Она чувствовала это, едва прикоснувшись к книге, но чувствовать — одно, а видеть — другое. Она не знала, сможет ли выдержать, но должна была выдержать. Теперь ей страстно хотелось увидеть, и она знала, что он тоже хочет, чтобы она увидела. Люк никогда ей не говорил, но она чувствовала, знала всегда: книга посвящена ей.
Слезы заструились по ее лицу, когда она начала читать. Но это были не горестные слезы, а слезы нежности, благодарности, любви. Он подарил ей не печаль, а сокровище. Люк не переносил печали. Он был слишком жизнелюбив, чтобы чувствовать дуновение смерти. А печаль — это смерть.
"Кизии, которая всегда со мной.
Мое второе "я", мое утешение, мой друг. Отважная женщина, ты согрела мою жизнь. Наконец мы оба дома. Ты можешь гордиться этой книгой, — это лучшее, что я могу дать тебе сейчас.
С благодарностью и любовью Л.Д."
«Наконец мы оба дома». Да, это так. Стоял конец августа. Теперь последнее испытание для нее. Марбелья. И Хилари.
— Боже мой, дорогая, ты прекрасно выглядишь! Такая загорелая и свежая! Где же ты была?
— Везде, — ответила она, смеясь, и откинула волосы со лба.
Прошло много времени, и ее лицо снова округлилось. Маленькие морщинки появились у глаз, но выглядела она и впрямь неплохо.
— Сколько ты сможешь пробыть? Из твоей телеграммы ничего нельзя было понять, непослушный ты ребенок!
Кизия вернулась в старый, привычный мир. Дорогая, любимая Хилари. Слово «ребенок» рассмешило ее. А в общем, почему бы нет? В конце июня был день ее рождения. Ей исполнилось тридцать.
— Я пробуду несколько дней, тетя Хил, если для меня найдется комната.
— Всего-то? Дорогая, но это ужасно! Конечно же, найдется, что за глупости.
У нее нашлись бы комнаты еще по меньшей мере для четырнадцати гостей, да еще с прислугой.
— А почему бы тебе не задержаться подольше?
— Мне нужно вернуться.
Она приняла из рук дворецкого чай со льдом. Они стояли у теннисных кортов, где играли другие гости.
— Вернуться — куда? О, Джонатан явно делает успехи, ты не находишь?
— Несомненно.
— Боже мой, как глупо с моей стороны. Ты же незнакома с ним. Прекрасный человек.
— Копия Уитни, — улыбнулась Кизия.
— Ну и куда же ты собираешься вернуться? — держа в руке охлажденный мартини, осведомилась она.
— В Нью-Йорк.
— В это время года! Дорогая, ты сошла с ума!
— Может быть, но я там не была почти пять месяцев.
— Ну, тогда еще один месяц вряд ли что-то изменит.
— Меня ждет работа.
— Работа? Какого рода? Благотворительность? Но ведь летом в городе никого нет. Надеюсь, ты не работаешь?
Хилари выглядела несколько смущенно. Кизия улыбнулась.
— Работаю. Пишу.
— Пишешь? Но зачем?
Она была ошеломлена. Кизия с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Бедная тетя Хил!
— Я пишу, потому что мне это нравится. И притом очень.
— Это что-то новое.
— Нет, не совсем.
— А ты можешь писать? Прилично, я имею в виду.
На этот раз. Кизия не сдержалась и рассмеялась.
— Не знаю. Пытаюсь. Я вела постоянный раздел в газете под именем Мартина Хэллама. Но это не самое лучшее, что я делала. — На лице Кизии появилась озорная усмешка. Хилари взглянула изумленно.
— Что? Какое безрассудство! Ты… Господи, Кизия, как ты могла?
— Это меня забавляло. А когда мне это надоело, я перестала. И не расстраивайся так. Я никогда не писала ничего дурного о тебе.
— Нет, но ты… Я… Кизия, ты меня просто удивляешь.
Она взяла у дворецкого еще рюмку мартини и пристально посмотрела на племянницу. Девушка вела себя странно. Всегда так было, а теперь еще это.
— В любом случае глупо возвращаться в августе, — произнесла она, все еще не придя в себя. — И раздела этого больше не существует.
Кизия хмыкнула.
— Знаю, но я собираюсь обсудить вопросы, связанные с книгой.
— Книга, в основе которой слухи? — побледнев, спросила Хилари.
— Нет, конечно. Это в некотором роде политическая тема. Долго объяснять.
— Понятно. Теперь я буду дрожать… пока ты не пообещаешь не писать гадостей о моих гостях. — Хилари пришла в голову мысль, что она сама теперь сможет распустить очень забавные кое для кого слухи: «Ты знала, дорогая, что это моя племянница писала под именем Мартин Хэллам?»
— Не волнуйся, тетя Хил, я больше не пишу о таких вещах.
— А жаль, — заметила та после третьего мартини, заметно смягчившего удар.
Взяв вторую порцию чая со льдом, Кизия посмотрела на нее.
— Ты еще не видела Эдварда?
— Нет. А он здесь?
— Ты даже не знаешь?
— Нет, не знаю.
— Ты была где-то в стороне от больших дорог, правда? Так где, говоришь, ты недавно побывала? — спросила Хилари, возобновляя наблюдение за действиями Джонатана.
— В Эфиопии, Танзании. В джунглях, в раю, в аду. В обычных местах.
— Как это мило, дорогая… очень мило. Видела кого-нибудь из знакомых? — поинтересовалась Хил, слишком занятая наблюдением за Джонатаном, чтобы слышать ответ.
Но тут появился Эдвард. Встреча их была теплой, но в его обращении с ней чувствовалась настороженность.
— Никогда не думал, что увижу тебя здесь. Это было странное приветствие, после всего, что произошло, и после такой длительной разлуки.
— Я тоже не ожидала тебя здесь встретить. Она засмеялась и обняла его, что напомнило ему старые добрые времена.
— Как ты?
— А как ты находишь?
— Я всегда хотел тебя видеть именно такой: загорелой, здоровой и спокойной. «И трезвой, слава Богу», — подумал он.
— Все так. Прошло много времени. Целая вечность.
— Да, я знаю.
Он понимал, что никогда не узнает всего до конца, но был убежден: то, что с ней произошло, чуть не погубило ее.
— Ты побудешь какое-то время?
— Всего несколько дней. Я должна вернуться. Симпсон собирается обсудить со мной вопрос о книге.
— Это же отлично!
— Я тоже так считаю.
Она счастливо улыбнулась и взяла его под руку, чтобы немного пройтись.
— Пойдем, — сказал он. — Расскажи мне об этом. Давай сядем вон там, под деревьями.
Он взял с серебряного подноса еще два чая со льдом и направился к дальней беседке. Им было о чем поговорить, и впервые за много лет она была, кажется, не против разговора. Он очень скучал без нее, но время не прошло для него бесследно: он наконец понял, что она значила в его жизни и чего от нее требовать нельзя. Он старался теперь понять тех, кого любил, и примирился с ролью человека, от которого требовалось лишь понять и принять. Он чувствовал себя последним провожающим на платформе, мимо которого проносились поезда…
Впервые в жизни Кизия почти с сожалением покидала Марбелья. За время, проведенное здесь, — теперь и раньше, — она помирилась с тысячью духов, которые ее посещали, и не только Люка, но и других. Она освободилась даже от духа матери. Наконец. И теперь могла вернуться.
Это смешно, но, возвращаясь из Испании домой, она вспомнила в самолете то, что ей когда-то говорил Алехандро:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Слезы заструились по ее лицу, когда она начала читать. Но это были не горестные слезы, а слезы нежности, благодарности, любви. Он подарил ей не печаль, а сокровище. Люк не переносил печали. Он был слишком жизнелюбив, чтобы чувствовать дуновение смерти. А печаль — это смерть.
"Кизии, которая всегда со мной.
Мое второе "я", мое утешение, мой друг. Отважная женщина, ты согрела мою жизнь. Наконец мы оба дома. Ты можешь гордиться этой книгой, — это лучшее, что я могу дать тебе сейчас.
С благодарностью и любовью Л.Д."
«Наконец мы оба дома». Да, это так. Стоял конец августа. Теперь последнее испытание для нее. Марбелья. И Хилари.
— Боже мой, дорогая, ты прекрасно выглядишь! Такая загорелая и свежая! Где же ты была?
— Везде, — ответила она, смеясь, и откинула волосы со лба.
Прошло много времени, и ее лицо снова округлилось. Маленькие морщинки появились у глаз, но выглядела она и впрямь неплохо.
— Сколько ты сможешь пробыть? Из твоей телеграммы ничего нельзя было понять, непослушный ты ребенок!
Кизия вернулась в старый, привычный мир. Дорогая, любимая Хилари. Слово «ребенок» рассмешило ее. А в общем, почему бы нет? В конце июня был день ее рождения. Ей исполнилось тридцать.
— Я пробуду несколько дней, тетя Хил, если для меня найдется комната.
— Всего-то? Дорогая, но это ужасно! Конечно же, найдется, что за глупости.
У нее нашлись бы комнаты еще по меньшей мере для четырнадцати гостей, да еще с прислугой.
— А почему бы тебе не задержаться подольше?
— Мне нужно вернуться.
Она приняла из рук дворецкого чай со льдом. Они стояли у теннисных кортов, где играли другие гости.
— Вернуться — куда? О, Джонатан явно делает успехи, ты не находишь?
— Несомненно.
— Боже мой, как глупо с моей стороны. Ты же незнакома с ним. Прекрасный человек.
— Копия Уитни, — улыбнулась Кизия.
— Ну и куда же ты собираешься вернуться? — держа в руке охлажденный мартини, осведомилась она.
— В Нью-Йорк.
— В это время года! Дорогая, ты сошла с ума!
— Может быть, но я там не была почти пять месяцев.
— Ну, тогда еще один месяц вряд ли что-то изменит.
— Меня ждет работа.
— Работа? Какого рода? Благотворительность? Но ведь летом в городе никого нет. Надеюсь, ты не работаешь?
Хилари выглядела несколько смущенно. Кизия улыбнулась.
— Работаю. Пишу.
— Пишешь? Но зачем?
Она была ошеломлена. Кизия с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Бедная тетя Хил!
— Я пишу, потому что мне это нравится. И притом очень.
— Это что-то новое.
— Нет, не совсем.
— А ты можешь писать? Прилично, я имею в виду.
На этот раз. Кизия не сдержалась и рассмеялась.
— Не знаю. Пытаюсь. Я вела постоянный раздел в газете под именем Мартина Хэллама. Но это не самое лучшее, что я делала. — На лице Кизии появилась озорная усмешка. Хилари взглянула изумленно.
— Что? Какое безрассудство! Ты… Господи, Кизия, как ты могла?
— Это меня забавляло. А когда мне это надоело, я перестала. И не расстраивайся так. Я никогда не писала ничего дурного о тебе.
— Нет, но ты… Я… Кизия, ты меня просто удивляешь.
Она взяла у дворецкого еще рюмку мартини и пристально посмотрела на племянницу. Девушка вела себя странно. Всегда так было, а теперь еще это.
— В любом случае глупо возвращаться в августе, — произнесла она, все еще не придя в себя. — И раздела этого больше не существует.
Кизия хмыкнула.
— Знаю, но я собираюсь обсудить вопросы, связанные с книгой.
— Книга, в основе которой слухи? — побледнев, спросила Хилари.
— Нет, конечно. Это в некотором роде политическая тема. Долго объяснять.
— Понятно. Теперь я буду дрожать… пока ты не пообещаешь не писать гадостей о моих гостях. — Хилари пришла в голову мысль, что она сама теперь сможет распустить очень забавные кое для кого слухи: «Ты знала, дорогая, что это моя племянница писала под именем Мартин Хэллам?»
— Не волнуйся, тетя Хил, я больше не пишу о таких вещах.
— А жаль, — заметила та после третьего мартини, заметно смягчившего удар.
Взяв вторую порцию чая со льдом, Кизия посмотрела на нее.
— Ты еще не видела Эдварда?
— Нет. А он здесь?
— Ты даже не знаешь?
— Нет, не знаю.
— Ты была где-то в стороне от больших дорог, правда? Так где, говоришь, ты недавно побывала? — спросила Хилари, возобновляя наблюдение за действиями Джонатана.
— В Эфиопии, Танзании. В джунглях, в раю, в аду. В обычных местах.
— Как это мило, дорогая… очень мило. Видела кого-нибудь из знакомых? — поинтересовалась Хил, слишком занятая наблюдением за Джонатаном, чтобы слышать ответ.
Но тут появился Эдвард. Встреча их была теплой, но в его обращении с ней чувствовалась настороженность.
— Никогда не думал, что увижу тебя здесь. Это было странное приветствие, после всего, что произошло, и после такой длительной разлуки.
— Я тоже не ожидала тебя здесь встретить. Она засмеялась и обняла его, что напомнило ему старые добрые времена.
— Как ты?
— А как ты находишь?
— Я всегда хотел тебя видеть именно такой: загорелой, здоровой и спокойной. «И трезвой, слава Богу», — подумал он.
— Все так. Прошло много времени. Целая вечность.
— Да, я знаю.
Он понимал, что никогда не узнает всего до конца, но был убежден: то, что с ней произошло, чуть не погубило ее.
— Ты побудешь какое-то время?
— Всего несколько дней. Я должна вернуться. Симпсон собирается обсудить со мной вопрос о книге.
— Это же отлично!
— Я тоже так считаю.
Она счастливо улыбнулась и взяла его под руку, чтобы немного пройтись.
— Пойдем, — сказал он. — Расскажи мне об этом. Давай сядем вон там, под деревьями.
Он взял с серебряного подноса еще два чая со льдом и направился к дальней беседке. Им было о чем поговорить, и впервые за много лет она была, кажется, не против разговора. Он очень скучал без нее, но время не прошло для него бесследно: он наконец понял, что она значила в его жизни и чего от нее требовать нельзя. Он старался теперь понять тех, кого любил, и примирился с ролью человека, от которого требовалось лишь понять и принять. Он чувствовал себя последним провожающим на платформе, мимо которого проносились поезда…
Впервые в жизни Кизия почти с сожалением покидала Марбелья. За время, проведенное здесь, — теперь и раньше, — она помирилась с тысячью духов, которые ее посещали, и не только Люка, но и других. Она освободилась даже от духа матери. Наконец. И теперь могла вернуться.
Это смешно, но, возвращаясь из Испании домой, она вспомнила в самолете то, что ей когда-то говорил Алехандро:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98