо; он сморщился, пронзительно чихнул, и лесник, забывший об этой особенности своего гостя, вздрогнул. – Вот видишь, моя правда, – продолжал Фома. – Совсем ты в своей глухомани одичал… Вот помру – и заботам конец, а пока живой… как по-другому?
На этом деловая часть их разговора оборвалась; Фома понес уж совершеннейшую чепуху, вначале вспомнил о Варечке Черной, отправившейся в лес поискать первых грибов и столкнувшейся там нос к носу с самим хозяином и тот вроде бы опустил свои тяжеленные лапищи ей на плечи, раскрыл жаркую пасть, дохнул на нее синим огнем и сказал: «Ложись, баба!»; и что после этого и рухнула она в темень, и ничего более не помнит. А когда очнулась, то никого не увидела, лишь земля кругом была вся изрыта, и даже кусты с кореньями повыдраны, и что Варечка Черная божится и крестится, что подломил ее в глухом нечистом месте не хозяин , а сам Захар-Кобылятник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254