жди теперь оттепели. Если даже стоял тридцатиградусный мороз и толстый слой снега покрывал землю, стоило появиться Флаксе Мильдведер, как всё равно на следующий день начинало таять. И надежнее её, вестницы весны, во всей округе не было.
Да, много странного было в ней — вестнице тепла вещунье Крылатой.
Она и гадать умела. Карты презирала, но охотно гадала по руке и на кофейной гуще. И немало находилось таких, кто, презрев ужас, внушаемый Холмом Висельников, торопливо пробирались наверх в ночной мрак, чтобы узнать свою судьбу. Но призвана была гадалка Флакса Мильдведер в этот мир не для того, чтобы гадать, а для того, чтобы ткать. Она ткала ковры. Узоры для них придумывала она сама, и об этом тоже есть своя особая история. Сидя за ткацким станком изо дня в день, раздумывала она понемножку о людях и о жизни в этом городе.
И вот однажды Крылатая обнаружила, что знает, какова дальнейшая судьба этих людей. Она узнавала её в узоре ковра, возникавшего под её руками. И, сидя за ткацким станком, она заглядывала в будущее. Это было всё равно, что читать книгу, так ясно и отчетливо видела она будущие события.
«Так оно и должно быть», — думала она. Это не удивляло Крылатую. Не было для неё неожиданностью и то, что гадая — следуя за линиями человеческой руки или глядя неотрывно на кофейную гущу — она и там видела узоры своих ковров. И тотчас узнавала, каким будет ковер, который ткала. Так одно помогало другому. Ткачество и гаданье говорили об одном и том же.
Но из какого таинственного источника черпала она своё знание человеческих судеб, откуда брала узоры своих ковров, она никогда никому не раскрывала. Может, и сама этого не знала! Как бы то ни было, в городе её почитали.
И надо сказать, что гаданьем и ткачеством она занималась не только денег ради! Она получала на прожитье, а остальное её не интересовало.
Хотя она вечно сидела за ткацким станком, лишь немногие из её ковров были действительно вытканы до конца. Но эти — готовые — всегда бывали неповторимо красивы. А на ярмарках она всегда, сидя в своей палатке, гадала, ковры же были выставлены напоказ снаружи.
Многое могли бы поведать глаза Крылатой. Они непрерывно менялись, и была в них сила, перед которой не мог устоять никто из людей.
Но удивительнее всего было то, что этот полный силы взгляд оставался кротким, как первые весенние цветы. И всё же кротость его была обманчива. Ведь именно этот синий взгляд, нежный, как крокусы в июньских травах, покорял вокруг неё мир. Вот каковы были её глаза.
Да, человек она была необычный…
Люди, живущие неподалеку от города, обычно держат домашних животных — кошек. Или собак. У Крылатой был ворон. Звали его Разумник. Откуда он ей достался, никто не знал, то ли она поймала его сама, то ли попал к ней как-то иначе, но жил он у неё давным-давно, можно сказать всегда, и птица эта была тоже удивительная.
Ворон умел говорить. И болтал он не какую-то там чепуху. Он отвечал, когда к нему обращались, всегда очень разумно — если ему этого хотелось; случалось ведь, такого желания у него не было, потому что порой он капризничал. А иной раз говорил загадками и простые люди ничего из его речей не понимали. Но Крылатая другое дело — она понимала всё.
С некоторых пор Разумник окривел. Ходили поразительные слухи о том, что вроде бы он потерял глаз в Кладезе Премудрости. Крылатая была этим опечалена, и не потому, что Разумнику трудно было обходиться одним глазом. С этим он, пожалуй, справлялся. Но изменился его нрав. И ничего удивительного — у ворона должно быть два глаза, в особенности у такого, как Разумник.
А все дело в том, что его глаза обладали разными свойствами.
Один глаз был дневной. Им видел он солнце и всё то, что окрашивается солнечными лучами. Разумник видел им краски — светлые и теплые. Он видел радость жизни, улыбки и смех, радостные мысли, доброту. Взгляд этот забирался также далеко в будущее, он видел то, чему должно случиться.
А другой глаз был ночной и видел он все, что окрашено светом месяца. Краски — тёмные и холодные. Тени и горе видел он, мрачные мысли, уродство и злобу. И этот глаз смотрел в прошлое, даже в самую глубокую древность проникал он.
Глаз, утраченный Разумником, был ночной глаз, лунный глаз, глаз древности. Тот, что называют также — дурной глаз. И, пожалуй, от этого нрав его переменился. Видел он теперь жизнь только в розовом свете. Воспринимал — только радость и доброту. И не видел больше ни одной тени. Даже собственной своей тени и то не видел. Интересно, видел ли он хоть раз самого себя, такого чернущего?! Всё это сделало его чуточку легкомысленным. Это не очень ему пристало, но что он мог поделать!
И Крылатая это понимала.
А ещё она думала так: «Не было бы счастья, да несчастье помогло. Хорошо, что он не утратил свой добрый глаз. Тогда бы вся жизнь рисовалась ему в черном цвете». Но с другой стороны, было неясно: оправдывает ли теперь Разумник своё прозвище.
Прекрасно видеть светлые стороны жизни, но по-настоящему видит только тот, кому доступны и теневые её стороны.
Вот почему ей казалось, что Разумник стал чуточку легкомысленным.
3
Нынче в Блекерюде была ярмарка и на дорогах толпился разный люд. Многие приезжали издалека на повозках, а некоторые приходили пешком, таща тележки.
Приезжали цыгане, красивые с виду: кудри у них развевались, а глаза блестели. Чужая речь эхом отзывалась вдоль дорог, когда они наезжали с музыкой и зрелищами, их наряды блестели и переливались, а браслеты звенели.
Все смотрели им вслед, охваченные томительным ожиданием.
София с Класом на коленях сидела на облучке с Альбертом, а Клара — между ними. Ехали они медленно, наслаждаясь поездкой.
Утро стояло ясное и прохладное. Меж верхушками сосен плыло солнце, но оно уже не грело. Шла осень. От пуха репейника, оседавшего на дороге, воздух казался волшебно-серебристым.
Альберт и София улыбались друг другу, а дети хохотали.
На ярмарочной площади Альберт снял лавку с кровлей из гонта. Как обычно, он делил ее с другим стеклодувом. И вот он расставил свой товар. Товару его соседа было далеко до изделий Альберта, но это не очень-то помогало. Сосед куда лучше торговал, умел зазывать народ, и торговля у него шла уже вовсю.
На этот раз все было как всегда. Ярмарочный люд подолгу любовался изделиями Альберта, но покупал у соседа. Словно кто-то заколдовал все, что вышло из его рук, и Альберт уже почти утратил мужество. София, которая все утро была преисполнена лучших предчувствий, становилась всё бледнее и бледнее. Что толку лезть из кожи вон, выдувать прекраснейшие чаши, если никто их не покупает?!
И почему Альберт не выдувает стекло, которое хотят покупать? Что будет с ними со всеми?
Повозку им пришлось одолжить, лавку они сняли за большие деньги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25