Спи, Элизабет. Мне что-то не спится.
— Что тебя мучит?
Она поняла, что спросила его напрасно. Не время было приставать к Роджеру с расспросами. Он отвечал ей глухо, не повернувшись:
— Это мои заботы. Уверяю, что тут нет ничего, что бы тебя хоть как-нибудь касалось.
Его так и следовало понимать, буквально. Голос звучал мягко, немного устало. Он никогда и не помышлял отстранять Элизабет от своих забот, будь то дела политические или домашние. Только свое внутреннее противоборство он исключал из сферы их общих интересов.
Однако для Элизабет это выглядело совсем в ином свете, и его слова выстроились для нее в самую обидную комбинацию. Она тут же разразилась потоком горьких упреков, суть которых сводилась к тому, что его дела ее нисколько не интересуют, потому что он сам для нее пустое место, и если он не в состоянии ответить на простейший вопрос, значит, все дело в том, что он к ней тоже безразличен.
— И я вынуждена маскировать наши скверные отношения, чтобы никто не догадался о нашей ошибке. Если ты не боишься выглядеть смешным, не желая хотя бы из вежливости ответить на простой вопрос для разговора, то зачем мне все это нужно!
Херефорд повернулся к жене и, выслушивая эту тираду, не прерывал ее. Когда она назвала его пустым местом, тень боли скользнула по его лицу, но последние слова, сказанные просто со зла, были так нелепы в этот час и в этом месте, где, кроме них двоих, никого не было, что неведомые преследователи оставили его, а доброе расположение духа вернулось.
— Моя дорогая женушка, ты всегда для меня то, что мне нужно, — засмеялся он. — Не такая точно, признаюсь, какую хотелось бы, но такая, с которой всегда хорошо! Не надо, прошу тебя, говорить про нашу ошибку. На всем свете нет второй такой женщины, которая бы значила для меня столько, сколько значишь ты.
Он вернулся в постель, а Элизабет торопливо отодвинулась в самый дальний угол и повернулась к нему спиной. Это тоже было ошибкой: она оставалась беззащитной. Лежа к нему лицом, она могла оттолкнуть и продолжать браниться, чего нельзя делать, уткнувшись в полог кровати, как нельзя оттолкнуть мужчину, который целует тебя между лопатками у шеи. Брыкаясь и возмущаясь, Элизабет быстро сдалась, смущаясь и сердясь, уступила требованиям мужа. Она научилась симулировать усталость и сонливость, чего на самом деле не испытывала после любви Роджера, который, когда она так не делала, продолжал свои ласки, что ее еще больше раззадоривало, или нашептывал ей нежности и задавал вопросы, отвечать на которые она не могла. Чего Элизабет не знала, так это то, что Роджер вовсе не обманывался. Он был слишком опытным любовником, чтобы принять слабовыраженное удовлетворение Элизабет за полный ответ на его ласку. Но он терпеливо относился к ее неотзывчивости, верно связывая это с общим состоянием неудовлетворенностч. Ошибался Херефорд в определении коренной причины переживаний своей жены: он полагал, что она просто не любит его, и совершенно не догадывался, что это проистекает из ее страха перед своей покорностью, которую она связывала с жаждой любви.
Признав очередное свое поражение в попытке покорить свою жену любовью, Роджер сразу уснул, оставив ее бороться с гневом на себя самое, пока и она не погрузилась в дремоту, которую ранее притворно на себя напускала. Но сон их длился недолго. Едва минул час, как в комнату ввели забрызганного весенней грязью гонца. Когда Херефорд услышал принесенное известие и прочитал послание без герба, без подписи и печати, но написанное знакомой неразборчивой рукой Глостера, он разбудил Элизабет. Его лицо не выражало ничего, словно мраморное, когда он велел Элизабет быстро собраться и с рассветом выехать.
— Куда? Зачем?
— Куда пожелаешь. — Роджер не думал грубить, просто нахлынувшие заботы лишили его тактичности, и, поглощенный событием, он совершенно не заметил безразличного тона, которым говорил. — Король выступил. Слишком быстро… Опять слишком быстро. Мы думали… Теперь это не важно. У меня нет времени на разговоры, Элизабет. Я должен быть с войском.
— Но, Роджер…
— Все, Элизабет, никаких разговоров. — Его глаза были пучиной без дна. Ее больше не существовало для него, он, вероятно, даже не слышал, что она говорит. — Я сказал, уезжай… уезжай сейчас же. Алан Ившем и моя охрана проводят тебя до места, какое назовешь сама. Я дождусь их или оставлю известие в Девайзисе.
Он не взглянул на нее, пока сквайры надевали на него доспехи, и вышел, не сказав больше ни слова. Элизабет заплакала от злости, твердя про себя, что никуда не поедет, что не позволит командовать собой, как последней крепостной. Но быстро поняла, что все это напрасно. Роджер был для Алана богом на земле, и он исполнит волю господина, даже если придется привязать ее к седлу. Она вытерла слезы и стала одеваться с горящими глазами, при этом сердце ее так колотилось, что она ничего не соображала. Немного поостыв, пока прикидывала, что взять с собой, и укладываясь, решила, что ей надо хорошенько проучить мужа.
Элизабет знала, что, по мнению Роджера, она может поехать либо в Херефорд, либо в Честер, либо в Пейнскасл к леди Ли. Так вот, она преподаст ему урок! Она поедет в Колби к Анне и Раннулфу. Это не так далеко, как Честер, и его охрана сможет быстро к нему вернуться. Как ни сердита была она на Роджера, ей не хотелось ставить его под угрозу, надолго отвлекая самых верных его рыцарей. В Колби она будет также в безопасности, зато ему будет не так просто до нее добраться, и он весь издергается, не получив из Херефорда известия, что она проезжала мимо.
На удивленного ее выбором Алана она посмотрела с надменным молчанием, и тому ничего не оставалось, как повиноваться, поскольку хозяин уже уехал, а других указаний не было. Но место назначения ему не понравилось, и он высказал свое мнение без церемоний. Ехать мимо Оксфорда, королевского оплота, а потом через Нортгемптон, где герб Херефорда не любили из-за делишек Вальтера, он счел высшей мерой безрассудства. Будь у нее времени побольше, она бы с ним согласилась, потому что безрассудством не страдала, но теперь, в пылу гнева, все возражения только укрепляли ее в своем намерении.
* * *
Вальтер лежал на голой земле, смотрел, как на небе начинают светлеть облака, и предавался горьким размышлениям. Он промок, ему было холодно, но он не шел в палатку, где было тепло и лежала приготовленная сухая одежда. Телесные муки усиливали муки душевные, и он полной чашей пил эту горечь. Он дважды по плану Роджера нападал на маленькие гарнизоны короля перед самым закатом, когда караул усаживался ужинать, и дважды уходил без единой царапины в ночь с богатой добычей. Когда светало, он со своими людьми был уже далеко. Несомненно, Роджер хорошо знал обстановку, и его наставления были умны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Что тебя мучит?
Она поняла, что спросила его напрасно. Не время было приставать к Роджеру с расспросами. Он отвечал ей глухо, не повернувшись:
— Это мои заботы. Уверяю, что тут нет ничего, что бы тебя хоть как-нибудь касалось.
Его так и следовало понимать, буквально. Голос звучал мягко, немного устало. Он никогда и не помышлял отстранять Элизабет от своих забот, будь то дела политические или домашние. Только свое внутреннее противоборство он исключал из сферы их общих интересов.
Однако для Элизабет это выглядело совсем в ином свете, и его слова выстроились для нее в самую обидную комбинацию. Она тут же разразилась потоком горьких упреков, суть которых сводилась к тому, что его дела ее нисколько не интересуют, потому что он сам для нее пустое место, и если он не в состоянии ответить на простейший вопрос, значит, все дело в том, что он к ней тоже безразличен.
— И я вынуждена маскировать наши скверные отношения, чтобы никто не догадался о нашей ошибке. Если ты не боишься выглядеть смешным, не желая хотя бы из вежливости ответить на простой вопрос для разговора, то зачем мне все это нужно!
Херефорд повернулся к жене и, выслушивая эту тираду, не прерывал ее. Когда она назвала его пустым местом, тень боли скользнула по его лицу, но последние слова, сказанные просто со зла, были так нелепы в этот час и в этом месте, где, кроме них двоих, никого не было, что неведомые преследователи оставили его, а доброе расположение духа вернулось.
— Моя дорогая женушка, ты всегда для меня то, что мне нужно, — засмеялся он. — Не такая точно, признаюсь, какую хотелось бы, но такая, с которой всегда хорошо! Не надо, прошу тебя, говорить про нашу ошибку. На всем свете нет второй такой женщины, которая бы значила для меня столько, сколько значишь ты.
Он вернулся в постель, а Элизабет торопливо отодвинулась в самый дальний угол и повернулась к нему спиной. Это тоже было ошибкой: она оставалась беззащитной. Лежа к нему лицом, она могла оттолкнуть и продолжать браниться, чего нельзя делать, уткнувшись в полог кровати, как нельзя оттолкнуть мужчину, который целует тебя между лопатками у шеи. Брыкаясь и возмущаясь, Элизабет быстро сдалась, смущаясь и сердясь, уступила требованиям мужа. Она научилась симулировать усталость и сонливость, чего на самом деле не испытывала после любви Роджера, который, когда она так не делала, продолжал свои ласки, что ее еще больше раззадоривало, или нашептывал ей нежности и задавал вопросы, отвечать на которые она не могла. Чего Элизабет не знала, так это то, что Роджер вовсе не обманывался. Он был слишком опытным любовником, чтобы принять слабовыраженное удовлетворение Элизабет за полный ответ на его ласку. Но он терпеливо относился к ее неотзывчивости, верно связывая это с общим состоянием неудовлетворенностч. Ошибался Херефорд в определении коренной причины переживаний своей жены: он полагал, что она просто не любит его, и совершенно не догадывался, что это проистекает из ее страха перед своей покорностью, которую она связывала с жаждой любви.
Признав очередное свое поражение в попытке покорить свою жену любовью, Роджер сразу уснул, оставив ее бороться с гневом на себя самое, пока и она не погрузилась в дремоту, которую ранее притворно на себя напускала. Но сон их длился недолго. Едва минул час, как в комнату ввели забрызганного весенней грязью гонца. Когда Херефорд услышал принесенное известие и прочитал послание без герба, без подписи и печати, но написанное знакомой неразборчивой рукой Глостера, он разбудил Элизабет. Его лицо не выражало ничего, словно мраморное, когда он велел Элизабет быстро собраться и с рассветом выехать.
— Куда? Зачем?
— Куда пожелаешь. — Роджер не думал грубить, просто нахлынувшие заботы лишили его тактичности, и, поглощенный событием, он совершенно не заметил безразличного тона, которым говорил. — Король выступил. Слишком быстро… Опять слишком быстро. Мы думали… Теперь это не важно. У меня нет времени на разговоры, Элизабет. Я должен быть с войском.
— Но, Роджер…
— Все, Элизабет, никаких разговоров. — Его глаза были пучиной без дна. Ее больше не существовало для него, он, вероятно, даже не слышал, что она говорит. — Я сказал, уезжай… уезжай сейчас же. Алан Ившем и моя охрана проводят тебя до места, какое назовешь сама. Я дождусь их или оставлю известие в Девайзисе.
Он не взглянул на нее, пока сквайры надевали на него доспехи, и вышел, не сказав больше ни слова. Элизабет заплакала от злости, твердя про себя, что никуда не поедет, что не позволит командовать собой, как последней крепостной. Но быстро поняла, что все это напрасно. Роджер был для Алана богом на земле, и он исполнит волю господина, даже если придется привязать ее к седлу. Она вытерла слезы и стала одеваться с горящими глазами, при этом сердце ее так колотилось, что она ничего не соображала. Немного поостыв, пока прикидывала, что взять с собой, и укладываясь, решила, что ей надо хорошенько проучить мужа.
Элизабет знала, что, по мнению Роджера, она может поехать либо в Херефорд, либо в Честер, либо в Пейнскасл к леди Ли. Так вот, она преподаст ему урок! Она поедет в Колби к Анне и Раннулфу. Это не так далеко, как Честер, и его охрана сможет быстро к нему вернуться. Как ни сердита была она на Роджера, ей не хотелось ставить его под угрозу, надолго отвлекая самых верных его рыцарей. В Колби она будет также в безопасности, зато ему будет не так просто до нее добраться, и он весь издергается, не получив из Херефорда известия, что она проезжала мимо.
На удивленного ее выбором Алана она посмотрела с надменным молчанием, и тому ничего не оставалось, как повиноваться, поскольку хозяин уже уехал, а других указаний не было. Но место назначения ему не понравилось, и он высказал свое мнение без церемоний. Ехать мимо Оксфорда, королевского оплота, а потом через Нортгемптон, где герб Херефорда не любили из-за делишек Вальтера, он счел высшей мерой безрассудства. Будь у нее времени побольше, она бы с ним согласилась, потому что безрассудством не страдала, но теперь, в пылу гнева, все возражения только укрепляли ее в своем намерении.
* * *
Вальтер лежал на голой земле, смотрел, как на небе начинают светлеть облака, и предавался горьким размышлениям. Он промок, ему было холодно, но он не шел в палатку, где было тепло и лежала приготовленная сухая одежда. Телесные муки усиливали муки душевные, и он полной чашей пил эту горечь. Он дважды по плану Роджера нападал на маленькие гарнизоны короля перед самым закатом, когда караул усаживался ужинать, и дважды уходил без единой царапины в ночь с богатой добычей. Когда светало, он со своими людьми был уже далеко. Несомненно, Роджер хорошо знал обстановку, и его наставления были умны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110