— А тот сукин сын, которому я ее продал, — представляешь, что натворил? Раскрасил «Андреа» в белый цвет, буквы вывески написал другим шрифтом, разрушил стиль. Обе гостиницы были раньше такого приятного бледножелтого цвета, буквы темно-зеленые, и роспись тоже темно-зеленая, и оба названия читались вместе, как и было задумано.
— А разве кто-нибудь смотрит туда, на вывеску? — перебил его Ла Брава.
— Считай, что я тебе ничего не рассказывал, — обиделся Морис. Они вернулись к машине, но тут старик снова приостановился. — Погоди, ты взял с собой фотоаппарат?
— В багажнике.
— Который?
— «Лейка Си-Эл».
— А вспышка?
— В футляре.
Морис все еще медлил.
— Ты прямо в этой рубашке и поедешь?
Белая рубашка, вся в бананах, апельсинах и ананасах.
— Новехонькая, — похвастался Ла Брава. — Первый раз надел.
— Ну и расфуфырился. Тоже мне, дамский угодник.
Они снова заспорили, когда Ла Брава свернул за угол, с Оушн-драйв на Коллинс, и поехал на юг в сторону Пятой улицы, чтобы оттуда попасть на шоссе Мак-Артура. Мы же на север едем, ворчал Морис, с какой стати ты повернул на юг? Почему не поехал на Сорок первую, а оттуда по Джулия Таттл? Ла Брава отбивался: вдоль берега больше всего пробок, сезон ведь еще не кончился. Это в одиннадцать-то вечера, изумился Морис. Разве сейчас так много машин, как бывало прежде? Прекрасно мог поехать к северу, проскочили бы по Семьдесят девятой. Кто ведет машину, я или ты, не выдержал наконец Ла Брава.
Им не удалось слишком продвинуться по I-95: все четыре полосы были забиты на подъезде к развязке на 112-м километре, то и дело справа и слева вспыхивали задние огни, насколько хватало глаз. «Мерседес» продвигался ползком, то останавливаясь, то трогаясь с места, дважды отрубалось зажигание.
— При твоих-то деньгах, что бы тебе не купить новую машину? — попрекнул Мориса Ла Брава.
— Ты соображаешь, что говоришь? — возмутился Морис. — Это же антик, коллекционный экземпляр.
— Сделай тюнинг.
— О каких, собственно, деньгах идет речь?
— Ты же сам говорил мне, что нажил миллионы.
— Ну нажил, — признал Морис— Я потратил бабло на баб, бутылки и битье баклуш, а прочее просадил.
Они умолкли и возобновили разговор, только проехав Форт Лодердейл. Когда они ехали молча, Ла Браву это нисколько не смущало, он не испытывал потребности все время поддерживать беседу. Очередной вопрос он задал лишь потому, что действительно хотел узнать ответ:
— Зачем ты просил меня взять фотоаппарат?
— Возможно, понадобится сделать снимок.
— Той женщины?
— Может быть. Сперва надо посмотреть, в каком она состоянии.
— Она твоя подруга?
— Я что, помчусь посреди ночи выручать незнакомого человека? — съязвил Морис— Весьма близкая подруга.
— Почему ее отвезли в Делрей-бич, если она живет в Бока?
— Там находится это заведение. Его содержат местные власти — мэрия Палм-бич.
— Что-то вроде больницы?
— Чего ты пристал? Я там никогда не был.
— А что та девица сказала по телефону?
— Сказала, что ее доставили на основании акта Мейера.
— Значит, она была пьяна.
— Этого-то я и боюсь.
— Если в этом штате человека задерживают на основании акта Мейера, значит, он шатался по улице с подбитым глазом или типа того, — разъяснил Ла Брава. — Если берут на основании акта Бейкера, это значит, что человек странно вел себя в публичном месте— вероятно, псих. Я помню это еще с тех времен, когда тут работал.
Он провел полтора года в местном отделении Секретной службы Соединенных Штатов— одном из пяти мест его работы за девять лет.
О своей службе он рассказал Морису в одну из суббот, когда они ехали на Исламораду. Ла Брава собирался порыбачить, а Морис хотел показать ему место, где он в 1935-м стоял в тот момент, когда на берег обрушилось цунами. Та поездка запомнилась Ла Браве как единственный случай, когда Морис расспрашивал его, проявив хоть какой-то интерес к его прошлой жизни— по крайней мере, к некоторым ее подробностям.
О службе в департаменте налогообложения ему почти ничего не удалось поведать: Морис не хотел ничего знать о чертовом департаменте, налогах и о тех трех годах, когда Ла Брава, молодой и полный энтузиазма— «молодой и глупый», по мнению Мориса, — работал там следователем.
И про его брак, пришедшийся на эти же годы, Морис тоже не хотел слушать. Про девушку, с которой Ла Брава познакомился на бухгалтерских курсах при университете Уэйна, — ее звали Лоррейн. Лоррейн не желала пить, курить, задерживаться допоздна, посещать вечеринки— ничего этого не желала, хотя раньше ей все это вроде бы нравилось. Странно, да? Ничего странного, сказал Морис. Девица всегда окажется потом совсем не той, за которую ты ее принимал. Можешь это опустить. Насчет супружеской жизни никто не расскажет ему ничего нового. Пропусти эту часть и переходи сразу к Секретной службе.
Они проходили тренировку в Белтсвилле, штат Мэриленд. Ла Брава научился стрелять из «смит-и-вессона», «магнума», «М-16», «узи»-полуавтомата и много чего еще, научился разоружать террористов и— теоретически— выбивать из них дерьмо двумя-тремя точно направленными ударами. Он научился держать ухо востро, сканировать взглядом толпу, отмечая любой необычный жест, любую странность — зажатые в руках большие пакеты, зонтик в ясный день и все такое прочее.
Пятнадцать месяцев он провел у себя на родине в Детройте, выслеживая фальшивомонетчиков, работал под прикрытием, добираясь до главных фигур. Сперва было интересно, он брал товар якобы на проверку, но потом должен был выступать свидетелем в федеральном суде. Он занимал свое место для дачи показаний и видел, как вытягивается лицо бедняги, — Господи, это же мой новый приятель, это он сейчас утопит меня! В скором времени он намозолил глаза всему Детройту, становилось горячо, и его послали в другое место — «проветриться».
Ла Браву направили в Отдел превентивных расследований в Вашингтоне. Там он протирал штаны, читая злобные послания, адресованные «яйцеголовому Картеру, криворотому сукину сыну из Джорджии». Или еще более распространенное приветствие: «Негролизу, президенту Еврейскоштатов». Авторы этих посланий расписывали, что они собираются сотворить с президентом США, с этой «Главной Задницей Страны, верящей в собственное вранье». В одном письме, припомнил Ла Брава, президента сулили «пронзить праведным мечом Пророка как проклятого Богом лицемера». Жестоко, хотя и не столь практично, как другое предложение: «Привязать бы тебя к крылатой ракете и запулить в небеса твою воинственную задницу».
— Люди любят писать письма, — прокомментировал Морис. — И как вы на них отвечали?
Обычно письма приходили без обратного адреса. Их авторов выслеживали, изучая марки на конверте, особенности почерка или машинописного шрифта, используя другие улики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— А разве кто-нибудь смотрит туда, на вывеску? — перебил его Ла Брава.
— Считай, что я тебе ничего не рассказывал, — обиделся Морис. Они вернулись к машине, но тут старик снова приостановился. — Погоди, ты взял с собой фотоаппарат?
— В багажнике.
— Который?
— «Лейка Си-Эл».
— А вспышка?
— В футляре.
Морис все еще медлил.
— Ты прямо в этой рубашке и поедешь?
Белая рубашка, вся в бананах, апельсинах и ананасах.
— Новехонькая, — похвастался Ла Брава. — Первый раз надел.
— Ну и расфуфырился. Тоже мне, дамский угодник.
Они снова заспорили, когда Ла Брава свернул за угол, с Оушн-драйв на Коллинс, и поехал на юг в сторону Пятой улицы, чтобы оттуда попасть на шоссе Мак-Артура. Мы же на север едем, ворчал Морис, с какой стати ты повернул на юг? Почему не поехал на Сорок первую, а оттуда по Джулия Таттл? Ла Брава отбивался: вдоль берега больше всего пробок, сезон ведь еще не кончился. Это в одиннадцать-то вечера, изумился Морис. Разве сейчас так много машин, как бывало прежде? Прекрасно мог поехать к северу, проскочили бы по Семьдесят девятой. Кто ведет машину, я или ты, не выдержал наконец Ла Брава.
Им не удалось слишком продвинуться по I-95: все четыре полосы были забиты на подъезде к развязке на 112-м километре, то и дело справа и слева вспыхивали задние огни, насколько хватало глаз. «Мерседес» продвигался ползком, то останавливаясь, то трогаясь с места, дважды отрубалось зажигание.
— При твоих-то деньгах, что бы тебе не купить новую машину? — попрекнул Мориса Ла Брава.
— Ты соображаешь, что говоришь? — возмутился Морис. — Это же антик, коллекционный экземпляр.
— Сделай тюнинг.
— О каких, собственно, деньгах идет речь?
— Ты же сам говорил мне, что нажил миллионы.
— Ну нажил, — признал Морис— Я потратил бабло на баб, бутылки и битье баклуш, а прочее просадил.
Они умолкли и возобновили разговор, только проехав Форт Лодердейл. Когда они ехали молча, Ла Браву это нисколько не смущало, он не испытывал потребности все время поддерживать беседу. Очередной вопрос он задал лишь потому, что действительно хотел узнать ответ:
— Зачем ты просил меня взять фотоаппарат?
— Возможно, понадобится сделать снимок.
— Той женщины?
— Может быть. Сперва надо посмотреть, в каком она состоянии.
— Она твоя подруга?
— Я что, помчусь посреди ночи выручать незнакомого человека? — съязвил Морис— Весьма близкая подруга.
— Почему ее отвезли в Делрей-бич, если она живет в Бока?
— Там находится это заведение. Его содержат местные власти — мэрия Палм-бич.
— Что-то вроде больницы?
— Чего ты пристал? Я там никогда не был.
— А что та девица сказала по телефону?
— Сказала, что ее доставили на основании акта Мейера.
— Значит, она была пьяна.
— Этого-то я и боюсь.
— Если в этом штате человека задерживают на основании акта Мейера, значит, он шатался по улице с подбитым глазом или типа того, — разъяснил Ла Брава. — Если берут на основании акта Бейкера, это значит, что человек странно вел себя в публичном месте— вероятно, псих. Я помню это еще с тех времен, когда тут работал.
Он провел полтора года в местном отделении Секретной службы Соединенных Штатов— одном из пяти мест его работы за девять лет.
О своей службе он рассказал Морису в одну из суббот, когда они ехали на Исламораду. Ла Брава собирался порыбачить, а Морис хотел показать ему место, где он в 1935-м стоял в тот момент, когда на берег обрушилось цунами. Та поездка запомнилась Ла Браве как единственный случай, когда Морис расспрашивал его, проявив хоть какой-то интерес к его прошлой жизни— по крайней мере, к некоторым ее подробностям.
О службе в департаменте налогообложения ему почти ничего не удалось поведать: Морис не хотел ничего знать о чертовом департаменте, налогах и о тех трех годах, когда Ла Брава, молодой и полный энтузиазма— «молодой и глупый», по мнению Мориса, — работал там следователем.
И про его брак, пришедшийся на эти же годы, Морис тоже не хотел слушать. Про девушку, с которой Ла Брава познакомился на бухгалтерских курсах при университете Уэйна, — ее звали Лоррейн. Лоррейн не желала пить, курить, задерживаться допоздна, посещать вечеринки— ничего этого не желала, хотя раньше ей все это вроде бы нравилось. Странно, да? Ничего странного, сказал Морис. Девица всегда окажется потом совсем не той, за которую ты ее принимал. Можешь это опустить. Насчет супружеской жизни никто не расскажет ему ничего нового. Пропусти эту часть и переходи сразу к Секретной службе.
Они проходили тренировку в Белтсвилле, штат Мэриленд. Ла Брава научился стрелять из «смит-и-вессона», «магнума», «М-16», «узи»-полуавтомата и много чего еще, научился разоружать террористов и— теоретически— выбивать из них дерьмо двумя-тремя точно направленными ударами. Он научился держать ухо востро, сканировать взглядом толпу, отмечая любой необычный жест, любую странность — зажатые в руках большие пакеты, зонтик в ясный день и все такое прочее.
Пятнадцать месяцев он провел у себя на родине в Детройте, выслеживая фальшивомонетчиков, работал под прикрытием, добираясь до главных фигур. Сперва было интересно, он брал товар якобы на проверку, но потом должен был выступать свидетелем в федеральном суде. Он занимал свое место для дачи показаний и видел, как вытягивается лицо бедняги, — Господи, это же мой новый приятель, это он сейчас утопит меня! В скором времени он намозолил глаза всему Детройту, становилось горячо, и его послали в другое место — «проветриться».
Ла Браву направили в Отдел превентивных расследований в Вашингтоне. Там он протирал штаны, читая злобные послания, адресованные «яйцеголовому Картеру, криворотому сукину сыну из Джорджии». Или еще более распространенное приветствие: «Негролизу, президенту Еврейскоштатов». Авторы этих посланий расписывали, что они собираются сотворить с президентом США, с этой «Главной Задницей Страны, верящей в собственное вранье». В одном письме, припомнил Ла Брава, президента сулили «пронзить праведным мечом Пророка как проклятого Богом лицемера». Жестоко, хотя и не столь практично, как другое предложение: «Привязать бы тебя к крылатой ракете и запулить в небеса твою воинственную задницу».
— Люди любят писать письма, — прокомментировал Морис. — И как вы на них отвечали?
Обычно письма приходили без обратного адреса. Их авторов выслеживали, изучая марки на конверте, особенности почерка или машинописного шрифта, используя другие улики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71