– Красивые лилии,– заметил Джайлс.– От кого они?
– Ой, я даже не посмотрела! – призналась Мэгги и, вскрыв небольшой розовый конвертик, привязанный к букету, вытащила оттуда сразу две яркие открытки.– Это от Роксаны,– смеясь, сказала она.– Она пишет, что хочет принять Люси в члены нашего коктейль-клуба!
– Очень на нее похоже,– улыбнулся Джайлс.
Глядя на открытку, Мэгги словно наяву услышала глубокий, чуть хрипловатый голос подруги и с ужасом почувствовала, как на глаза наворачиваются предательские слезы. Несколько раз моргнув, она положила открытки на тумбочку у изголовья кровати.
– А вот и я! – сказала Пэдди, входя в палату с подносом, на котором стояли три чашки, сахарница и чайник.
За ней следовала акушерка, которую Мэгги не помнила. Поставив поднос на тумбочку, Пэдди снова лучезарно улыбнулась.
– Я думаю, после чая мы можем искупать Люси,– сказала она.
– Д-да? – растерялась Мэгги.– Я не знаю… Вообще-то…
– Это не грязь, это загар! – поглядев на девочку, пошутил Джайлс.
– Нет-нет,– вмешалась акушерка, решительно покачав головой.– Мне кажется, у маленькой небольшая желтушка. Странно, что этого до сих пор никто не заметил.
Желтушка? Незнакомое слово, хотя и произнесенное с уменьшительным суффиксом, прозвучало как самая страшная угроза. Мэгги, побледнев, с тревогой поглядела на акушерку. Значит, они ей лгали, все лгали? Ее ребенок вовсе не здоров, как ее уверяли!
– Это… очень серьезно? – проговорила она.
– О нет, через недельку все пройдет,– заверила акушерка и, поглядев на вытянувшееся лицо Мэгги, рассмеялась.– Не волнуйтесь, дорогуша! Ничего страшного нет. Ваша девочка будет жить долго и счастливо.
Ральф Оллсоп сидел на скамеечке в саду больницы Чаринг-Кросс и смотрел, как мужчина со сломанной ногой с трудом ковыляет по дорожке на костылях. Две сиделки в белоснежных халатах и кокетливых крахмальных шапочках оживленно беседовали на крыльце больницы.
На коленях у Ральфа лежала только что купленная в больничной лавке красочная открытка с изображением колыбельки, охапки цветов и румяного мордастого младенца. «Дорогая наша Мэгги!» – написал Ральф и отложил перо. Что писать дальше, он не знал.
Ральф чувствовал себя очень скверно, и дело было даже не в болезни, которая поначалу развивалась почти незаметно. Она запустила в его плоть сначала один коготок, потом другой и вдруг начала распространяться по всему телу с непринужденной уверенностью желанного гостя. Прошло сколько-то времени, и болезнь утвердилась в его организме на правах пожизненной аренды, так что теперь победить ее было уже нельзя. Она стала сильнее него. Возможно, именно поэтому болезнь отнеслась к нему с небрежной снисходительностью победителя, который ничего не боится, и не причиняла ему особых страданий. А может, такова была ее стратегия. Усыпляя его бдительность сносным самочувствием и отсутствием болей, болезнь втихомолку захватывала один плацдарм за другим, чтобы покончить с ним одним решительным ударом. Во всяком случае, Ральф очень надеялся, что конец будет быстрым и относительно милосердным.
Сегодняшний консилиум не оставил ему никакой надежды, окончательно подтвердив страшный диагноз. Теперь Ральф знал все. Три врача – знаменитый профессор и два опытных ассистента – тщательно исследовали его и вынесли приговор. Конечно, они очень старались выбирать выражения, но Ральф недаром столько лет проработал в журналистике и умел отделять зерна истины от словесной шелухи. Поэтому он задал врачам прямой вопрос и получил не менее прямой ответ: он обречен. Сколько ему осталось – этого врачи не знали, но были уверены, что немного, иначе бы они не стали упоминать о хосписе для неизлечимых больных, не стали бы настаивать на том, чтобы он поставил в известность жену, старших детей, деловых партнеров и сотрудников редакции. Получалось, что рассказать о своей болезни всему миру было не правом, а обязанностью Ральфа…
Впрочем, несмотря на вполне объяснимый протест, поднимавшийся в его душе, Ральф понимал, что врачи правы. Он действительно был обязан ввести в курс дела всех, кого его смерть могла так или иначе коснуться. Именно это осознание ответственности перед близкими и было главной причиной его нынешней подавленности. Ральфу стало дурно, как только он начал прикидывать, кому необходимо сказать в первую очередь и что сказать. Ему было совершенно ясно, что, как только роковые слова сорвутся с его губ, все сразу изменится. Он перестанет принадлежать самому себе, превратится, если можно так выразиться, в «общественную собственность». Его жизнь – точнее, ее жалкий остаток – больше не будет его жизнью; она окажется в руках тех, кого он любил. В том-то и была главная проблема: Ральф никак не мог решить, чьи они на самом деле – его последние месяцы, дни и часы. Сейчас, пока он сидел на скамейке в больничном саду, Ральф склонялся к мысли, что с его стороны честнее всего будет посвятить остаток жизни жене и детям; ну, может быть, еще самым близким друзьям. Так должен был поступить на его месте любой человек, считающий себя порядочным. Однако подобное решение означало, что кого-то ему придется исключить из привычного круга общения. Точнее – одного, самого близкого для него человека. Ральф не сомневался, что, как только он объявит о своей болезни, каждый оставшийся ему день и час окажется как бы под гигантским увеличительным стеклом. Столь пристальное внимание, объектом которого он волей-неволей окажется, безусловно исключало любые неожиданности, секреты, встречи с посторонними. До конца жизни ему придется разыгрывать из себя добропорядочного джентльмена, мужа, отца…
Но, черт побери, ведь раковые больные – не преступники и не обязаны нашивать на грудь огромную алую букву!
Закрыв глаза, Ральф устало потер лоб. Врачи, с которыми он сегодня встречался, безусловно, были опытными, знающими специалистами. Их беда заключалась в том, что они не способны были заглянуть дальше своих графиков, анализов крови и мочи, данных рентгеноскопии и прочего. Они не знали и не хотели знать, что происходит за стенами консультационных кабинетов, не представляли, с какими проблемами – кроме, конечно, наличия или отсутствия болезни – приходится сталкиваться их пациентам в повседневной жизни. Наверное, им просто не приходило в голову соотнести приговор, который они ему сегодня вынесли, с бесконечной сложностью окружающего мира, где кроме отсутствия надежды на выздоровление существовали еще десятки, сотни сложнейших проблем и где каждый оставшийся день мог принести бесконечное горе и бесконечную радость.
Разумеется, Ральф мог бы все рассказать родным, близким, друзьям и тем самым переложить проблему на их плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94