Потолки были низкими, помещения небольшими. Многочисленная челядь слонялась по комнатам, не обращая внимания на наше появление.
Оставив нас дожидаться в какой-то каморке, сотник отправился разыскивать тиуна, старшего слугу, распоряжающегося хозяйством. Мы же втроем присели на неизменной лавке у стены. Отца Алексия слегка развезло от недавно выпитой на голодный желудок водки, и он прибывал в благостном расположении духа, несмотря на не прекращавшиеся всю дорогу пререкания с Блудовым.
– Забавный парень, – заметил он, как только стрелец вышел, – ты веришь в его россказни?
– Не очень, если он из такого, как говорит, знатного рода, тогда непонятно, зачем он пошел в стрельцы. С другой стороны, что мы теряем, пока поживем здесь – все удобнее, чем на постоялом дворе. А сможет помочь или нет, будет видно.
– А ты, паренек, чей? – спросил священник моего «оруженосца».
– Мы из Морозовских, – ответил тот.
– Холоп?
Мальчик кивнул.
– А почто тебя Кнутом кличут?
– Когда подпаском был, батюшка, так лучше всех с кнутом управлялся.
– Видать, тебе на роду написано быть заплечных дел мастером, – невесело усмехнулся священник.
– Не, батюшка, я не по этому делу, – испуганно сказал паренек и перекрестился, – как можно такое говорить!
Наказание кнутом была страшная, большей частью смертельная пытка, просуществовавшая почти до середины девятнадцатого века, и вызывала ужас ещё больший, чем смертная казнь. Кнуты для наказания делались таким образом, что, при желании, палач тремя ударами мог был убить человека или обречь его на мучительную смерть.
– Говорить можно, делать грех, – начал отец Алексий, но замолчал на полуслове, в каморку с испуганным лицом вошел Федор:
– Тятя помирает, уже за попом послали.
– Что с ним? – спросил я.
– Отравили ироды! Животом мается, криком кричит!
Больной оказался мне на руку, можно было проявить свои способности и начать нарабатывать связи у местной знати. Я быстро встал:
– Отведи меня к нему, я в лекарском деле понимаю.
Однако сотник выглядел таким растерянным, что не сразу понял, что я ему сказал. Потом все-таки сообразил и почему-то без особой радости согласился:
– Пошли, коли разумеешь. Только как бы хуже не было.
– Раз все равно помирает, то хуже уже не будет.
Мы без промедления направились вглубь дома в покои хозяина. Рассматривать по дороге было нечего, к тому же нужно было торопиться. Отравления, частые в эту эпоху, вызвали у меня любопытство.
В просторной светлице на широких полатях, утопая в пуховике, лежал не старый еще человек с залитым потом землистого цвета лицом и громко стонал. По углам робко жались какие-то люди, а в изголовье постели стояла на коленях женщина в черной поневе и тихо подвывала. Я, как был в своих ратных доспехах и бархатном камзоле, подошёл к одру больного. Он посмотрел на меня мутными от страдания глазами и спросил:
– Ты кто, поп?
– Нет, я лекарь.
– Поздно лечиться, конец мне приходит, попа позовите! Помираю!
– Успеешь помереть, дай я лучше тебя посмотрю. Где у тебя болит?
Блудов-старший не ответил, устало прикрыл глаза.
– Со спины, с поясницы, батюшка, – вместо него ответила женщина, стоящая на коленях. – Ужасти, как болеет, как по малой нужде ходит, кровь с него идёт.
– Его рвало? – спросил я, подразумевая возможное отравление.
– Не замечала.
Было похоже на то, что у боярина нефротелизиас, или попросту почечные колики. Я перекрестился на икону в правом углу, настроился и начал водить руками над его животом. Блудов дёрнулся и застонал. В этот момент дверь в светлицу распахнулась, вошёл священник. У него была огромная, на половину груди борода и роскошная грива сивых волос.
– Во имя отца, сына и святого духа, аминь – сказал он, крестясь на образ.
Кресты он клал мелкие и скорые. Низко поклонившись красному углу, протянул руку, к которой поспешили приложиться все присутствующие. Я занимался своим делом и не обращал на него внимание. Мне иерей не понравился, от него шёл густой неприятный запах, примерно такой же, как от наших родных бомжей, так что целовать его грязную руку я не собирался. Однако он сам сунул мне ее под нос. Вступать в конфронтацию с церковью не стоило, и мне пришлось символически облобызать немытую длань. Исполнив свой христианский долг, я вернулся к Блудову-старшему. Тот по-прежнему лежал, плотно закрыв глаза, и стонал.
– Кается раб Божий Семён, причащается елеопомазаньем... – начал говорить по-русски священник, потом перешёл на славянский язык.
Я впервые присутствовал при елеопосвящении и сначала с интересом следил за проведением последнего из семи христианских таинств, но священник говорил так невнятно, что понять что-либо было совершенно невозможно. Я отвлёкся, продолжая держать руки над больным. Неожиданно поп начал приплясывать и раскачиваться. Теперь он больше походил на бурятского шамана, чем на православного священника. Я ему явно мешал, заслоняя спиной соборуемого.
– Изыди, нечестивец! – не меняя тональности, скороговоркой сказал он по-русски и продолжил свою скорбную службу на славянском языке.
Я не понял, к кому относились эти слова, то ли к хворобе, то ли ко мне. Б это момент я «нащупал» больное место – руки похолодели, и их начало покалывать. Пришлось напрячься и сосредоточится. Блудов дернулся и открыл глаза. Удерживая в своём силовом поле найденный очаг боли, я сосредоточился и отключился от происходящего.
– Изыди, сатана! – вдруг закричал над ухом поповский бас, после чего последовал сильный толчок, и я отлетел от полатей к дверям.
Пока я приходил в себя, он вынул из-под рясы тыквенную бутылочку, сунул в нее палец и густо начертал на лбу больного крест.
– Полегчало! – внезапно произнес тот громким шепотом.
– Бот что творит крест животворящий! – возопил поп, воздевая руки к низкому потолку. – Помолимся, братья и сестры!
Все присутствующие тут же повалились на колени И начали отвешивать красному углу земные поклоны. Я, пересилив привычную после экстрасенсорного сеанса слабость, незаметно вышел из светлицы и отправился в нашу коморку. Весть о чудесном исцелении хозяина уже распространилась по дому, и четверть часа назад апатичные холопы бурно демонстрировали свою фальшивую радость.
– Чего за шум? – спросил меня отец Алексий, как только я вошел в комнату.
– Чудо чудное, диво дивное, – саркастично ответил я, – боярин исцелился от животворного креста.
– Взаправду чудо? – заволновался наш парнишка, пребывающий в «культурном шоке» после всех новых впечатлений, ворвавшихся в его жизнь и ожидающий очередных необыкновенных событий. – Можно, я посмотрю?
– Пойди, посмотри, – разрешил я, без сил опускаясь на лавку.
Не успел Кнут выскочить из коморки, как к нам Явился Фёдор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Оставив нас дожидаться в какой-то каморке, сотник отправился разыскивать тиуна, старшего слугу, распоряжающегося хозяйством. Мы же втроем присели на неизменной лавке у стены. Отца Алексия слегка развезло от недавно выпитой на голодный желудок водки, и он прибывал в благостном расположении духа, несмотря на не прекращавшиеся всю дорогу пререкания с Блудовым.
– Забавный парень, – заметил он, как только стрелец вышел, – ты веришь в его россказни?
– Не очень, если он из такого, как говорит, знатного рода, тогда непонятно, зачем он пошел в стрельцы. С другой стороны, что мы теряем, пока поживем здесь – все удобнее, чем на постоялом дворе. А сможет помочь или нет, будет видно.
– А ты, паренек, чей? – спросил священник моего «оруженосца».
– Мы из Морозовских, – ответил тот.
– Холоп?
Мальчик кивнул.
– А почто тебя Кнутом кличут?
– Когда подпаском был, батюшка, так лучше всех с кнутом управлялся.
– Видать, тебе на роду написано быть заплечных дел мастером, – невесело усмехнулся священник.
– Не, батюшка, я не по этому делу, – испуганно сказал паренек и перекрестился, – как можно такое говорить!
Наказание кнутом была страшная, большей частью смертельная пытка, просуществовавшая почти до середины девятнадцатого века, и вызывала ужас ещё больший, чем смертная казнь. Кнуты для наказания делались таким образом, что, при желании, палач тремя ударами мог был убить человека или обречь его на мучительную смерть.
– Говорить можно, делать грех, – начал отец Алексий, но замолчал на полуслове, в каморку с испуганным лицом вошел Федор:
– Тятя помирает, уже за попом послали.
– Что с ним? – спросил я.
– Отравили ироды! Животом мается, криком кричит!
Больной оказался мне на руку, можно было проявить свои способности и начать нарабатывать связи у местной знати. Я быстро встал:
– Отведи меня к нему, я в лекарском деле понимаю.
Однако сотник выглядел таким растерянным, что не сразу понял, что я ему сказал. Потом все-таки сообразил и почему-то без особой радости согласился:
– Пошли, коли разумеешь. Только как бы хуже не было.
– Раз все равно помирает, то хуже уже не будет.
Мы без промедления направились вглубь дома в покои хозяина. Рассматривать по дороге было нечего, к тому же нужно было торопиться. Отравления, частые в эту эпоху, вызвали у меня любопытство.
В просторной светлице на широких полатях, утопая в пуховике, лежал не старый еще человек с залитым потом землистого цвета лицом и громко стонал. По углам робко жались какие-то люди, а в изголовье постели стояла на коленях женщина в черной поневе и тихо подвывала. Я, как был в своих ратных доспехах и бархатном камзоле, подошёл к одру больного. Он посмотрел на меня мутными от страдания глазами и спросил:
– Ты кто, поп?
– Нет, я лекарь.
– Поздно лечиться, конец мне приходит, попа позовите! Помираю!
– Успеешь помереть, дай я лучше тебя посмотрю. Где у тебя болит?
Блудов-старший не ответил, устало прикрыл глаза.
– Со спины, с поясницы, батюшка, – вместо него ответила женщина, стоящая на коленях. – Ужасти, как болеет, как по малой нужде ходит, кровь с него идёт.
– Его рвало? – спросил я, подразумевая возможное отравление.
– Не замечала.
Было похоже на то, что у боярина нефротелизиас, или попросту почечные колики. Я перекрестился на икону в правом углу, настроился и начал водить руками над его животом. Блудов дёрнулся и застонал. В этот момент дверь в светлицу распахнулась, вошёл священник. У него была огромная, на половину груди борода и роскошная грива сивых волос.
– Во имя отца, сына и святого духа, аминь – сказал он, крестясь на образ.
Кресты он клал мелкие и скорые. Низко поклонившись красному углу, протянул руку, к которой поспешили приложиться все присутствующие. Я занимался своим делом и не обращал на него внимание. Мне иерей не понравился, от него шёл густой неприятный запах, примерно такой же, как от наших родных бомжей, так что целовать его грязную руку я не собирался. Однако он сам сунул мне ее под нос. Вступать в конфронтацию с церковью не стоило, и мне пришлось символически облобызать немытую длань. Исполнив свой христианский долг, я вернулся к Блудову-старшему. Тот по-прежнему лежал, плотно закрыв глаза, и стонал.
– Кается раб Божий Семён, причащается елеопомазаньем... – начал говорить по-русски священник, потом перешёл на славянский язык.
Я впервые присутствовал при елеопосвящении и сначала с интересом следил за проведением последнего из семи христианских таинств, но священник говорил так невнятно, что понять что-либо было совершенно невозможно. Я отвлёкся, продолжая держать руки над больным. Неожиданно поп начал приплясывать и раскачиваться. Теперь он больше походил на бурятского шамана, чем на православного священника. Я ему явно мешал, заслоняя спиной соборуемого.
– Изыди, нечестивец! – не меняя тональности, скороговоркой сказал он по-русски и продолжил свою скорбную службу на славянском языке.
Я не понял, к кому относились эти слова, то ли к хворобе, то ли ко мне. Б это момент я «нащупал» больное место – руки похолодели, и их начало покалывать. Пришлось напрячься и сосредоточится. Блудов дернулся и открыл глаза. Удерживая в своём силовом поле найденный очаг боли, я сосредоточился и отключился от происходящего.
– Изыди, сатана! – вдруг закричал над ухом поповский бас, после чего последовал сильный толчок, и я отлетел от полатей к дверям.
Пока я приходил в себя, он вынул из-под рясы тыквенную бутылочку, сунул в нее палец и густо начертал на лбу больного крест.
– Полегчало! – внезапно произнес тот громким шепотом.
– Бот что творит крест животворящий! – возопил поп, воздевая руки к низкому потолку. – Помолимся, братья и сестры!
Все присутствующие тут же повалились на колени И начали отвешивать красному углу земные поклоны. Я, пересилив привычную после экстрасенсорного сеанса слабость, незаметно вышел из светлицы и отправился в нашу коморку. Весть о чудесном исцелении хозяина уже распространилась по дому, и четверть часа назад апатичные холопы бурно демонстрировали свою фальшивую радость.
– Чего за шум? – спросил меня отец Алексий, как только я вошел в комнату.
– Чудо чудное, диво дивное, – саркастично ответил я, – боярин исцелился от животворного креста.
– Взаправду чудо? – заволновался наш парнишка, пребывающий в «культурном шоке» после всех новых впечатлений, ворвавшихся в его жизнь и ожидающий очередных необыкновенных событий. – Можно, я посмотрю?
– Пойди, посмотри, – разрешил я, без сил опускаясь на лавку.
Не успел Кнут выскочить из коморки, как к нам Явился Фёдор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79