Были бы у меня крылья, вот сегодня, сейчас прилетел бы к тебе! Был бы птицей – по три раза в день прилетал бы к тебе.
Мукарама! Никогда не забуду дня, когда мы расстались с тобой. Это был самый незабываемый, самый славный день в моей жизни! Совершенно неожиданно я стал свидетелем великого события. Именно в тот день я понял, что нас много, что дело наше верное и святое, что нет такой силы, которая могла бы нас сломить. Я окончательно убедился, что дело, начатое нашими братьями, нашими современниками, ведет нас к свободе и равенству, к любви и счастью. Этот день указал путь к нашему с тобой счастью. Все передать в письме невозможно, можно только рассказать при встрече и, как сказку, передавать из поколения в поколение. Впечатление того дня я храню, чтоб передать только тебе одной. Храню как песню о бесстрашных и мудрых людях…
Письмо тебе передаст гимназист, которого ты знаешь. Он, наверное, ничего тебе не скажет, потому что ему нелегко говорить сейчас, он не имеет права раскрывать себя, да и вообще ему не до разговоров. Отец его в тюрьме. Личная свобода сотен и сотен людей неразрывно связана с тем великим будущим, которое близко… Скоро, может, я увижу тебя, обниму тебя.
Я помню свое обещание: мы встретимся! Вот моя рука!
Любящий тебя твой Хаким».
Словно пожав его руку, Мукарама крепко сжала ладонями письмо Хакима – так и вошла в ворота больницы.
А за воротами среди толпившихся парней находился в это время еще один близкий для нее человек…
2
Огромный двор возле красного кирпичного здания Джамбейтинской больницы был заполнен чернявыми казахскими парнями. Они собрались – кто по своей доброй воле, а кто поневоле – из двенадцати волостей, чтобы стать солдатами ханского войска.
Большинство в заскорузлых чекменях, кое-кто в длиннополых шубах с клочьями овечьей шерсти, а обтрепанные, замызганные шапки из смушек так пестры, как бывают пестры ягнята у казахских овец: черные и пегие, белые и серые. Одеты бедно: полинявшие, когда-то красные рубахи, вправленные в залатанные нанковые штаны, кажутся ханским одеянием рядом с нелепыми шароварами из шкурок и бязевыми рубахами. Среди босоногих собратьев важно и гордо вышагивают парни в огромных сыромятных сапогах, отделанных грубым войлоком.
Девяносто пять из ста парней в разношерстной одежде никогда не видели города, не склонялись над книгами или бумагами, не держали в руках карандаша. Это были тихие, безобидные дети казахской степи из разных ее уголков и краев – из Кара-Куля и Каратау, Жалгиз-агаша и Тамды в стороне Мангистау, из Шынгырлау и Бурили в стороне Оренбургской, из Косатара и Дуаны, из Анхаты и Ащисая под Яиком. Они толпились во дворе больницы, точно сбившиеся в кучу овцы. Нурым и его новый знакомый выглядели вожаками столь странной, случайной, разномастной толпы. Словно осиротевшие ягнята, поблескивая глазами, парни подобострастно заглядывают в рот своим вожакам, то простодушно расхохочутся над их шуткой, то обиженно нахмурятся, если заденут их насмешливым словцом.
– Эй, головастик, ты знаешь, почему город называется Кзыл-Уй? – спросил Нурым сидевшего рядом джигита.
– Я, по-твоему, строил этот Кзыл-Уй или отец мне оставил город в наследство? Или ты думаешь, что я мудрец, ученый, чтобы знать, почему называют так, а не иначе и когда и кто дал название? Теке – значит Теке, Кзыл-Уй – Кзыл Уй, а Уйшик – значит Уйшик! Вот и весь разговор! Ты у серой кобылицы спроси, почему у нее жеребенок черный… – ответил коренастый крепыш.
У него и в самом деле была большая голова. Черную поношенную шапку парень небрежно засунул за пазуху просторного чекменя из верблюжьей шерсти.
– Ты же вырос возле Уленты, каждый день пылишь по улицам города, а почему он называется Кзыл-Уй – не знаешь. Первым домом была здесь вот эта больница и вон та школа. Их построили из красного кирпича. Поэтому наши казахи и окрестили город «Кзыл-Уй». Запомни…
Нурым сидел, обхватив колено, и смотрел в небо.
Коренастый неожиданно ткнул его в бок и насмешливо сказал:
– Ты, чумазый, что на небо уставился? Клад нашел? Взгляни-ка лучше в сторону ворот – забудешь и красный дом, и синий дом!
– Полегче, черт бы тебя забрал, печенку отбил, – огрызнулся Нурым и глянул в сторону ворот.
Во двор больницы, стуча каблучками, входила светлолицая, с высокой грудью девушка, ноги у нее были стройные и прямые, нос чуть вздернутый. Нурым не видел ее прежде, но сейчас сразу догадался, что это и есть Мукарама. «Точь-в-точь, как говорил Хаким: высокая, стройная, словно тростник, круглый подбородок, белое лицо, брови темные, словно чернение на серебре. А ресницы такие длинные, будто для того и созданы, чтобы щекотать душу… Конечно, она – Мукарама. Не может быть двух таких красавиц в одной больнице! Говорили ведь, что Ихлас Шугулов взял ее к себе в больницу», – соображал Нурым, не отрывая от девушки глаз.
Мукарама конечно же не знала Нурыма и не взглянула в его сторону. Вполне возможно, что она нелестно подумала об этих парнях: «Аульные оборванцы, отсталый сброд. Немытые, вшивые степняки в засаленных лохмотьях. Притащились на комиссию, столпились как бараны. О аллах, что они знают, кроме овец?!»
Она не впервой видала этих парней возле больницы, вот так, группами спавших на подстеленной одежде. Их нелегко отличить друг от друга по внешности, а знать до имени – кому это нужно?.. Девушка, не останавливаясь, не глядя по сторонам, горделивая, поднялась по ступенькам крыльца и скрылась за дверью.
– Точь-в-точь вот такие лебедушки плавают у нас в затишье на озере Камысты каждое лето! Чтоб не запачкать кровью ее лебяжий пух, заманить бы ее в силки, а потом, – эх, братцы, – гладить бы по мягкой шейке! Ангел, – игриво вздохнул коренастый крепыш, только что толкнувший Нурыма в бок.
Он пожирал девушку глазами, пока она шла через двор, поднималась на крыльцо, пока не скрылась за дверью. Нурыма покоробили и двусмысленные слова, и бесстыжий взгляд коренастого. Непонятная ревность овладела Нурымом, будто Мукарама была для него близким, дорогим существом и он должен оберегать ее от чужих глаз, от ветра, от солнца. Ему почудилось, что балагур, по всему видать, бывалый парень, облапил эту миловидную девушку, прижал ее, припал толстыми, потрескавшимися губами к ее нежной шее и поволок, будто голодный волк, в кусты. Нурым нахмурился и несильно толкнул коренастого:
– Размечтался о мягкой шейке! Ты бы сначала морду свою подлечил! Губы вон как растрескались. Налетят мухи с Уленты, обсидят, попляшешь потом…
После слов коренастого насчет «погладить бы по шейке» ребята вокруг похотливо осклабились, теперь же, после слов Нурыма, все громко расхохотались. Коренастый чуть опешил, растерянно оглянулся. Такой злой шутки он не ожидал, наоборот, надеялся на поддержку своего нового знакомого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
Мукарама! Никогда не забуду дня, когда мы расстались с тобой. Это был самый незабываемый, самый славный день в моей жизни! Совершенно неожиданно я стал свидетелем великого события. Именно в тот день я понял, что нас много, что дело наше верное и святое, что нет такой силы, которая могла бы нас сломить. Я окончательно убедился, что дело, начатое нашими братьями, нашими современниками, ведет нас к свободе и равенству, к любви и счастью. Этот день указал путь к нашему с тобой счастью. Все передать в письме невозможно, можно только рассказать при встрече и, как сказку, передавать из поколения в поколение. Впечатление того дня я храню, чтоб передать только тебе одной. Храню как песню о бесстрашных и мудрых людях…
Письмо тебе передаст гимназист, которого ты знаешь. Он, наверное, ничего тебе не скажет, потому что ему нелегко говорить сейчас, он не имеет права раскрывать себя, да и вообще ему не до разговоров. Отец его в тюрьме. Личная свобода сотен и сотен людей неразрывно связана с тем великим будущим, которое близко… Скоро, может, я увижу тебя, обниму тебя.
Я помню свое обещание: мы встретимся! Вот моя рука!
Любящий тебя твой Хаким».
Словно пожав его руку, Мукарама крепко сжала ладонями письмо Хакима – так и вошла в ворота больницы.
А за воротами среди толпившихся парней находился в это время еще один близкий для нее человек…
2
Огромный двор возле красного кирпичного здания Джамбейтинской больницы был заполнен чернявыми казахскими парнями. Они собрались – кто по своей доброй воле, а кто поневоле – из двенадцати волостей, чтобы стать солдатами ханского войска.
Большинство в заскорузлых чекменях, кое-кто в длиннополых шубах с клочьями овечьей шерсти, а обтрепанные, замызганные шапки из смушек так пестры, как бывают пестры ягнята у казахских овец: черные и пегие, белые и серые. Одеты бедно: полинявшие, когда-то красные рубахи, вправленные в залатанные нанковые штаны, кажутся ханским одеянием рядом с нелепыми шароварами из шкурок и бязевыми рубахами. Среди босоногих собратьев важно и гордо вышагивают парни в огромных сыромятных сапогах, отделанных грубым войлоком.
Девяносто пять из ста парней в разношерстной одежде никогда не видели города, не склонялись над книгами или бумагами, не держали в руках карандаша. Это были тихие, безобидные дети казахской степи из разных ее уголков и краев – из Кара-Куля и Каратау, Жалгиз-агаша и Тамды в стороне Мангистау, из Шынгырлау и Бурили в стороне Оренбургской, из Косатара и Дуаны, из Анхаты и Ащисая под Яиком. Они толпились во дворе больницы, точно сбившиеся в кучу овцы. Нурым и его новый знакомый выглядели вожаками столь странной, случайной, разномастной толпы. Словно осиротевшие ягнята, поблескивая глазами, парни подобострастно заглядывают в рот своим вожакам, то простодушно расхохочутся над их шуткой, то обиженно нахмурятся, если заденут их насмешливым словцом.
– Эй, головастик, ты знаешь, почему город называется Кзыл-Уй? – спросил Нурым сидевшего рядом джигита.
– Я, по-твоему, строил этот Кзыл-Уй или отец мне оставил город в наследство? Или ты думаешь, что я мудрец, ученый, чтобы знать, почему называют так, а не иначе и когда и кто дал название? Теке – значит Теке, Кзыл-Уй – Кзыл Уй, а Уйшик – значит Уйшик! Вот и весь разговор! Ты у серой кобылицы спроси, почему у нее жеребенок черный… – ответил коренастый крепыш.
У него и в самом деле была большая голова. Черную поношенную шапку парень небрежно засунул за пазуху просторного чекменя из верблюжьей шерсти.
– Ты же вырос возле Уленты, каждый день пылишь по улицам города, а почему он называется Кзыл-Уй – не знаешь. Первым домом была здесь вот эта больница и вон та школа. Их построили из красного кирпича. Поэтому наши казахи и окрестили город «Кзыл-Уй». Запомни…
Нурым сидел, обхватив колено, и смотрел в небо.
Коренастый неожиданно ткнул его в бок и насмешливо сказал:
– Ты, чумазый, что на небо уставился? Клад нашел? Взгляни-ка лучше в сторону ворот – забудешь и красный дом, и синий дом!
– Полегче, черт бы тебя забрал, печенку отбил, – огрызнулся Нурым и глянул в сторону ворот.
Во двор больницы, стуча каблучками, входила светлолицая, с высокой грудью девушка, ноги у нее были стройные и прямые, нос чуть вздернутый. Нурым не видел ее прежде, но сейчас сразу догадался, что это и есть Мукарама. «Точь-в-точь, как говорил Хаким: высокая, стройная, словно тростник, круглый подбородок, белое лицо, брови темные, словно чернение на серебре. А ресницы такие длинные, будто для того и созданы, чтобы щекотать душу… Конечно, она – Мукарама. Не может быть двух таких красавиц в одной больнице! Говорили ведь, что Ихлас Шугулов взял ее к себе в больницу», – соображал Нурым, не отрывая от девушки глаз.
Мукарама конечно же не знала Нурыма и не взглянула в его сторону. Вполне возможно, что она нелестно подумала об этих парнях: «Аульные оборванцы, отсталый сброд. Немытые, вшивые степняки в засаленных лохмотьях. Притащились на комиссию, столпились как бараны. О аллах, что они знают, кроме овец?!»
Она не впервой видала этих парней возле больницы, вот так, группами спавших на подстеленной одежде. Их нелегко отличить друг от друга по внешности, а знать до имени – кому это нужно?.. Девушка, не останавливаясь, не глядя по сторонам, горделивая, поднялась по ступенькам крыльца и скрылась за дверью.
– Точь-в-точь вот такие лебедушки плавают у нас в затишье на озере Камысты каждое лето! Чтоб не запачкать кровью ее лебяжий пух, заманить бы ее в силки, а потом, – эх, братцы, – гладить бы по мягкой шейке! Ангел, – игриво вздохнул коренастый крепыш, только что толкнувший Нурыма в бок.
Он пожирал девушку глазами, пока она шла через двор, поднималась на крыльцо, пока не скрылась за дверью. Нурыма покоробили и двусмысленные слова, и бесстыжий взгляд коренастого. Непонятная ревность овладела Нурымом, будто Мукарама была для него близким, дорогим существом и он должен оберегать ее от чужих глаз, от ветра, от солнца. Ему почудилось, что балагур, по всему видать, бывалый парень, облапил эту миловидную девушку, прижал ее, припал толстыми, потрескавшимися губами к ее нежной шее и поволок, будто голодный волк, в кусты. Нурым нахмурился и несильно толкнул коренастого:
– Размечтался о мягкой шейке! Ты бы сначала морду свою подлечил! Губы вон как растрескались. Налетят мухи с Уленты, обсидят, попляшешь потом…
После слов коренастого насчет «погладить бы по шейке» ребята вокруг похотливо осклабились, теперь же, после слов Нурыма, все громко расхохотались. Коренастый чуть опешил, растерянно оглянулся. Такой злой шутки он не ожидал, наоборот, надеялся на поддержку своего нового знакомого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221