Наконец я кое-как пробормотал, что, к несчастью, я ничего теперь не могу поде лать и молю ее уйти с миром. Отче наш, иже еси на небес a х… Покойница двинулась прямо на меня, я хотел оттолкнуть ее, издал душераздирающий крик и притис нул Фалькенберга к стене.
– Что такое? – крикнул Фалькенберг. – Во имя гос пода…
Я проснулся весь в поту, открыл глаза и увидел, как призрак медленно исчез в темном углу.
– Покойница, – простонал я. – Она приходила за своим ногтем.
Фалькенберг быстро сел на постели, сон разом со скочил и с него.
– Я видел ее! – сказал он.
– И ты тоже? А палец видел? Уф!
– Ох, не хотел бы я очутиться в твоей шкуре.
– Пусти меня к стене, – попросил я.
– А я как же?
– Тебе нечего ее бояться, ты можешь преспокойно лежать с краю.
– А она придет и сцапает меня? Нет уж, спасибо.
Фалькенберг снова лег и укрылся с головой.
Я хотел было сойти вниз и лечь с Петтером; он уже поправлялся, и я мог не бояться заразы. Но мне стало жутко от мысли, что придется спускаться по лест нице.
Это была ужасная ночь.
Утром я долго искал ноготь и, наконец, нашел его на полу, в опилках и стружках. Я закопал его у до роги в лес.
– Пожалуй, надо бы отнести ноготь на кладбище, откуда ты его взял, – сказал Фалькенберг.
– Но ведь это далеко, за много миль отсюда…
– Сдается мне, это было предупреждение. Она хочет, чтобы ноготь был при ней.
Но при свете дня я уже снова осмелел и, посмеяв шись над суеверием Фалькенберга, сказал, что его взгляды противоречат науке.
XXI
Однажды вечером к усадьбе подъехала коляска, и так как Петтер все еще хворал, а второй работник был совсем мальчишка, пришлось мне держать лошадей. Из коляски вышла дама.
– Дома господа? – спросила она.
Когда послышался стук колес, в окнах показались лица, в коридорах и комнатах загорелись огни, хозяйка вышла на крыльцо и воскликнула:
– Это ты, Элисабет? Я так тебя ждала. Милости просим.
Это была фрекен Элисабет, пасторская дочь.
– Значит, он здесь? – спросила она с удивлением.
– Кто?
Это она про меня спросила. Она узнала меня…
На другой день обе дамы пришли к нам в лес.
Вначале я испугался, что до пастора дошло известие о том, как мы прокатились на чужих лошадях, но никто об этом даже не упомянул, и я успокоился.
– Водопровод работает исправно, – сказала фрекен Элисабет.
Я был рад это слышать.
– Водопровод? – спросила хозяйка.
– Он провел нам воду на кухню и на верхний этаж. Теперь стоит только отвернуть кран, и течет вода. Советую и тебе это сделать.
– Вот как! Значит, у нас тоже можно провести воду?
Я ответил, что да, можно.
– Отчего ж вы не сказали об этом моему мужу?
– Я сказал. Он хотел посоветоваться с вами.
Наступило тягостное молчание. Он не счел нужным поговорить с женой даже о том, что ее прямо касалось.
Чтобы как-нибудь нарушить это молчание, я поспеш но добавил:
– Сейчас, во всяком случае, уже поздно. Мы не успеем закончить работу, зима нам помешает. А вот весной дело другое.
Хозяйка вдруг словно очнулась.
– Ах, впрочем, я припоминаю, он в самом деле как-то говорил об этом, – сказала она. – Да, да, мы с ним советовались. Но решили, что уже поздно… Скажи, Элисабет, правда, интересно смотреть, как рубят лес?
Обычно мы валили деревья, притягивая их веревкой в нужную сторону, и теперь Фалькенберг как раз при вязывал веревку к верхушке подпиленного дерева.
– Зачем это?
– Чтобы направить падение дерева… – начал я объ яснять.
Но хозяйка не стала меня слушать, она повторила вопрос Фалькенбергу и добавила:
– Разве не все равно, куда оно упадет?
И Фалькенберг ответил:
– Нет, его надо направить, иначе оно переломает кусты и молодые деревца.
– Слышишь? – сказала она подруге. – Слышишь, какой голос? А как он поет!
Как я досадовал на себя за свою болтовню и недогадливость! Но она увидит, что урок не прошел для меня даром. Да и вообще мне нравится вовсе не она, а фрекен Элисабет, эта не капризничает, да и красотой ей не уступит, она даже красивее, да, красивее в тысячу раз. Вот наймусь в работники к ее отцу… Теперь всякий раз, как хозяйка обращалась ко мне, я погля дывал на Фалькенберга, а потом на нее и медлил с от ветом, словно боялся, что вопрос ее не ко мне относится. Видно, это было ей неприятно, и она сказала со сму щенной улыбкой:
– Я ведь вас спрашиваю.
Ах, эта улыбка и эти ее слова… Сердце мое дрог нуло от радости, я бил по дереву топором изо всех сил, так, что только щепки летели. Я увлекся и работал играючи. Время от времени я ловил обрывки раз говора.
А когда мы с Фалькенбергом остались одни, он сказал:
– Нынче вечером я буду им петь.
И вот наступил вечер.
На дворе я встретил капитана и остановился пого ворить с ним. Работы в лесу оставалось дня на три или четыре.
– А потом вы куда пойдете?
– Попробуем подрядиться на железную дорогу.
– Пожалуй, вы мне и здесь можете понадобить ся, – сказал капитан. – Я хочу проложить новую дорогу к шоссе, эта слишком крутая. Пойдемте, я вам покажу.
И хотя уже смеркалось, он повел меня на пустырь по южную сторону усадьбы.
– Когда дорога будет готова, найдем еще что– нибудь, а там и весна, – сказал он. – Можно будет при няться за водопровод. К тому же Петтер все хворает. Это ни на что не похоже, мне необходим помощник по хозяйству.
И вдруг до нас донеслось пение Фалькенберга. В го стиной горел свет, Фалькенберг был там и пел под аккомпанемент рояля. Его удивительный, нежный голос лился из окон, и меня охватил невольный трепет.
Капитан резко повернулся и взглянул на окна.
– А впрочем… – сказал он неожиданно, – впрочем, и с дорогой лучше повременить до весны. На сколько дней, вы говорите, осталось работы в лесу?
– Дня на три или четыре.
– Стало быть, решено, еще дня три-четыре, и в ны нешнем году на этом покончим.
«Удивительно быстро он передумал», – мелькнула у меня мысль.
Я сказал:
– Но ведь дорогу можно прокладывать и зимой, в некотором смысле это даже лучше. Мы стали бы пока дробить камень и возить щебенку.
– Я знаю, но все-таки… А теперь я, пожалуй, пойду послушаю пение.
И он ушел.
Я подумал: «Это он, конечно, только притворяется; хочет показать, что Фалькенберга пригласили в дом с его согласия. А на самом деле он предпочел бы остаться и поговорить со мной».
Как я был самонадеян и как ошибался!
XXII
Все главные части моей машины готовы, я решил со брать ее и опробовать. За амбаром, у мостика, торчал обломок осины, сваленной ветром, я приладил к нему пилу, и она сразу же заработала. Терпение, друзья мои, дело пойдет на лад! По ровному краю большой, спе циально купленной пилы я нарезал зубцы, которые сцеплялись с небольшим зубчатым колесом, удерживае мым прижимной пружиной.
Саму пружину я изготовил из широкой костяной планки от старого корсета, который взял у Эммы, но оказалось, что она слишком слаба, и я сделал другую пружину из старой ножовки шириной в шесть милли метров, с которой спилил зубья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Что такое? – крикнул Фалькенберг. – Во имя гос пода…
Я проснулся весь в поту, открыл глаза и увидел, как призрак медленно исчез в темном углу.
– Покойница, – простонал я. – Она приходила за своим ногтем.
Фалькенберг быстро сел на постели, сон разом со скочил и с него.
– Я видел ее! – сказал он.
– И ты тоже? А палец видел? Уф!
– Ох, не хотел бы я очутиться в твоей шкуре.
– Пусти меня к стене, – попросил я.
– А я как же?
– Тебе нечего ее бояться, ты можешь преспокойно лежать с краю.
– А она придет и сцапает меня? Нет уж, спасибо.
Фалькенберг снова лег и укрылся с головой.
Я хотел было сойти вниз и лечь с Петтером; он уже поправлялся, и я мог не бояться заразы. Но мне стало жутко от мысли, что придется спускаться по лест нице.
Это была ужасная ночь.
Утром я долго искал ноготь и, наконец, нашел его на полу, в опилках и стружках. Я закопал его у до роги в лес.
– Пожалуй, надо бы отнести ноготь на кладбище, откуда ты его взял, – сказал Фалькенберг.
– Но ведь это далеко, за много миль отсюда…
– Сдается мне, это было предупреждение. Она хочет, чтобы ноготь был при ней.
Но при свете дня я уже снова осмелел и, посмеяв шись над суеверием Фалькенберга, сказал, что его взгляды противоречат науке.
XXI
Однажды вечером к усадьбе подъехала коляска, и так как Петтер все еще хворал, а второй работник был совсем мальчишка, пришлось мне держать лошадей. Из коляски вышла дама.
– Дома господа? – спросила она.
Когда послышался стук колес, в окнах показались лица, в коридорах и комнатах загорелись огни, хозяйка вышла на крыльцо и воскликнула:
– Это ты, Элисабет? Я так тебя ждала. Милости просим.
Это была фрекен Элисабет, пасторская дочь.
– Значит, он здесь? – спросила она с удивлением.
– Кто?
Это она про меня спросила. Она узнала меня…
На другой день обе дамы пришли к нам в лес.
Вначале я испугался, что до пастора дошло известие о том, как мы прокатились на чужих лошадях, но никто об этом даже не упомянул, и я успокоился.
– Водопровод работает исправно, – сказала фрекен Элисабет.
Я был рад это слышать.
– Водопровод? – спросила хозяйка.
– Он провел нам воду на кухню и на верхний этаж. Теперь стоит только отвернуть кран, и течет вода. Советую и тебе это сделать.
– Вот как! Значит, у нас тоже можно провести воду?
Я ответил, что да, можно.
– Отчего ж вы не сказали об этом моему мужу?
– Я сказал. Он хотел посоветоваться с вами.
Наступило тягостное молчание. Он не счел нужным поговорить с женой даже о том, что ее прямо касалось.
Чтобы как-нибудь нарушить это молчание, я поспеш но добавил:
– Сейчас, во всяком случае, уже поздно. Мы не успеем закончить работу, зима нам помешает. А вот весной дело другое.
Хозяйка вдруг словно очнулась.
– Ах, впрочем, я припоминаю, он в самом деле как-то говорил об этом, – сказала она. – Да, да, мы с ним советовались. Но решили, что уже поздно… Скажи, Элисабет, правда, интересно смотреть, как рубят лес?
Обычно мы валили деревья, притягивая их веревкой в нужную сторону, и теперь Фалькенберг как раз при вязывал веревку к верхушке подпиленного дерева.
– Зачем это?
– Чтобы направить падение дерева… – начал я объ яснять.
Но хозяйка не стала меня слушать, она повторила вопрос Фалькенбергу и добавила:
– Разве не все равно, куда оно упадет?
И Фалькенберг ответил:
– Нет, его надо направить, иначе оно переломает кусты и молодые деревца.
– Слышишь? – сказала она подруге. – Слышишь, какой голос? А как он поет!
Как я досадовал на себя за свою болтовню и недогадливость! Но она увидит, что урок не прошел для меня даром. Да и вообще мне нравится вовсе не она, а фрекен Элисабет, эта не капризничает, да и красотой ей не уступит, она даже красивее, да, красивее в тысячу раз. Вот наймусь в работники к ее отцу… Теперь всякий раз, как хозяйка обращалась ко мне, я погля дывал на Фалькенберга, а потом на нее и медлил с от ветом, словно боялся, что вопрос ее не ко мне относится. Видно, это было ей неприятно, и она сказала со сму щенной улыбкой:
– Я ведь вас спрашиваю.
Ах, эта улыбка и эти ее слова… Сердце мое дрог нуло от радости, я бил по дереву топором изо всех сил, так, что только щепки летели. Я увлекся и работал играючи. Время от времени я ловил обрывки раз говора.
А когда мы с Фалькенбергом остались одни, он сказал:
– Нынче вечером я буду им петь.
И вот наступил вечер.
На дворе я встретил капитана и остановился пого ворить с ним. Работы в лесу оставалось дня на три или четыре.
– А потом вы куда пойдете?
– Попробуем подрядиться на железную дорогу.
– Пожалуй, вы мне и здесь можете понадобить ся, – сказал капитан. – Я хочу проложить новую дорогу к шоссе, эта слишком крутая. Пойдемте, я вам покажу.
И хотя уже смеркалось, он повел меня на пустырь по южную сторону усадьбы.
– Когда дорога будет готова, найдем еще что– нибудь, а там и весна, – сказал он. – Можно будет при няться за водопровод. К тому же Петтер все хворает. Это ни на что не похоже, мне необходим помощник по хозяйству.
И вдруг до нас донеслось пение Фалькенберга. В го стиной горел свет, Фалькенберг был там и пел под аккомпанемент рояля. Его удивительный, нежный голос лился из окон, и меня охватил невольный трепет.
Капитан резко повернулся и взглянул на окна.
– А впрочем… – сказал он неожиданно, – впрочем, и с дорогой лучше повременить до весны. На сколько дней, вы говорите, осталось работы в лесу?
– Дня на три или четыре.
– Стало быть, решено, еще дня три-четыре, и в ны нешнем году на этом покончим.
«Удивительно быстро он передумал», – мелькнула у меня мысль.
Я сказал:
– Но ведь дорогу можно прокладывать и зимой, в некотором смысле это даже лучше. Мы стали бы пока дробить камень и возить щебенку.
– Я знаю, но все-таки… А теперь я, пожалуй, пойду послушаю пение.
И он ушел.
Я подумал: «Это он, конечно, только притворяется; хочет показать, что Фалькенберга пригласили в дом с его согласия. А на самом деле он предпочел бы остаться и поговорить со мной».
Как я был самонадеян и как ошибался!
XXII
Все главные части моей машины готовы, я решил со брать ее и опробовать. За амбаром, у мостика, торчал обломок осины, сваленной ветром, я приладил к нему пилу, и она сразу же заработала. Терпение, друзья мои, дело пойдет на лад! По ровному краю большой, спе циально купленной пилы я нарезал зубцы, которые сцеплялись с небольшим зубчатым колесом, удерживае мым прижимной пружиной.
Саму пружину я изготовил из широкой костяной планки от старого корсета, который взял у Эммы, но оказалось, что она слишком слаба, и я сделал другую пружину из старой ножовки шириной в шесть милли метров, с которой спилил зубья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26