Я насбираю лишайников, а вы – по дрова. Тут, знаете, где-нибудь рядышком. Хорошо?
Михель и бровью не повел.
Ричардсон приласкал мичмана:
– Мы скоро.
У мичмана навернулись слезы.
– Мне не встать, доктор, вы бы лучше…
– Полноте, мой мальчик. Мы скоро.
Роберт привалился к стенке шалаша.
Шаги утихли. С сосен глухо падали комья снега.
– И тебе не совестно? – сказал Роберт.
Михель ковырял в зубах. Лицо его выражало равнодушное презрение.
– Мерзавец! – тонко крикнул Роберт.
Михель перестал ковырять в зубах.
– Молодой, а бранишься, как старуха.
Вдалеке стучал топор Хепберна.
– Предатель, – сказал Роберт. – Скоро все в лесах узнают…
– Михель не предал, – с внезапным гневом ответил ирокез. – Есть закон Большой Беды. У вас свои законы… – Он заговорил сбивчиво, мешая английские слова-коротышки с индейскими, длинными, как ружейный ствол. – Михель предатель? Это ты, ты, ты… Проклятые белые! А-а, шелудивый пес…
Хепберн услышал выстрел. Доктор? Нет, доктор, кажись, в другой стороне… Хепберн вдруг побежал к шалашу что было мочи. Увязал, падал, переваливался через валежины. Спешил, спешил…
Как было не спешить? Ведь Хепберна осенило: это индейцы! Индейцы, присланные Франклином. Спасение… Он увязал в снегу, переваливался через валежины.
Он ворвался в шалаш… и попятился: мичман лежал на спине; лицо его было залито кровью, правая нога разута.
– Вот так, – торопливо сказал Михель. И показал, как мичман приставил дуло ко рту, курок нажал пальцем ноги…
Доктор шагнул в шалаш и оцепенел. Потом рухнул на колени, обеими руками сжал голову Роберта. В шалаше было сумеречно, костер не горел, но и Михель и Хепберн видели, как дрожат руки Ричардсона.
– Господин ружье… – возбужденно повторял Михель. – Я спал. А господин ружье… и… Господин ружье и так… вот так, господин…
– Стоп! Когда он разулся? – спросил доктор.
– Михель спал.
– Гм!.. Ну, ну… Спал. Хорошо. Должно быть, спал… – Ричардсон потупился. Потом посмотрел на матроса: – Полагаю, делать нечего?
– Верно, – вздохнул матрос. – Надо идти.
И они пошли к Зимнему озеру.
Михель настойчиво убеждал: к Зимнему озеру не добраться, лучше взять южнее, где олени, мясо, добыча. Хепберн рявкнул:
– Ишь нацепил!
И впрямь, у Михеля было ружье, два пистолета, кинжал, нож, а у них с доктором – ружье, да пистолет, да вот еще топор.
– Думаешь, мы не знаем? – злобно продолжал матрос.
– Придержите язык, Хепберн, – сердито приказал доктор.
Ирокез заглядывал ему в лицо:
– Михель не виноват, Михель клянется. А этот… – Индеец мотнул подбородком на матроса.
– Что ты мелешь? – угрюмо спросил доктор. – Хепберн ничего худого…
– Нет, господин, Михель один, белых двое. Белых двое – Михель один.
– Еще и скулит… – Хепберн длинно выругался.
Михеля перекосило:
– Ты… ты виноват! Ты уговорил идти к Большой Соленой Воде.
Хепберн взмахнул кулаком.
Ирокез отпрянул.
– Слушай, парень, – сказал Ричардсон, – ступай-ка ты на юг, а мы – своей дорогой. Так будет лучше. А? Ступай-ка подобру-поздорову.
– Мертвый белый лаял, как песец. А Михель никого не предал. Михель уйдет? Да! Белые тоже уйдут, господин. Нету Михель, и белый идет в Страну Мертвых.
На привалах они боролись со сном: двое караулили одного, один караулил двоих. И днем, в пути, петляя среди скал, они не спускали друг с друга настороженных угрюмых глаз.
Но однажды индеец как-то отбился в сторону, и Ричардсон наконец остался наедине с Хепберном.
– Знаете, – тихонько проговорил доктор, – а ведь проводника Жана…
– Да, – сказал Хепберн, – тут дело черное, это уж точно.
– И топор он брал… Понимаете?
– Угу, сэр. Зарыл в снег, а после рубил мерзлятину.
Они помолчали, тупо глядя под ноги.
– И нашего Роба… – начал снова доктор.
– Верно, сэр. А теперь, подлец, удумал нас… – Он сделал жест, будто ножом пырнул. – И концы в воду, сэр.
– Ну? – спросил доктор.
Хепберн медлил.
– Ох, сэр, грех на душу…
– Он рехнулся, – проговорил доктор. – Конченый человек.
– Ох, сэр, – вздохнул матрос и покачал головой.
Ричардсон взвел курок пистолета.
В ту минуту показался Михель, взглянул на Ричардсона и выхватил оружие.
Доктор и Михель выстрелили одновременно.
Глава 11
Обед с герцогом Гемфри
Святой Патрик топил печь снегом. Франклин нуждался в дровах. А дров не было. И ни крошки съестного. Ничего не было у этого Зимнего озера. Сугробы, да сосны, да обросшая инеем пустая хижина. И пятеро изможденных людей на грязном полу.
Джон первым превозмог себя. На столе посреди хижины белел клочок бумаги. Записка? Записка! Несколько строк, нацарапанных штурманом Беком. Франклин долго не мог их прочесть. «Большое Невольничье… Индейцы… Сомневаюсь…» Слова всплескивали, как рыбы, и тонули в темноте. Джон долго не мог прочесть строки, нацарапанные штурманом Беком. Но прочел, прочел все-таки.
Два дня назад был он здесь, в этой хижине, лишь два дня назад был здесь штурман Бек. От Венцеля никаких известий. Джордж ушел искать Акайчо. Джордж ушел к Большому Невольничьему озеру. Сто тридцать восемь миль? Нет. Как до луны. И потом… В этом форту Провиденс – толстомордый Гарри.
Да будь тысячу раз проклят день, когда Джон Франклин, старший офицер фрегата, уличил мичмана Блейка в краже денег, а товарищи тайком в «петушьей яме» жестоко высекли Блейка, да-да, офицер Гарри Блейк получил «starting». Он вопил: «Я застрелюсь!» – «Поспеешь», – отвечали ему и драли нещадно. Франклин, почитатель Шекспира, посмеивался: «Нет, поручусь, он виселицей кончит, хотя бы все моря и океаны уговорились потопить его». Потом Гарри подал в отставку и исчез. И вот годы спустя толстомордый Блейк – начальник одного из фортов, теперь он может свести с Франклином старые счеты.
Однако записка штурмана Бека заронила надежду. Тощую, как травинка, но все же, все же… Джон окликнул вояжеров:
– Эй, ребята! Слышите? Наш штурман ищет Акайчо.
Они слышали. Но они не хотели слушать. Жизнь кончилась. Не кончилось умирание.
– У штурмана все в порядке, ребята. Слышите? Говорю вам, он найдет индейцев.
И тут все четверо, не поймешь, откуда силы взялись, заорали:
– Индейцам плевать на тебя! Плевать! Плевать!
Они потрясали кулаками, кричали и разом смолкли – выдохлись. Тогда Франклин сказал:
– А в старых кострах найдем оленьи кости. И еще, помнится, здесь где-то брошены две-три шкуры. Ну-ка, молодцы, встать!
В смерзшейся золе нашлись обгорелые кости. И оленьи шкуры нашлись, и несколько свечей, и несколько кусков мыла.
Стали жить. Дел было много, сил – мало. Чурбак расколоть – как сосну свалить, дровишек натаскать – как баржу нагрузить, малый огонь вздуть – как большой камин разжечь.
Отжили день, отжили другой. А потом проводники вконец отчаялись: пришел час – не барахтайся, от «курносой» никуда не денешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Михель и бровью не повел.
Ричардсон приласкал мичмана:
– Мы скоро.
У мичмана навернулись слезы.
– Мне не встать, доктор, вы бы лучше…
– Полноте, мой мальчик. Мы скоро.
Роберт привалился к стенке шалаша.
Шаги утихли. С сосен глухо падали комья снега.
– И тебе не совестно? – сказал Роберт.
Михель ковырял в зубах. Лицо его выражало равнодушное презрение.
– Мерзавец! – тонко крикнул Роберт.
Михель перестал ковырять в зубах.
– Молодой, а бранишься, как старуха.
Вдалеке стучал топор Хепберна.
– Предатель, – сказал Роберт. – Скоро все в лесах узнают…
– Михель не предал, – с внезапным гневом ответил ирокез. – Есть закон Большой Беды. У вас свои законы… – Он заговорил сбивчиво, мешая английские слова-коротышки с индейскими, длинными, как ружейный ствол. – Михель предатель? Это ты, ты, ты… Проклятые белые! А-а, шелудивый пес…
Хепберн услышал выстрел. Доктор? Нет, доктор, кажись, в другой стороне… Хепберн вдруг побежал к шалашу что было мочи. Увязал, падал, переваливался через валежины. Спешил, спешил…
Как было не спешить? Ведь Хепберна осенило: это индейцы! Индейцы, присланные Франклином. Спасение… Он увязал в снегу, переваливался через валежины.
Он ворвался в шалаш… и попятился: мичман лежал на спине; лицо его было залито кровью, правая нога разута.
– Вот так, – торопливо сказал Михель. И показал, как мичман приставил дуло ко рту, курок нажал пальцем ноги…
Доктор шагнул в шалаш и оцепенел. Потом рухнул на колени, обеими руками сжал голову Роберта. В шалаше было сумеречно, костер не горел, но и Михель и Хепберн видели, как дрожат руки Ричардсона.
– Господин ружье… – возбужденно повторял Михель. – Я спал. А господин ружье… и… Господин ружье и так… вот так, господин…
– Стоп! Когда он разулся? – спросил доктор.
– Михель спал.
– Гм!.. Ну, ну… Спал. Хорошо. Должно быть, спал… – Ричардсон потупился. Потом посмотрел на матроса: – Полагаю, делать нечего?
– Верно, – вздохнул матрос. – Надо идти.
И они пошли к Зимнему озеру.
Михель настойчиво убеждал: к Зимнему озеру не добраться, лучше взять южнее, где олени, мясо, добыча. Хепберн рявкнул:
– Ишь нацепил!
И впрямь, у Михеля было ружье, два пистолета, кинжал, нож, а у них с доктором – ружье, да пистолет, да вот еще топор.
– Думаешь, мы не знаем? – злобно продолжал матрос.
– Придержите язык, Хепберн, – сердито приказал доктор.
Ирокез заглядывал ему в лицо:
– Михель не виноват, Михель клянется. А этот… – Индеец мотнул подбородком на матроса.
– Что ты мелешь? – угрюмо спросил доктор. – Хепберн ничего худого…
– Нет, господин, Михель один, белых двое. Белых двое – Михель один.
– Еще и скулит… – Хепберн длинно выругался.
Михеля перекосило:
– Ты… ты виноват! Ты уговорил идти к Большой Соленой Воде.
Хепберн взмахнул кулаком.
Ирокез отпрянул.
– Слушай, парень, – сказал Ричардсон, – ступай-ка ты на юг, а мы – своей дорогой. Так будет лучше. А? Ступай-ка подобру-поздорову.
– Мертвый белый лаял, как песец. А Михель никого не предал. Михель уйдет? Да! Белые тоже уйдут, господин. Нету Михель, и белый идет в Страну Мертвых.
На привалах они боролись со сном: двое караулили одного, один караулил двоих. И днем, в пути, петляя среди скал, они не спускали друг с друга настороженных угрюмых глаз.
Но однажды индеец как-то отбился в сторону, и Ричардсон наконец остался наедине с Хепберном.
– Знаете, – тихонько проговорил доктор, – а ведь проводника Жана…
– Да, – сказал Хепберн, – тут дело черное, это уж точно.
– И топор он брал… Понимаете?
– Угу, сэр. Зарыл в снег, а после рубил мерзлятину.
Они помолчали, тупо глядя под ноги.
– И нашего Роба… – начал снова доктор.
– Верно, сэр. А теперь, подлец, удумал нас… – Он сделал жест, будто ножом пырнул. – И концы в воду, сэр.
– Ну? – спросил доктор.
Хепберн медлил.
– Ох, сэр, грех на душу…
– Он рехнулся, – проговорил доктор. – Конченый человек.
– Ох, сэр, – вздохнул матрос и покачал головой.
Ричардсон взвел курок пистолета.
В ту минуту показался Михель, взглянул на Ричардсона и выхватил оружие.
Доктор и Михель выстрелили одновременно.
Глава 11
Обед с герцогом Гемфри
Святой Патрик топил печь снегом. Франклин нуждался в дровах. А дров не было. И ни крошки съестного. Ничего не было у этого Зимнего озера. Сугробы, да сосны, да обросшая инеем пустая хижина. И пятеро изможденных людей на грязном полу.
Джон первым превозмог себя. На столе посреди хижины белел клочок бумаги. Записка? Записка! Несколько строк, нацарапанных штурманом Беком. Франклин долго не мог их прочесть. «Большое Невольничье… Индейцы… Сомневаюсь…» Слова всплескивали, как рыбы, и тонули в темноте. Джон долго не мог прочесть строки, нацарапанные штурманом Беком. Но прочел, прочел все-таки.
Два дня назад был он здесь, в этой хижине, лишь два дня назад был здесь штурман Бек. От Венцеля никаких известий. Джордж ушел искать Акайчо. Джордж ушел к Большому Невольничьему озеру. Сто тридцать восемь миль? Нет. Как до луны. И потом… В этом форту Провиденс – толстомордый Гарри.
Да будь тысячу раз проклят день, когда Джон Франклин, старший офицер фрегата, уличил мичмана Блейка в краже денег, а товарищи тайком в «петушьей яме» жестоко высекли Блейка, да-да, офицер Гарри Блейк получил «starting». Он вопил: «Я застрелюсь!» – «Поспеешь», – отвечали ему и драли нещадно. Франклин, почитатель Шекспира, посмеивался: «Нет, поручусь, он виселицей кончит, хотя бы все моря и океаны уговорились потопить его». Потом Гарри подал в отставку и исчез. И вот годы спустя толстомордый Блейк – начальник одного из фортов, теперь он может свести с Франклином старые счеты.
Однако записка штурмана Бека заронила надежду. Тощую, как травинка, но все же, все же… Джон окликнул вояжеров:
– Эй, ребята! Слышите? Наш штурман ищет Акайчо.
Они слышали. Но они не хотели слушать. Жизнь кончилась. Не кончилось умирание.
– У штурмана все в порядке, ребята. Слышите? Говорю вам, он найдет индейцев.
И тут все четверо, не поймешь, откуда силы взялись, заорали:
– Индейцам плевать на тебя! Плевать! Плевать!
Они потрясали кулаками, кричали и разом смолкли – выдохлись. Тогда Франклин сказал:
– А в старых кострах найдем оленьи кости. И еще, помнится, здесь где-то брошены две-три шкуры. Ну-ка, молодцы, встать!
В смерзшейся золе нашлись обгорелые кости. И оленьи шкуры нашлись, и несколько свечей, и несколько кусков мыла.
Стали жить. Дел было много, сил – мало. Чурбак расколоть – как сосну свалить, дровишек натаскать – как баржу нагрузить, малый огонь вздуть – как большой камин разжечь.
Отжили день, отжили другой. А потом проводники вконец отчаялись: пришел час – не барахтайся, от «курносой» никуда не денешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46