Медор покорно стал вслушиваться, но не услышал ничего.
Однако Лили слышала: тоненький и мелодичный, как песня, голосок проникал ей в самую душу. Этот голос твердил:
– Мама, дорогая мама, разве ты не видишь меня? Я здесь, приходи ко мне!
Лили повторяла каждое слово, и в конце концов Медор тоже стал их слышать.
– Там, – прерывисто говорила Глорьетта, – у подножья дерева! Она запрокинула свою светловолосую головку, белое пятно – это ее шапочка и платьице.. Ах, я вижу все, даже ее ножки в сверкающих башмачках… Там, да посмотрите же, вон там!
Ее вытянутый палец конвульсивно дрожал.
Медор изо всех сил таращил свои бедные глаза.
Лили же смотрела с таким напряжением, что начала и в самом деле видеть Королеву-Малютку.
– Вы просто не хотите поглядеть как следует! – вскричала Глорьетта, гневно топнув ногой.
– Нет, я вижу! – возразил Медор в порыве изумительного доверия. – Я хочу видеть… и вижу, клянусь честью!
Бедняжка с радостным воплем бросилась на решетку, чтобы сломать ее. Медор, взобравшись на гранитный парапет, подтянулся на руках и, благодаря своей силе, сумел перепрыгнуть на другую сторону. Лили следила за ним, тяжело дыша и бормоча что-то нечленораздельное.
Когда же Медор оказался в саду, она стала посылать воздушные поцелуи, смеясь и плача одновременно.
– Ах, Господь непременно вознаградит вас! – воскликнула Глорьетта. – Какой же вы счастливец! Вы первым обнимете ее!
XIII
КОЛЫБЕЛЬ
Прошло две недели – ужасные дни, полные тягостной тоски и тревоги. В ту ночь, когда Лили увидела в лунном свете, как дочь спит на траве под деревом в Ботаническом саду, Медор принес ее домой без сознания. Ибо добрый малый обнаружил у корней дерева лишь груду сухих листьев – их он мог бы узнать, поскольку собраны они были воспитанниками мамаши Нобле. Лили ожидала по ту сторону решетки, не помня себя от радости – настолько сильна была ее уверенность в истинности обманчивого видения.
Когда же Медор разворошил груду ногой, и листья с шелестом разлетелись под лживыми лунными лучами, она рухнула на землю словно мертвая.
Она упала, даже не вскрикнув. Эта последняя угасшая надежда разбила ей сердце. Медор устремился к ней; он снова перелез через ограду и поднял ее на руки – очнулась она уже в своей постели после долгого обморока.
Медор сидел у ее изголовья.
С этой минуты он все время был при ней, и Глорьетта привыкла видеть его рядом. Он ухаживал за больной – без него она даже поесть бы не смогла. Постель он себе соорудил в чулане с дровами и спал таким легким сном, что вскакивал при первом же вздохе Лили.
Я назвал ее больной за неимением другого слова. Строго говоря, не было у Лили никакого недуга, если не считать самого тяжкого – горя, более походившего на пытку, которое терзало ее ежесекундно и отравляло, как смертельный яд.
В первый день она написала письмо из нескольких строк, и эта работа совершенно истощила ее силы.
На второй день она добавила адрес: «Господину Жюстену де Вибре, в замок Монсо в Блере, около Тура».
Медор отнес письмо на почту.
На третий день она вытащила все вещи из изящного комода, служившего шкафчиком для Королевы-Малютки. И разложила их в колыбели. С этого момента начался безостановочный труд, похожий на бесконечные занятия детей по разбору и перекладыванию своих сокровищ. :
Всё, что принадлежало Королеве-Малютке и чего коснулась ее рука – предметы туалета, игрушки, да, жалкие эти игрушки в особенности, – стало теперь священной реликвией и покоилось в колыбели, превратившейся в алтарь.
Посредине же колыбели, между занавесок, Лили водрузила ту самую фотографическую карточку, где была изображена с дочерью, напоминавшей скорее облачко.
Это был горестный символ несчастья – изображение юной матери, укачивающей на своих руках легкую дымку.
Лили иногда смотрела на эту карточку часами, пытаясь различить в тумане черты дорогого лица.
И так напряженно она вглядывалась, что лицо возникало: Лили вновь видела свою Королеву-Малютку. Увы, видела точно так же, как в лунном свете, у подножья дерева в Ботаническом Саду!
То была ужасная и обольстительная игра – она убивала несчастную Глорьетту, но дарила ей сладчайшие грезы!
Устав любоваться своей химерой, она целовала портрет и складывала на коленях бессильные отныне руки.
Потом, словно бы упрекая себя за леность, поднималась – хотя весила она теперь не больше ребенка, для ее подгибающихся от слабости ног была непомерно велика и эта тяжесть. Но Лили все превозмогала: суетилась и сновала из угла в угол, прибирая не комнату, а колыбель – свой драгоценный алтарь!
Однажды зашла молочница, славная бедная женщина. Глорьетта показала ей букетик засохшей сирени – другой темы для разговора у нее не нашлось. Молочница же, давясь от слез, прошептала:
– Она похожа на маленькую девочку, которая так мучиться, что хочет умереть. Она впала в детство… но как при этом хороша! Как мила! Просто сердце разрывается при взгляде на нее!
При всем старании трудно было бы подобрать более подходящее слово. Лили превратилась в маленькую девочку. Иначе она не смогла бы вынести даже час этих жестоких страданий.
Она ни о чем не думала, целиком поглощенная этим смехотворным и величественным занятием – поклонением колыбели Жюстины.
Из дома она не выходила. Мысль о поисках ей больше не приходила в голову. Это не означает, что она потеряла всякую надежду – в сердце матери надежда никогда не умирает, – но ничего уже не предпринимала, ибо надежда ее растворилась в мечтах. Да, это была маленькая девочка, невинное дитя.
Медор трудился вместо нее; между ними было заключено молчаливое соглашение: Лили уже не удивлялась, видя его в своей комнате. Сама же она ни разу не задумалась, отчего этот человек прислуживает ей.
Медор вел хозяйство – подметал комнату, ходил за провизией. Жили они на деньги, вырученные за расшитое полотно. Этого могло хватить надолго: Лили ела меньше, чем птичка, а Медор вырос на черством хлебе.
Каждое утро и каждый вечер он отправлялся на поиски в надежде хоть что-то выведать. Одно можно было утверждать наверняка: старухе в синей вуали пришлось бы пережить крайне неприятные минуты, если бы она попалась на глаза Медору.
Именно эту женщину он и выслеживал повсюду. Он отлично помнил ее приметы и был уверен, что узнает ее под любым обличьем.
И он повторял себе, не прибегая к каким бы то ни было словесным выкрутасам:
– Я ухвачу ее за глотку и буду душить, пока она не скажет, куда девала малышку, а потом я ее прикончу.
Он, без сомнения, так бы и сделал, причем с большим удовольствием.
В полицейском участке его теперь хорошо знали и побаивались. Ибо розыски, которые поначалу велись с большим рвением, чему немало способствовали и посулы достойно вознаградить отличившихся, не принесли никаких результатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126