— Это вы так считаете, сударыня, и мистер Риверс, да Билл-то этого не знает. Не так легко простым людям вроде него или меня разобрать, что думают благородные господа. Мы ведь народ необразованный.
Злоба в его голосе заставила Беатрису снова взглянуть на него. Он стоял спиной к ней.
— Это может относиться к Пенвирну, — мягко сказала она, — но не к вам.
Вам дали хорошее образование, или по крайней мере вы каким-то образом сами сумели его приобрести. Я каждый день обнаруживаю, как много вы знаете.
Складывая скатерть, он оглянулся на Беатрису с обычной иронической усмешкой.
— Что правда, то правда, сударыня; можно сказать, мне повезло. Я прошел три хорошие школы, пока еще пел дискантом. Моя мать научила меня читать священное писание и молиться; мой отец научил меня обращаться с лошадьми и собаками, а господа научили меня прислуживать за столом и помалкивать. Это оказалось для меня полезнее всего. — Он поднял поднос. — А потом началось мое образование. Как вы сказали, сударыня, оно было хорошее. Да только не для дамских ушей… Вода для бритья готова, сэр; и я достал коричневый костюм.
Когда он вышел. Беатриса проводила его взглядом.
— За этим скрываются тяжелые воспоминания, Уолтер.
— И очень много. У Повиса бывали самые разнообразные приключения, и, пожалуй, не обо всех можно рассказывать. Индийская кампания принесла ему две раны и медаль; он спускался по Хугли, плавал вверх по Нилу и огибал мыс Горн на торговом бриге; он был слугой офицера в Гибралтаре, коридорным в Париже, поваром в Каире и сменил еще несколько профессий.
— Но что заставило его вести такую жизнь?
— Трагедия, которую ему пришлось пережить.
— Я так и думала. Вчера вечером он сказал мне, что потерял ребенка.
— Он сказал тебе об этом? Значит, он о тебе высокого мнения, Би. За все эти годы он только два раза говорил со мной о своем ребенке.
— По его голосу чувствовалось, какое это было горе для него.
— И не удивительно. Раз он сам упомянул об этом, я думаю, ему не будет неприятно, если я расскажу тебе о его жизни.
— Я буду рада, — сказала она, — если ты расскажешь мне о нем все, что возможно. Вчера вечером кое-что в его словах произвело на меня странное впечатление… как будто через него мы можем понять Пенвирна.
— Из того, что он говорил тебе о себе?
— Н— Нет. То есть не прямо… Да, пожалуй, он имел в виду себя.
Уолтер на минуту задумался.
— Я могу рассказать только в общих чертах. Он сын бедного уэльского батрака; детство у него было тяжелое и безрадостное: он пас овец в горах.
Когда ему исполнилось четырнадцать лет, его взяли в местный «господский дом»
— поместье какого-то баронета — учиться обязанностям лакея под присмотром дворецкого. Как я однажды от него слышал, он прослужил там шесть лет и ни разу ни в чем не провинился, если не считать того, что распевал псалмы рано по утрам. Еще и теперь, когда рядом нет посторонних, он иногда поет старинные уэльские песни, и у него удивительно приятный голос.
— Неужели? Вот никогда бы не подумала!
— По его словам, большинство горцев Уэльса страстно любят музыку. Так вот, он женился очень молодым. Она служила в том же доме и была на таком же хорошем счету, как и он. Она тоже любила петь, и, кажется, он в ней души не чаял. Они поселились в домике на землях баронета. Когда Повису исполнилось двадцать лет, его обвинили в краже меченной полукроны — ее нашли у него в кармане. Он сразу догадался, кто ее туда положил, и мог бы очистить себя от подозрений, если бы ему позволили объяснить, но баронет тут же послал за констеблем, и Повиса отправили к мировому судье, который однажды уже судил его, когда он был еще мальчиком.
— За браконьерство?
— Он убил зайца. Не браконьерство, а простая ребяческая шалость. Но этого оказалось достаточно.
— Опять законы об охоте! Как ты думаешь, станем мы когда-нибудь цивилизованной страной?
— На нашем веку — нет. Но ведь так дела обстоят не в одной Англии.
Вспомни Францию!.. Так что, разумеется, Повиса осудили, не выслушав. Когда ошибка выяснилась, он уже отбыл первый год наказания. К этому времени его дом продали, а жена и ребенок умерли в богадельне от какой-то болезни, которую подхватили в царившей там грязи и тесноте. Их похоронили в могиле для бедняков. Это озлобило его больше всех других несчастий, которые ему довелось пережить, — словно над его близкими было совершено гнусное надругательство. Когда он вышел из тюрьмы, ему предложили множество благочестивых советов и — «во утешение» — пять гиней.
— И что он сделал?
— Швырнул деньги на пол и пошел в солдаты. В армии ему жилось неплохо.
Он воевал под командой Клайва, не растрачивал зря своей доли добычи и наград и был уволен после Плесси.
— И снова стал слугой?
— Ну нет! Как он сам мне объяснил, «господами он был сыт по горло».
Кроме того, он пристрастился к бродячей жизни. Поэтому, вооружившись хорошим тесаком, а также кулинарным искусством, позаимствованным у спившегося повара француза, он отправился посмотреть мир. Насколько мне известно, ему довелось увидеть немало. Через девять лет его высадили на берег в Лиссабоне с острым ревматизмом и без гроша в кармане; он бредил и, видимо, был при смерти.
Какие-то монахи приютили его и послали за доктором, моим знакомым, который никак не мог его понять и попросил меня определить, что это за наречие.
Когда он начал поправляться, я стал брать у него уроки валлийского языка, так что мы виделись довольно часто. Он пробыл в монастыре четыре месяца и вышел оттуда с больным сердцем. Мы с доктором снабдили его одеждой и кое-какими деньгами. Он уехал очень обиженный, чуть ли не отказавшись пожать мне на прощанье руку. Он рассердился потому, что средства не позволяли мне держать лакея. Я ничего не слышал о нем, пока он не явился в Вену, чтобы предложить мне свои сбережения, если они мне нужны, и свои услуги — нужны они мне или нет. Судя по всему, денег у него было гораздо больше, чем у меня.
— Откуда он их взял?
— Именно это я его и спросил. Он засмеялся и сказал, что можно набраться всяких дурацких знаний и все-таки голодать, но хорошо одетому человеку, который умеет готовить соус из трюфелей, нечего опасаться бедности.
— Но я все-таки не понимаю, как он ухитрился честным путем заработать столько за такой короткий срок.
— Смотря что называть честным путем. Насколько я понял, он обдумал свой план еще в Лиссабоне. Он немного говорил по-французски и умел превосходно готовить. Он добрался до Каира, выдал себя за французского шеф-повара, обучавшегося стряпне на кухнях Версаля, и с замечательной наглостью за большие деньги пошел на службу к богатому и невежественному бею.
— И его не разоблачили?
— Отнюдь. Через два года он уехал, увозя с собой тяжелый кошелек сбережений и бирюзовое кольцо, которое носит до сих пор, — дар бея в знак уважения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118