Наконец она закончила работу.
Альбер уже слыхал о страшном действии этого яда и все же относился к нему скептически.
— Если это все, — пробормотал он про себя, — на что они рассчитывают, чтобы освободить бедного Александра, то уж лучше я положусь на мой верный карабин.
Незнание бушменского языка не позволило ему обратиться к женщине за какими бы то ни было разъяснениями. Его недоверие было, однако, поколеблено, когда он увидел, как тщательно она очищает свои ногти от малейших остатков налипшего на них вещества.
Он собирался пойти поискать проводника, когда тот сам вошел в хижину. Увидев, чем занята хозяйка, он обрадовался.
— Женщина, — сказал он, — это хорошо! Ты приготовила нгуа. Те, кто похитил белого, умрут.
— Что ты сказал? — осведомился Альбер.
— Это нгуа, — ответил тот. — Нгуа ужасен. Нгуа убивает наповал пантеру и леопарда. Слон, если стрела попала ему в хобот, умирает очень скоро. А лев приходит от этого яда в такое бешенство, что, прежде чем умереть, грызет землю и деревья. Когда стрела с нгуа попадает в человека, он испытывает такую страшную боль, что катается по земле, рвет свое тело и просит, чтобы мать покормила его грудью: ему кажется, что он снова стал младенцем. Или же он впадает в бешенство. Тогда он убегает далеко от крааля, куда-нибудь в глубину леса, и там умирает. А рот его покрыт пеной. Белый вождь будет отмщен.
— А нет ли у бушменов и бечуанов другого яда?
— Конечно, есть яд пикаколу и соки растений, которым вы даете непонятные нам названия. Но эти яды вызывают оцепенение и убивают, не причиняя страданий, а нгуа — яд мести.
Наступила ночь, и на пиру царило небывалое оживление. К потрескиванию тростника, который охапками бросали в огонь, присоединилось рычание мужчин, визг женщин, пронзительные крики детей. Все без различия пола и возраста были пьяны. Общий шум перекрывала невообразимая какофония, которую производили жум-жумы, гурра и всякие другие местные музыкальные инструменты.
Гурра имеет вид лука. Она состоит из струны, прикрепленной к птичьему перу. В стволе пера проделано отверстие, в которое виртуоз дует изо всех сил, как в дудку. Когда в оркестре есть десяток этаких гурра, подымается такой вой, такое мычанье, что становится страшно.
Рабукен — длинная треугольная доска, на которую натянуты три струны. Колка нет, и струны упираются в надутый пузырь, который служит резонатором. Этот инструмент еще удивительней, чем гурра.
Но предел — это ромельпо. Представьте себе дуплистый пень, поставленный на треножник и туго перетянутый шкурой куагги. Музыкант вооружен двумя дубинами и беспрерывно бьет ими что есть силы по этой прочной шкуре. Это более оглушительно, чем все барабаны на свете.
Танцоры соответствуют оркестру. Возбужденные его шумом, они становятся в круг. Все почти совершенно голые. У каждого в руке палка, или топорик, или копье. Каждый орет во всю силу своих легких. Затем все одновременно поднимают одну ногу и одновременно отбивают один удар. Это единственное движение, какое они производят все вместе. А дальше — кто во что горазд. Какие угодно телодвижения, какие угодно звуки! Вообразите оркестр, в котором каждый музыкант самым усердным образом исполняет другую мелодию, или балет, в котором каждый танцует что вздумается, или хор, в котором каждый поет что бог на душу положит, и вы едва ли получите представление об этом непостижимом смешении звуков и движений, которое составляет радость жителей крааля. Руки и головы дергаются в разные стороны, все исступленно кричат; тучи пыли окутывают танцоров, так усердно колотящих ногами в землю, что после пляски в ней остается глубокий след.
Время от времени из круга выходит танцор. Сейчас он будет плясать один. Он исполнит какой-нибудь особенный, им самим придуманный номер и будет награжден рукоплесканиями.
В пляске принимают участие не только молодые. Южноафриканская Терпсихора имеет горячих приверженцев среди взрослых и даже среди седых стариков. Не стоит и говорить, какую жажду вызывают такие упражнения. Плетенки с пивом передаются из рук в руки и опорожняются до капли.
Бушмен, который обещал Альберу найти Александра и отомстить его похитителям, обращал на себя внимание своим бешеным темпераментом. Время от времени он выходил из круга. Тяжело дыша, с раздувающимися ноздрями подходил он к Альберу и горделиво выставлял себя напоказ, как бы говоря: «Смотри и любуйся! Смотри, какой я великий воин! Будь спокоен — человек, который так хорошо танцует, умеет еще лучше драться».
«Но Альберу вся эта гимнастика внушала серьезное беспокойство. Он, пожалуй, не без оснований думал, что завтра утром эти люди и шевельнуться не смогут.
Его тревога оказалась напрасной, потому что задолго до восхода солнца бушмен взял оружие и вместе со своим братом углубился в лес. А через Зугу он настойчиво потребовал, чтобы Альбер остался и ждал его возвращения.
Альбер был раздосадован. Ему хотелось присоединиться к охотникам, и он уже пожалел, что доверил розыски друга чужим людям. Жозеф, мастер Виль и преподобный разделяли его нетерпение. Им тоже хотелось отправиться немедленно.
Но проводник отлично знал обычаи черных охотников и потому всячески удерживал европейцев в краале, убеждая их, что у черных есть свой план и лучше им не мешать.
— Терпение, терпение, вождь! — беспрерывно повторял он. — Человек сказал, что вернется до наступления ночи, — значит, вернется. Не беспокойся!
Альберу не оставалось ничего другого, как шагать взад и вперед по краалю и считать часы и минуты.
Зуга оказался прав. Солнце стало скрываться за деревьями, когда вдали, со стороны хопо, показались люди.
— Верховые! — воскликнул Жозеф, взобравшийся на крышу одной из хижин. — Я вижу лошадей!
— Быть не может! Ты ошибаешься! Это, должно быть, антилопы, которые уцелели после охоты.
— Карай! Я знаю, что говорю! Через минуту вы сами увидите, что это лошади.
— Но, в таком случае, кто же это едет?
— Три, четыре, пять… Пять лошадей… Постойте, а всадников всего двое. Вот они остановились. Лошади Отказываются идти дальше. Ах, нет! Копьем в бок — и они скачут!
— А месье Александр? Его-то ты видишь?
— Лица я различаю плохо — солнце бьет мне прямо в глаза. Нет, месье Александра я не вижу. Ах, да ведь это те двое, которые ушли ночью!
Крик отчаяния вырвался у Альбера:
— Я трижды дурак! Я подлец! Как это я мог передоверить чужим людям то, что обязан был сделать сам! Двенадцать часов я проторчал здесь сложа руки, вместо того чтобы помчаться на выручку моему другу!
Жозеф не ошибался. Двое верховых, которых он увидел, были действительно бушмены. Они подбадривали коней остриями своих копий и скакали довольно быстро. И еще три лошади, дисциплинированные, как все капские лошади, привыкшие ходить вместе, следовали за ними свободно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130