Да и как заформализованная до предела процедура расследования, которая, подобно бою быков, расписана до мельчайших подробностей, может быть интересной, если любые действия разложены по полочкам и не допускают ни малейшего отступления от раз и навсегда заведенного порядка? Тут даже ночная перестрелка в аллеях парка оборачивается рутиной с неизбежным отчетом в трех экземплярах. Рутина же, наложивши на постоянную усталость, запросто может довести тебя до такого состояния, что ты уже не в состоянии будешь с ходу сказать, январь сейчас стоит на дворе или февраль.
Что же касается отвращения, то ты начинаешь испытывать его только в том случае, если усталость и рутина не помешали тебе сохранить человеческий облик. Некоторым полицейским сохранить его явно не удалось. Но если ты его все-таки сохранил и остался, несмотря ни на что, человеком, то иногда ты просто приходишь в ужас от того, на что бывают способны люди. Ты, конечно, способен понять и простить ложь, потому что в повседневной жизни и сам нередко прибегаешь к ней, чтобы облегчить себе жизнь и вообще, чтобы машина человеческого бытия, которую слишком откровенная правда может привести в негодность, продолжала вертеться. Ты способен понять и кражу, поскольку в детстве, когда тебе было лет пять или шесть, тебе самому случалось стащить особенно приглянувшийся карандаш или игрушечный самолетик. Ты даже можешь понять убийство, потому что где-то в самых затаенных уголках твоей души прячется чувство ненависти, способное подтолкнуть к убийству. Все эти вещи ты, естественно, можешь как-то понять, но тем не менее ты не можешь не испытывать отвращения к ним, если они постоянно обрушиваются на тебя непрерывным потоком, когда тебе на каждом шагу, день изо дня приходится встречаться со лгунами, ворами и убийцами, когда тебе начинает казаться, что все человеческие чувства оказываются приостановленными именно на те восемь, двенадцать или тридцать шесть часов, когда ты сидишь в дежурке или на телефоне. Может быть, ты и примирился бы с появлением какого-то случайного трупа, ведь смерть – это только один из неизбежных эпизодов жизни, не так ли? Но если на твоей памяти эти мертвые тела начинают нагромождаться одно на другое, да так, что ты уже не в состоянии отличить один проломленный череп от другого, то что ж тут дивиться тому, что ты перестаешь отличать апрель от октября?
А сейчас был апрель. Истерзанное тело очень красивой женщины лежало на полу, прислонившись щекой к залитой кровью картине Шагала. Сотрудники криминологической лаборатории обсыпали все кругом тонкой пудрой, пытаясь обнаружить отпечатки пальцев, они шарили специальным пылесосом в поисках волос и остатков тканей, осторожно упаковывали в специальный пакет кухонный нож, обнаруженный на полу в коридоре прямо у двери спальни, записную книжку убитой и кошелек, в котором можно было обнаружить все, что угодно, кроме денег.
Детектив Стив Карелла делал торопливые заметки в блокноте, а потом вышел из комнаты и направился в холл, где в огромном кресле сидела маленькая девочка. Ноги ее не доставали до пола, а на руках у нее, закрыв глаза, примостилась дремлющая кукла. Девочку звали Энни Закс – об этом Карелле сообщил один из полицейских, когда Карелла прибыл на место преступления. Кукла по размерам своим была почти одного роста с девочкой.
– Здравствуй, – обратился он к ней и сразу же почувствовал дикую нелепость своего положения, здесь была и усталость, потому что дома он не был двое суток, и скука, поскольку ему предстоял новый раунд монотонных допросов, и отвращение к работе, поскольку человеком, которого ему предстояло сейчас допрашивать, была всего лишь маленькая девочка, изуродованный труп матери которой лежал в соседней комнате. Он попытался как можно приятней улыбнуться. Но улыбка получилась довольно вымученной. Девочка ничего не ответила. Она посмотрела на него своими огромными глазами. Она смотрела на него немигающим взглядом и ничего не говорила.
– Тебя зовут Энни, я угадал? – сказал Карелла. Девочка кивнула. – А ты знаешь, как меня зовут?
– Нет.
– Меня зовут Стив. Девочка снова кивнула.
– У меня тоже есть девочка примерно твоего возраста, – сказал Карелла. – Она – близняшка. А сколько тебе лет Энни?
– Пять.
– Ровно столько же, сколько и моей дочке.
– Угу, – сказала Энни. Она с минутку помолчала, а потом спросила. – Маму убили?
– Да, – ответил Карелла. – Да, детка, ее убили.
– Я боюсь заходить туда и смотреть на нее. – Да, лучше тебе туда не заходить.
– Ее убили ночью, да? – спросила Энни.
– Да.
В комнате воцарилась тишина. Снаружи до Кареллы доносились обрывки разговора между фотографом и медицинским экспертом. Он глянул в обращенное к нему детское личико.
– А где ты была прошлой ночью? – спросил он.
– Угу.
– Где?
– Я была здесь, сидела в той комнате. – Она погладила куклу по щеке, а потом снова подняла голову к Карелле и спросила:
– А близняшка – это что?
– Это когда двое детишек рождаются одновременно.
– А… Она продолжала вглядываться в него. В глазах у нее не было слез и они требовательно смотрели на него, словно ждали ответа.
– Это сделал один дядька, – сказала она наконец.
– Какой дядька? – спросил Карелла.
– А тот, который пришел к маме.
– Это был мужчина? А какой мужчина?
– Он к маме пришел. Они вместе сидели в комнате.
– А кто он такой?
– Не знаю.
– Ты его видела?
– Нет. Я сидела здесь и играла с Болтуньей, когда он пришел.
– А кто это Болтунья – твоя подружка?
– Болтунья – это моя кукла, – сказала девочка и приподняла лежащую на коленях куклу. Она даже рассмеялась его непонятливости. Он испытал непреодолимое желание покрепче прижать ее к себе и сказать ей, что в мире не должно быть таких вещей, как остро заточенные ножи и насильственная смерть.
– А когда это было, детка? – спросил он. – Ты знаешь, какой был тогда час?
– Я не знаю, – сказала она и выразительно пожала плечами. – Я знаю только, когда на часах двенадцать часов и когда семь часов, а больше ничего не знаю.
– Ну хорошо.., а скажи, было уже темно тогда?
– Да, это уже было после ужина.
– Значит, этот мужчина пришел после ужина, правильно?
– Да. – А мама твоя знала этого дяденьку?
– Да, – сказала Энни. – Она смеялась и разговаривала с ним. Это – тогда, когда он пришел.
– А потом что было?
– Не знаю. – Энни снова пожала плечами. – Я сидела у себя и играла.
И снова воцарилась тишина. Первые слезы появились у нее на глазах совершенно внезапно, причем лицо девочки в этот момент ничуть не изменилось: оно не сморщилось, губы не задрожали – просто крупные слезинки одна за другой внезапно выкатились из-под ресниц и покатились вниз по щекам. Она сидела совершенно неподвижно и беззвучно плакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46