!
– Ты испугался? – спросила она. Вода бурными потоками струилась по склонам и возвышенностям ее тела. Она хохотала.
У нее в руке был кусок мыла, которым она собиралась намылить ему грудь.
– А ты боишься щекотки.
– Еще как, – согласился Шафт.
* * *
В помещении было сорок человек. Посередине стоял Буфорд. Он был выше многих и обладал более выразительной внешностью. Дабы это подчеркнуть, он влез на пустой бидон из-под молока. Он был над ними и в центре их. Он медленно поворачивался на своем бидоне из стороны в сторону, чтобы смысл его речи лучше доходил до каждого слушателя. Воздетой в воздух правой рукой он указывал куда-то поверх их голов.
– Сколько лет мы терпим? – грозно вопрошал он, строго держась ритма. – Сколько лет мы уже терпим?
Ответ был выражен общим невнятным гулом, среди которого выделялись реплики вроде: «двести лет уже», «надоело» и «пора кончать».
– Слишком долго, – подсказал Буфорд. – Слишком долго, – повторил он, продолжая мерно вращаться, как заводная кукла, словно в бидоне было спрятано специальное устройство. Его голос разросся до рева: – Но мы не будем больше ждать! Настало время не говорить, а действовать!
Сорок глоток одобрительно загудели.
– Сегодня с нами нет наших пятерых братьев. Мы больше не увидим их черных лиц, сегодня их черные тела опускают в могилу.
Тяжелая тишина наполнила помещение старого железнодорожного склада, опустилась на цементный пол, повисла в рваной паутине, придавила вековую пыль и опилки, скопившиеся по углам. Все молчали, только слышалось шарканье рабочих ботинок по цементу.
– Но мы отомстим за них! – взорвался Буфорд.
В ответ раздался глубокий рык согласия и поддержки.
– Мы начнем прямо сейчас! Мы разбудим весь город! Каждый день мы будем убивать по одному копу, по одному черному, торгующему смертью своих братьев!
Толпа выражала готовность. Сдерживающий поводок давно вызывал раздражение.
– Теперь командиры групп останутся здесь, нам нужно посовещаться, а вы скоро получите от них приказы.
Он все поворачивался на бидоне, стараясь посмотреть каждому в глаза и лично донести до каждого всю полноту и убедительность своих обещаний и призывов. Их прекрасные яростные лица горели решимостью. Буфорд вдруг вспомнил Шафта с его деловыми переговорами. Люди, которых он видел перед собой, не нуждались в деловых переговорах. Они были силой, его силой.
– Вперед, – сказал он. Но почему среди них нет такого человека, как Шафт? Где бывают такие люди, как Шафт, когда они нужны больше всего?
* * *
– Вот почему тебя называют Шафт, – говорила она, скользя мыльными ладонями вниз по его бокам.
Он ласкал ей груди. Из-за мыльной смазки их было невозможно удержать в руках. Его пальцы соскальзывали и съезжали вниз к ее возбужденным сморщенным соскам. Он сжимал их и пощипывал, словно виноградины, кончиками больших и указательных пальцев. Шафту хотелось спросить, почему у одних женщин большие вытянутые соски, а у других будто вообще их нет, но не спросил. Она начала покусывать ему грудь, аккуратно сжимая зубками мокрую кожу – на грани боли – и тут же выпуская, чтобы переместить свой теплый рот на дюйм или около. У нее были также и ногти. Теперь ее руки ползли вверх по его бокам к плечам, а ногти врезались в его мокрую плоть.
* * *
Мысль о том, что были ошибки, серьезные ошибки, просочилась сквозь боль в разбитой голове Кармена Кароли. Он знал, что дорого за них заплатит. Побои и позор пленения ниггером были не в счет. Не в счет было и то, что он попал в тюрьму с забинтованной головой и рискует остаться здесь надолго. Сидя на краю нар, он таращился в металлический пол и вспоминал.
Ему хотелось спать. Но всякий раз, когда он пробовал лечь, боль в голове взвивалась вихрем, словно ярость в тот момент, когда в бар ворвались копы. Он разыгрывал в уме диалоги со своим братом Чарли, который первым потребует с него ответа за то, что произошло.
– Почему он ударил тебя бутылкой по голове? – спросит Чарли.
– Кто его знает? – ответит он смущенно и тупо, потому что Чарли может сделать скидку на тупость. – Все ниггеры бешеные. Как только коп застегнул на мне браслеты, он вдруг размахнулся и врезал мне бутылкой. Ему кто-то подсказал, что мы пришли за ним, ну он и взбесился.
– Кто же мог ему подсказать?
Это был неверный путь, хоть и воображаемый. Стараясь что-то объяснить Чарли, он всегда выбирал неверный путь. Сказать, что ниггеру подсказали, значило сказать, что это сделал кто-то, знавший, что они пришли за ним. Единственными, кто знал, были Чарли и его люди. Подозревать их было опаснее, чем загреметь в тюрьму.
– Ну а как же он тогда догадался? – В фантазиях голос брата звучал возмущенно, чего никогда не бывало на самом деле. Но зато воображаемый Чарли был как настоящий и рычал, как всегда: – Господи Иисусе! Да тут и дурак бы догадался, когда увидел вас, двух мартышек, в салуне напротив своего дома!
При разборе полетов Чарли неизменно оказывался прав. А он, его брат, неизменно оказывался в дураках. Поэтому Чарли не доверял ему сложных поручений.
От трех до пяти, думал он. Ему, наверное, дадут от трех до пяти лет за попытку вооруженного ограбления. Ничего, это недолго. Если только не попадется слишком оборотливый судья, один из тех умников, что ухитряются сделать речь из каждого предложения – лишь только затем, чтобы их имена напечатали в газетах. Тогда он легко может получить от пяти до десяти. Это уже хуже. Срок рано или поздно кончится, тюремные деньки пролетят, и сами по себе это не такие уж плохие деньки. В тюрьме всегда знаешь, что будет завтра. И когда тебя выпустят, ты можешь идти домой, если у тебя есть дом.
Будет ли у него дом? Мысль об этом наказании тупым ножом застряла в мозгу. Он, конечно, потеряет Анжелу. От трех до пяти – она еще подождет, но от пяти до десяти – она бросит его. Вокруг нее увивается много парней, желающих о ней позаботиться. А Чарли? Он никогда его не простит. Он не простит его за три – пять лет. А за пять – десять? Что, если он выйдет, а Чарли не захочет его знать? Что ему тогда делать? Если Чарли не простит его за пять – десять лет, то лучше сразу заявить адвокату, чтобы просил у судьи пожизненное.
Кармен пошаркал ногами, не вставая с нар. Гнев Чарли был слишком ужасен, чтобы все время думать о нем, и Кармен стал думать о других заботах.
Девчонка. Лежит сейчас вся обтруханная на кровати в одной комнатушке около Томнсон-стрит. Они вкололи ей этой дряни, что принес Чарли. Очень хорошая вещь. Бац! В руку. И она отрубилась на шесть или восемь часов.
– Впори ей в руку, впори в задницу – один хрен, – сказал Чарли. – Только не больше вот этой красной метки на шприце, понятно?
Он все понял. Он сделал все медленно и аккуратно. Зачем Чарли погнал их на этого злосчастного ниггера?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Ты испугался? – спросила она. Вода бурными потоками струилась по склонам и возвышенностям ее тела. Она хохотала.
У нее в руке был кусок мыла, которым она собиралась намылить ему грудь.
– А ты боишься щекотки.
– Еще как, – согласился Шафт.
* * *
В помещении было сорок человек. Посередине стоял Буфорд. Он был выше многих и обладал более выразительной внешностью. Дабы это подчеркнуть, он влез на пустой бидон из-под молока. Он был над ними и в центре их. Он медленно поворачивался на своем бидоне из стороны в сторону, чтобы смысл его речи лучше доходил до каждого слушателя. Воздетой в воздух правой рукой он указывал куда-то поверх их голов.
– Сколько лет мы терпим? – грозно вопрошал он, строго держась ритма. – Сколько лет мы уже терпим?
Ответ был выражен общим невнятным гулом, среди которого выделялись реплики вроде: «двести лет уже», «надоело» и «пора кончать».
– Слишком долго, – подсказал Буфорд. – Слишком долго, – повторил он, продолжая мерно вращаться, как заводная кукла, словно в бидоне было спрятано специальное устройство. Его голос разросся до рева: – Но мы не будем больше ждать! Настало время не говорить, а действовать!
Сорок глоток одобрительно загудели.
– Сегодня с нами нет наших пятерых братьев. Мы больше не увидим их черных лиц, сегодня их черные тела опускают в могилу.
Тяжелая тишина наполнила помещение старого железнодорожного склада, опустилась на цементный пол, повисла в рваной паутине, придавила вековую пыль и опилки, скопившиеся по углам. Все молчали, только слышалось шарканье рабочих ботинок по цементу.
– Но мы отомстим за них! – взорвался Буфорд.
В ответ раздался глубокий рык согласия и поддержки.
– Мы начнем прямо сейчас! Мы разбудим весь город! Каждый день мы будем убивать по одному копу, по одному черному, торгующему смертью своих братьев!
Толпа выражала готовность. Сдерживающий поводок давно вызывал раздражение.
– Теперь командиры групп останутся здесь, нам нужно посовещаться, а вы скоро получите от них приказы.
Он все поворачивался на бидоне, стараясь посмотреть каждому в глаза и лично донести до каждого всю полноту и убедительность своих обещаний и призывов. Их прекрасные яростные лица горели решимостью. Буфорд вдруг вспомнил Шафта с его деловыми переговорами. Люди, которых он видел перед собой, не нуждались в деловых переговорах. Они были силой, его силой.
– Вперед, – сказал он. Но почему среди них нет такого человека, как Шафт? Где бывают такие люди, как Шафт, когда они нужны больше всего?
* * *
– Вот почему тебя называют Шафт, – говорила она, скользя мыльными ладонями вниз по его бокам.
Он ласкал ей груди. Из-за мыльной смазки их было невозможно удержать в руках. Его пальцы соскальзывали и съезжали вниз к ее возбужденным сморщенным соскам. Он сжимал их и пощипывал, словно виноградины, кончиками больших и указательных пальцев. Шафту хотелось спросить, почему у одних женщин большие вытянутые соски, а у других будто вообще их нет, но не спросил. Она начала покусывать ему грудь, аккуратно сжимая зубками мокрую кожу – на грани боли – и тут же выпуская, чтобы переместить свой теплый рот на дюйм или около. У нее были также и ногти. Теперь ее руки ползли вверх по его бокам к плечам, а ногти врезались в его мокрую плоть.
* * *
Мысль о том, что были ошибки, серьезные ошибки, просочилась сквозь боль в разбитой голове Кармена Кароли. Он знал, что дорого за них заплатит. Побои и позор пленения ниггером были не в счет. Не в счет было и то, что он попал в тюрьму с забинтованной головой и рискует остаться здесь надолго. Сидя на краю нар, он таращился в металлический пол и вспоминал.
Ему хотелось спать. Но всякий раз, когда он пробовал лечь, боль в голове взвивалась вихрем, словно ярость в тот момент, когда в бар ворвались копы. Он разыгрывал в уме диалоги со своим братом Чарли, который первым потребует с него ответа за то, что произошло.
– Почему он ударил тебя бутылкой по голове? – спросит Чарли.
– Кто его знает? – ответит он смущенно и тупо, потому что Чарли может сделать скидку на тупость. – Все ниггеры бешеные. Как только коп застегнул на мне браслеты, он вдруг размахнулся и врезал мне бутылкой. Ему кто-то подсказал, что мы пришли за ним, ну он и взбесился.
– Кто же мог ему подсказать?
Это был неверный путь, хоть и воображаемый. Стараясь что-то объяснить Чарли, он всегда выбирал неверный путь. Сказать, что ниггеру подсказали, значило сказать, что это сделал кто-то, знавший, что они пришли за ним. Единственными, кто знал, были Чарли и его люди. Подозревать их было опаснее, чем загреметь в тюрьму.
– Ну а как же он тогда догадался? – В фантазиях голос брата звучал возмущенно, чего никогда не бывало на самом деле. Но зато воображаемый Чарли был как настоящий и рычал, как всегда: – Господи Иисусе! Да тут и дурак бы догадался, когда увидел вас, двух мартышек, в салуне напротив своего дома!
При разборе полетов Чарли неизменно оказывался прав. А он, его брат, неизменно оказывался в дураках. Поэтому Чарли не доверял ему сложных поручений.
От трех до пяти, думал он. Ему, наверное, дадут от трех до пяти лет за попытку вооруженного ограбления. Ничего, это недолго. Если только не попадется слишком оборотливый судья, один из тех умников, что ухитряются сделать речь из каждого предложения – лишь только затем, чтобы их имена напечатали в газетах. Тогда он легко может получить от пяти до десяти. Это уже хуже. Срок рано или поздно кончится, тюремные деньки пролетят, и сами по себе это не такие уж плохие деньки. В тюрьме всегда знаешь, что будет завтра. И когда тебя выпустят, ты можешь идти домой, если у тебя есть дом.
Будет ли у него дом? Мысль об этом наказании тупым ножом застряла в мозгу. Он, конечно, потеряет Анжелу. От трех до пяти – она еще подождет, но от пяти до десяти – она бросит его. Вокруг нее увивается много парней, желающих о ней позаботиться. А Чарли? Он никогда его не простит. Он не простит его за три – пять лет. А за пять – десять? Что, если он выйдет, а Чарли не захочет его знать? Что ему тогда делать? Если Чарли не простит его за пять – десять лет, то лучше сразу заявить адвокату, чтобы просил у судьи пожизненное.
Кармен пошаркал ногами, не вставая с нар. Гнев Чарли был слишком ужасен, чтобы все время думать о нем, и Кармен стал думать о других заботах.
Девчонка. Лежит сейчас вся обтруханная на кровати в одной комнатушке около Томнсон-стрит. Они вкололи ей этой дряни, что принес Чарли. Очень хорошая вещь. Бац! В руку. И она отрубилась на шесть или восемь часов.
– Впори ей в руку, впори в задницу – один хрен, – сказал Чарли. – Только не больше вот этой красной метки на шприце, понятно?
Он все понял. Он сделал все медленно и аккуратно. Зачем Чарли погнал их на этого злосчастного ниггера?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42