По мягкому синему ковру, лежащему на полу в гостиной, Уинтер прошла к обрамленной фотографии. На ней был запечатлен молодой месяц и стояла подпись: «Э. Руссо». Она с минуту с восхищением разглядывала фотографию, потом спросила:
– Как ты думаешь, Эмили захочет помочь с рождественским печеньем, если она будет не в Гонконге или где-нибудь еще?
– Я… нам нужно ее позвать.
– Я ей позвоню, – сказала Уинтер. – Она по-настоящему талантлива, правда?
Эмили вынесла только что отпечатанные портреты из темной комнаты в своей квартире в Санта-Монике и аккуратно разложила по папкам. Через несколько минут она выйдет из дома, чтобы успеть на автобус, который отвезет ее в Беверли-Хиллз на четырехчасовую встречу с Робом.
Раскладывая фотографии по папкам из манильской бумаги, Эмили бросила взгляд на свои ногти, длинные, красивой формы. Это было для Эмили невероятным достижением – длинные, ухоженные, а не обгрызенные ногти! Теперь они выглядели вполне презентабельно. И джинсы Эмили больше не носила. Она носила одежду такую же стильную, как та, что была на манекенах в витринах магазина Буллока в Вествуде. Эмили купила новую одежду – брюки, блузки, свитера и пиджаки – сдержанных тонов и на размер больше, чтобы она сидела свободно и скрывала фигуру. Но все равно теперь она выглядела более стильно.
Эмили было интересно, заметит ли это Роб.
Выходя из своей темной, словно ночью, квартиры под яркое ноябрьское солнце, Эмили думала о женщинах, которых Роб замечает… красивых, ослепительных, уверенных женщинах, таких, как Элейн Кингсли…
Эмили сделала портрет Элейн в начале ноября – подарок-сюрприз от Элейн к дню рождения Роба. Фотографии делались в роскошной квартире Элейн на Роксбери в Беверли-Хиллз. Была ли это квартира Элейн или их общая с Робом квартира?
Элейн расположилась на диване в элегантной гостиной, отделанной в персиковых и кремовых тонах, и критически наблюдала, как Эмили проверяет объективы и фильтры. Элейн не скрывала своего критического взгляда, словно глаза Эмили ничего не видели, а сердце не могло чувствовать боли, когда она смотрела на мир через объектив своей камеры.
Телефон Элейн звонил беспрестанно, но на звонки отвечал автоответчик. Эмили и Элейн слышали все записываемые сообщения – важные сообщения от важных людей важной Элейн, всегда надежному и толковому посреднику. Среди всех этих важных звонков было одно обычное сообщение, раздался знакомый обеим женщинам голос Роба: «Привет, малыш. Я заказал ужин на восемь в «Бордо-рум». Заеду за тобой в семь тридцать».
Постепенно нервозность Элейн перед камерой исчезла. Элейн расслабилась и, как и большинство людей, которых фотографировала Эмили, начала говорить, глядя в объектив, – открыто, откровенно, не сдерживая себя… как будто Эмили и не было в комнате. Именно в такие минуты, когда человек не позирует, не притворяется, Эмили и делала свои удивительные, естественные, раскрывающие суть человека портреты.
Большинство людей расслаблялись и болтали в объектив, радуясь, что можно выпустить нервную энергию, и не сознавая, что Эмили была молчаливым свидетелем. Но были и исключения. Эллисон разговаривала с Эмили, а не с камерой. Эллисон тепло улыбалась и расспрашивала Эмили о ней самой. О себе Эллисон не говорила, Уинтер тоже. Уинтер сидела терпеливо, без тени неудовольствия или нетерпения. Наконец, когда Эмили спросила, какими Уинтер видит свои портреты, она без лишних слов приняла позу, естественную и совершенную.
Элейн говорила беспрерывно, не переводя дыхания, на самые разные темы, включая свои отношения с Робом.
– Надеюсь, вы будете фотографировать на нашей свадьбе, Эмили. Я знаю, Роб захочет, чтобы это были вы. – Элейн нахмурилась и сказала в объектив: – Конечно, Роб еще не сделал мне предложения – официально, – но сделает. Свадьба, вероятно, будет в июне, в клубе.
Роб привык к красивым, уверенным, ослепительным женщинам, таким, как Элейн, напомнила себе Эмили, пока автобус двигался по бульвару Уилшир от Санта-Моники до Беверли-Хиллз. Роб даже не заметит аккуратных ногтей Эмили и ее более или менее элегантной одежды. Ногти и одежда были личными знаками мужества для Эмили, маленькими символами того, что ее жизнь стала лучше.
Эмили жила, делая свои прекрасные фотографии, и раз в неделю, если везло, встречалась с Робом. Она даже больше не думала о переезде в Париж! Было так важно оставаться здесь, делать прекрасные снимки и видеться с Робом, смотреть в его улыбающиеся синие глаза, слышать его мягкий голос, говорящий, как ему нравятся ее фотографии.
Прекрасное завершение рабочего дня, с улыбкой думал Роб, поджидая Эмили к назначенным четырем часам. Во встрече с ней не было абсолютно никакой необходимости. Она могла получать – и получала – все распоряжения через Фрэн. И Робу, безусловно, не требовалось объяснять Эмили, какого рода портреты ему нужны. Так он решил, но всегда просил Эмили отобрать фотографию, которая появится в журнале, и она всегда указывала на ту, которую он уже выбрал.
Эмили снимала самых очаровательных женщин мира без косметики, и они выглядели живее и красивее, чем всегда. Она ловила искорку смеха в глазах мужчин, которые никогда не улыбались, и выражение задумчивости на лицах всегда смеющихся мужчин. Ее удивительные портреты были проникновением – осторожным, мягким, уважительным – в сердце и душу.
У Роба не было никаких причин встречаться с Эмили… если не считать того, что ему этого хотелось.
И таким образом, Роб и Эмили встречались каждую неделю, если это было возможно. Они разговаривали о «Портрете» и ее фотографиях. Спокойные, серьезные, деловые беседы. Иногда Эмили Руссо улыбалась. Мягкая, милая улыбка Эмили была редкостью, но ее светло-серые глаза всегда были ясными. Роба разбирало любопытство в отношении наркотиков и того мужчины на гребне Санта-Моники. Однако в тот день, когда Эмили согласилась работать в «Портрете», Роб изменил маршрут своей пробежки, всячески избегая парка Санта-Моники.
– Роб? – В раскрытых дверях его кабинета появилась Эмили, слегка раскрасневшаяся, немного опоздавшая. – Прошу прощения. На дороге случилась авария.
– Ничего. Привет. Заходите.
– Я принесла фотографии Принса.
– О, отлично.
Роба так и подмывало сказать Эмили, что она может приходить и без всякого повода. Они могли бы просто поговорить, разве нет? Но Роб не был в этом уверен. Фотографии Эмили были поводом, но разговор никогда и не выходил за эти пределы. Может, без фотографий и сказать нечего будет.
Нечего сказать, но о многом порасспросить.
Кто ты, Эмили Руссо? Можно мне сделать твой портрет? Можно мне попытаться узнать, кто ты и почему ты такая, какая ты есть?
Роб восхитился фотографиями Принса, выбрал ту, которая понравилась ему больше других, и, когда с делами было покончено, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104