– На что тебе шкатулка? – спросил Фалькенберг. – Хочешь подарить Эмме?
В нем пробудилась ревность, и он, не желая отстать от меня, купил для Эммы шелковую косынку.
По дороге домой мы не раз прикладывались к бутылке и болтали; ревность Фалькенберга все еще не остыла. Я выбрал подходящую ракушку, отломал ее и отдал шкатулку Фалькенбергу. На этом мы поми рились.
Стало смеркаться, вечер был безлунный. Из дома на пригорке донеслись звуки гармоники, и мы поняли, что там затеяли танцы: в окнах мелькали тени, и свет мер цал, словно на маяке.
– Давай зайдем, – сказал Фалькенберг,
Мы с ним развеселились.
Во дворе стояли парни и девушки, они вышли осве житься и подышать воздухом; Эмма тоже была среди них,
– Гляди-ка, и Эмма здесь! – добродушно восклик нул Фалькенберг; он нисколько не рассердился, что Эмма пришла без него. – Поди сюда, Эмма, я купил тебе подарок.
Он воображал, что стоит только ему сказать ей ласковое слово, и все уладится; но Эмма отвернулась и ушла в дом. Фалькенберг хотел пойти за ней, но пар ни заслонили дверь и сказали, что ему нечего там де лать.
– Да ведь там Эмма. Пускай она выйдет.
– Нет, она не выйдет. Она здесь с сапожником Марком.
Фалькенберг был ошарашен; видно, он зашел слиш ком далеко в своей размолвке с Эммой, и она его бросила. Он стоял и хлопал глазами, а девушки под няли его на смех – вот бедняжка, остался с носом!
Тогда Фалькенберг вынул бутылку и у всех на глазах приложился к ней, потом вытер горлышко ладонью и передал бутылку одному из парней. Все оживились, подобрели, увидев, какие мы славные ребята, а мы достали из карманов е щ е бутылки и пустили их по кругу; кроме всего прочего, мы были нездешние, и всем было любопытно с нами поболтать. Фалькенберг то и дело отпускал шуточки по адресу сапожника Марка, которого он называл Лукой.
Танцы в доме продолжались, но ни одна девушка не ушла от нас.
– Бьюсь об заклад, что и Эмма не прочь выйти, – хвастливо заявил Фалькенберг.
Девушки, которых звали Елена, Рённауг и Сара, глотнув вина из бутылки, по обычаю, подавали Фалькенбергу руку и благодарили его; другие же, которые обучились благородным манерам, говорили только: «Спасибо на угощении!» Фалькенбергу приглянулась Елена, он обнял ее за талию и предложил прогуляться.
Они не спеша пошли прочь, и никто их не окликнул; разделившись на пары, мы порознь пошли к лесу. Мне досталась Сара.
Когда мы вернулись, Рённауг все еще стояла подле дома. Вот странная девушка, простояла здесь столько времени! Я взял ее за руку и завел разговор, но она только смеялась и не отвечала ни слова. Мы с ней пошли к лесу, а Сара крикнула нам вслед из тем ноты:
– Рённауг, пойдем лучше домой!
Но молчаливая Рённауг ничего не ответила. Она бы ла белолицая, медлительная и в теле.
XX
Выпал первый снег, он сразу же тает, но зима не за горами. И наша работа у капитана приходит к концу, недели через две мы все закончим. А что делать потом? В горах прокладывают железную дорогу, а мож но попытаться найти работу на каком-нибудь хуторе, где нужны лесорубы. Фалькенберг склоняется к работе н а железной дороге.
Но времени остается мало, и я не успеваю сделать свою машину. У каждого свои заботы, мне, кроме этого, нужно еще приделать ноготь к трубке, а вечера стали совсем короткие. Фалькенберг непри менно хочет помириться с Эммой. Но это дело не скорое и совсем не простое. Так получилось, что она гуляла с сапожником Марком; а Фалькенберг, чтобы досадить Эмме, стал ухаживать за другой девушкой по имени Елена и подарил ей косынку и шкатулку из ракушек.
Теперь он не знал, как быть, и сказал мне:
– Всюду только грязь, глупость и обман.
– Разве?
– Да, можешь не сомневаться. Вот уйду на желез ную дорогу, а ее брошу.
– А может, это сапожник Марк ее не отпускает?
Фалькенберг угрюмо промолчал.
– И спеть меня уже больше не просят, – сказал он немного погодя.
Мы заговорили о капитане и его жене. Фалькенберг сказал, что у него дурные предчувствия: между ними не все ладно.
Ну вот, начал сплетничать!
Я сказал:
– Извини, пожалуйста, не тебе об этом судить.
– Ах так? – буркнул он сердито. Он злился все больше и больше. – Может быть, ты думаешь их водой не разольешь? Думаешь, они наглядеться друг на друга не могут? Да я же ни разу не слышал, чтоб они хоть словечком обмолвились.
Вот дурак, болтун разнесчастный!
– Погляди лучше, как ты пилишь, – говорю я с усмешкой. – Пила у тебя криво идет.
– У меня? Но ведь как-никак нас двое!
– Что ж, значит, дерево оттаяло. Возьмемся сно в а за топоры.
Каждый долго рубит в одиночку, оба мы злимся и молчим. Как он посмел оболгать их, выдумал, будто они слова промеж собой не скажут? Но господи, ведь это же истинная правда! У Фалькенберга хороший нюх, он разбирается в людях.
– По крайней мер e, при н ас у них все мирно, – заметил я.
Фалькенберг рубит молча. Поразмыслив еще немного, я говорю.
– А может, ты и прав, они не такая пара, какие бывают явлены в откровениях.
Но Фалькенберг ничего не понял и пропустил мои слова мимо ушей.
В полдень, когда мы отдыхали, я снова завел раз говор об этом.
– Ты ведь, кажется, говорил, что если он будет дурно с ней обращаться, ему несдобровать.
– Ну да, говорил.
– И что же?
– Да разве я сказал, что он с ней дурно обращает ся? – возразил Фалькенберг с досадой. – Просто они надоели друг другу, до смерти надоели, вот что. Только он войдет, она сразу норовит уйти. Только он заговорит о чем-нибудь на кухне, у нее в глазах появляется смертная скука, и она его не слушает.
Мы снова взялись за топоры, и каждый углубился в свои мысли.
– Боюсь, что мне все-таки придется его вздуть, – говорит вдруг Фалькенберг.
– Кого это?
– Л у к у…
Я доделал трубку и попросил Эмму передать ее ка питану. Ноготь совсем как настоящий, и теперь, когда у меня есть такие превосходные инструменты, мне удалось приделать его к пальцу и прикрепить изнутри дву мя медными гвоздиками, которые вовсе не заметны. Я очень доволен своей работой.
Вечером, когда мы ужинали, капитан пришел на кухню, держа трубку в руке, и поблагодарил меня; тут я и убедился в проницательности Фалькенберга: как только капитан вош ел, хозяйка ушла из кухни.
Капитан похвалил мою работу и спросил, каким образом мне удалось прикрепить ноготь; он назвал меня художником и мастером. Так прямо и сказал – мастер, и на всех, кто был в кухне, это произвело впечатление. Мне кажется, в тот миг Эмма не устояла бы передо мной.
А ночью я наконец научился дрожать.
Ко мне на сеновал пришла покойница, протянула левую руку, и я увидел, что на большом пальце нет ногтя. Я покачал головой, давая ей этим понять, что ноготь уже не у меня, что я его выбросил и вместо него приделал ракушку. Но покойница не уходила, и я ле жал холодея от страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26