Быстро поднялся он по ступенькам лестницы.
Дверь в столовую была отворена и — о чудо! — накрытый стол стоял еще нетронутый: должно быть, отец дольше обыкновенного засиделся в ратуше.
В несколько больших прыжков Адриан добрался до своей мансарды, переоделся в чистое платье и, прежде чем хозяин дома произнес молитву, снова спустился в столовую.
В свободное время куртка и чулок могут быть исправлены руками тетки Варвары.
Адриан храбро принялся за дымящееся кушанье, но вскоре сердце его снова сжалось: отец не говорил ни слова и взгляд его был серьезен и озабочен, как в то время, когда горе поселилось в осажденном городе.
Молодая мачеха мальчика сидела напротив мужа и заглядывала в серьезное лицо Питера ван дер Верффа, стараясь поймать хоть один приветливый взгляд.
И каждый раз после напрасного ожидания она откидывала со лба пряди золотисто-белокурых волос, закидывала назад прелестную головку или, слегка закусив губки, молча наклонялась над тарелкой.
На вопросы тетки Варвары: что говорилось в ратуше? Собраны ли деньги на новый колокол? Дает ли вам Якоб ван Слотен луг в аренду? — он давал короткие уклончивые ответы.
Этот сильный мужчина, молчаливо сидевший в кругу семьи со сдвинутыми бровями и принимавшийся поспешно есть, чтобы неожиданно отставить кушанье и не дотронуться до него больше, не производил впечатления человека, способного предаваться праздной хандре.
Еще все присутствующие разговаривали между собой, еще слуга и служанка доедали кушанье, как вдруг хозяин поднялся со своего места и, закинув назад голову и крепко прижав сжатые руки к затылку, воскликнул со стоном:
— Я не могу больше… Мария, прочти ты благодарственную молитву. Ступай, Ян, в ратушу и спроси, не прибыл ли вестник.
Слуга обтер себе рот и немедленно повиновался. Это был высокий широкоплечий фриз, но он доставал только до лба своему господину. Не прощаясь, Питер ван дер Верфф повернулся спиной к домочадцам, отворил дверь в рабочий кабинет, едва переступив через порог, запер ее крепко на ключ и, подойдя к большому дубовому отличной работы письменному столу, на котором были разложены книги и письма аккуратными кипами, придавленными сверх грубыми свинцовыми дощечками, начал проглядывать вновь полученные бумаги. В продолжение четверти часа он напрасно старался возбудить в себе необходимое внимание, потом подошел к окну.
Маленькие круглые стекла, хотя и вытертые, как зеркало, позволяли видеть только очень ограниченную часть улицы, но бургомистр, казалось, нашел то, что он высматривал, потому что поспешно открыл окно и крикнул слуге, который торопливо шел домой:
— Видел, Ян? Там он?
Фриз отрицательно покачал головой; окно снова захлопнулось, и через несколько минут бургомистр схватился за шляпу, висевшую между двумя солдатскими пистолетами и простым грубым кинжалом на единственной не совсем голой стене его кабинета под портретом молодой женщины.
Мучительное, овладевшее им беспокойство гнало его вон из дому. Он хотел приказать оседлать лошадь и ехать навстречу ожидаемому вестнику.
Прежде чем покинуть кабинет, он постоял несколько минут, как бы раздумывая, и снова подошел к письменному столу, чтобы подписать некоторые бумаги, предназначенные для ратуши, предполагая, что он вернется, может быть, ночью.
Не присаживаясь к столу, он пробежал глазами оба листа, которые развернул, и схватил перо. В это время тихо открылась дверь, и свежий песок, которым был посыпан белый пол, заскрипел под изящной ножкой.
Он отлично слышал это, но не прервал своего занятия.
Его жена остановилась совсем близко за ним.
На двадцать четыре года моложе его, она казалась робкой девочкой, когда, подняв руку, все еще не решалась отвлечь внимание мужа от его занятий.
Она спокойно дождалась, когда он подписал первую бумагу, и тогда, отвернув в сторону милую головку, опустив глаза и слегка краснея, сказала:
— Это я, Питер!
— Хорошо, мое дитя! — коротко ответил он и поднес к глазам вторую бумагу.
— Питер! — воскликнула она во второй раз, настойчивее, но все еще застенчиво. — Мне надо с тобой поговорить.
Ван дер Верфф повернул к ней голову, окинул ее коротким приветливым взглядом и сказал:
— Теперь, дитя? Ты видишь, я занят, а там уже лежит моя шляпа.
— Но, Питер, — ответила она, и в глазах ее сверкнуло что-то вроде недовольства. Она продолжала тоном, в котором едва слышна была жалоба: — Мы еще совсем не говорили с тобой сегодня. У меня сердце полно, и что мне хотелось бы сказать тебе, то есть что я должна бы…
— Когда я вернусь, Мария, не теперь, — прервал он ее, и в его глубоком голосе послышалось не то нетерпение, не то мольба. — Прежде город и страна, а уж потом — любовь!
Услышав эти слова, Мария откинула голову назад и сказала дрожащими губами:
— Ты повторяешь это с первого дня нашего брака!
— И, к сожалению, к сожалению, я должен повторять это, пока мы не добьемся своей цели.
Тогда ее нежные щеки покрылись румянцем; она начала прерывисто дышать и воскликнула поспешно и решительно:
— Отлично! Я знаю эти слова с самого твоего сватовства. Я дочь своего отца и никогда не противилась ему. Но теперь эти слова уже не подходят ни к одному из нас. Нужно бы сказать: «Все для страны и ровно ничего для жены!»
Ван дер Верфф положил перо на стол и обернулся к молодой супруге.
Ее стройная фигура, казалось, выросла; голубые глаза, в которых сверкали слезы, смотрели гордо. Как будто Бог нарочно создал в ее лице подругу для него, именно для него! В нем вспыхнуло чувство. Он ласково протянул дорогому существу обе руки и сказал просто:
— Ты знаешь, чего мне это стоит! Это сердце — непеременчиво! Настанет же наконец и другое время!
— Когда же оно настанет? — спросила Мария так глухо, как будто она не верила в лучшее будущее.
— Скоро! — ответил твердо ее муж. — Скоро, хотя теперь всякий отдает охотно то, чего требует от него отечество!
При этих словах молодая женщина высвободила свои руки из рук мужа, так как открылась дверь, и госпожа Варвара сообщила с порога своему брату:
— В передней ожидает господин Матенессе ван Вибисма. Ему нужно поговорить с тобой!
— Пригласи его наверх! — сердито бросил бургомистр. Оставшись снова наедине с женой, он быстро попросил:
— А теперь будь ко мне снисходительна и помоги мне, хорошо?
Она утвердительно кивнула и постаралась при этом улыбнуться.
Он заметил, что она невесела. Ему это было больно, он снова протянул ей руку и сказал:
— Придут лучшие дни, когда я буду принадлежать тебе больше, чем теперь. Что ты мне хотела сказать перед тем?
— Не все ли равно для государства, знаешь ли ты это, или нет.
— Но для тебя не все равно! Подними же головку и взгляни на меня. Скорее, дорогая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Дверь в столовую была отворена и — о чудо! — накрытый стол стоял еще нетронутый: должно быть, отец дольше обыкновенного засиделся в ратуше.
В несколько больших прыжков Адриан добрался до своей мансарды, переоделся в чистое платье и, прежде чем хозяин дома произнес молитву, снова спустился в столовую.
В свободное время куртка и чулок могут быть исправлены руками тетки Варвары.
Адриан храбро принялся за дымящееся кушанье, но вскоре сердце его снова сжалось: отец не говорил ни слова и взгляд его был серьезен и озабочен, как в то время, когда горе поселилось в осажденном городе.
Молодая мачеха мальчика сидела напротив мужа и заглядывала в серьезное лицо Питера ван дер Верффа, стараясь поймать хоть один приветливый взгляд.
И каждый раз после напрасного ожидания она откидывала со лба пряди золотисто-белокурых волос, закидывала назад прелестную головку или, слегка закусив губки, молча наклонялась над тарелкой.
На вопросы тетки Варвары: что говорилось в ратуше? Собраны ли деньги на новый колокол? Дает ли вам Якоб ван Слотен луг в аренду? — он давал короткие уклончивые ответы.
Этот сильный мужчина, молчаливо сидевший в кругу семьи со сдвинутыми бровями и принимавшийся поспешно есть, чтобы неожиданно отставить кушанье и не дотронуться до него больше, не производил впечатления человека, способного предаваться праздной хандре.
Еще все присутствующие разговаривали между собой, еще слуга и служанка доедали кушанье, как вдруг хозяин поднялся со своего места и, закинув назад голову и крепко прижав сжатые руки к затылку, воскликнул со стоном:
— Я не могу больше… Мария, прочти ты благодарственную молитву. Ступай, Ян, в ратушу и спроси, не прибыл ли вестник.
Слуга обтер себе рот и немедленно повиновался. Это был высокий широкоплечий фриз, но он доставал только до лба своему господину. Не прощаясь, Питер ван дер Верфф повернулся спиной к домочадцам, отворил дверь в рабочий кабинет, едва переступив через порог, запер ее крепко на ключ и, подойдя к большому дубовому отличной работы письменному столу, на котором были разложены книги и письма аккуратными кипами, придавленными сверх грубыми свинцовыми дощечками, начал проглядывать вновь полученные бумаги. В продолжение четверти часа он напрасно старался возбудить в себе необходимое внимание, потом подошел к окну.
Маленькие круглые стекла, хотя и вытертые, как зеркало, позволяли видеть только очень ограниченную часть улицы, но бургомистр, казалось, нашел то, что он высматривал, потому что поспешно открыл окно и крикнул слуге, который торопливо шел домой:
— Видел, Ян? Там он?
Фриз отрицательно покачал головой; окно снова захлопнулось, и через несколько минут бургомистр схватился за шляпу, висевшую между двумя солдатскими пистолетами и простым грубым кинжалом на единственной не совсем голой стене его кабинета под портретом молодой женщины.
Мучительное, овладевшее им беспокойство гнало его вон из дому. Он хотел приказать оседлать лошадь и ехать навстречу ожидаемому вестнику.
Прежде чем покинуть кабинет, он постоял несколько минут, как бы раздумывая, и снова подошел к письменному столу, чтобы подписать некоторые бумаги, предназначенные для ратуши, предполагая, что он вернется, может быть, ночью.
Не присаживаясь к столу, он пробежал глазами оба листа, которые развернул, и схватил перо. В это время тихо открылась дверь, и свежий песок, которым был посыпан белый пол, заскрипел под изящной ножкой.
Он отлично слышал это, но не прервал своего занятия.
Его жена остановилась совсем близко за ним.
На двадцать четыре года моложе его, она казалась робкой девочкой, когда, подняв руку, все еще не решалась отвлечь внимание мужа от его занятий.
Она спокойно дождалась, когда он подписал первую бумагу, и тогда, отвернув в сторону милую головку, опустив глаза и слегка краснея, сказала:
— Это я, Питер!
— Хорошо, мое дитя! — коротко ответил он и поднес к глазам вторую бумагу.
— Питер! — воскликнула она во второй раз, настойчивее, но все еще застенчиво. — Мне надо с тобой поговорить.
Ван дер Верфф повернул к ней голову, окинул ее коротким приветливым взглядом и сказал:
— Теперь, дитя? Ты видишь, я занят, а там уже лежит моя шляпа.
— Но, Питер, — ответила она, и в глазах ее сверкнуло что-то вроде недовольства. Она продолжала тоном, в котором едва слышна была жалоба: — Мы еще совсем не говорили с тобой сегодня. У меня сердце полно, и что мне хотелось бы сказать тебе, то есть что я должна бы…
— Когда я вернусь, Мария, не теперь, — прервал он ее, и в его глубоком голосе послышалось не то нетерпение, не то мольба. — Прежде город и страна, а уж потом — любовь!
Услышав эти слова, Мария откинула голову назад и сказала дрожащими губами:
— Ты повторяешь это с первого дня нашего брака!
— И, к сожалению, к сожалению, я должен повторять это, пока мы не добьемся своей цели.
Тогда ее нежные щеки покрылись румянцем; она начала прерывисто дышать и воскликнула поспешно и решительно:
— Отлично! Я знаю эти слова с самого твоего сватовства. Я дочь своего отца и никогда не противилась ему. Но теперь эти слова уже не подходят ни к одному из нас. Нужно бы сказать: «Все для страны и ровно ничего для жены!»
Ван дер Верфф положил перо на стол и обернулся к молодой супруге.
Ее стройная фигура, казалось, выросла; голубые глаза, в которых сверкали слезы, смотрели гордо. Как будто Бог нарочно создал в ее лице подругу для него, именно для него! В нем вспыхнуло чувство. Он ласково протянул дорогому существу обе руки и сказал просто:
— Ты знаешь, чего мне это стоит! Это сердце — непеременчиво! Настанет же наконец и другое время!
— Когда же оно настанет? — спросила Мария так глухо, как будто она не верила в лучшее будущее.
— Скоро! — ответил твердо ее муж. — Скоро, хотя теперь всякий отдает охотно то, чего требует от него отечество!
При этих словах молодая женщина высвободила свои руки из рук мужа, так как открылась дверь, и госпожа Варвара сообщила с порога своему брату:
— В передней ожидает господин Матенессе ван Вибисма. Ему нужно поговорить с тобой!
— Пригласи его наверх! — сердито бросил бургомистр. Оставшись снова наедине с женой, он быстро попросил:
— А теперь будь ко мне снисходительна и помоги мне, хорошо?
Она утвердительно кивнула и постаралась при этом улыбнуться.
Он заметил, что она невесела. Ему это было больно, он снова протянул ей руку и сказал:
— Придут лучшие дни, когда я буду принадлежать тебе больше, чем теперь. Что ты мне хотела сказать перед тем?
— Не все ли равно для государства, знаешь ли ты это, или нет.
— Но для тебя не все равно! Подними же головку и взгляни на меня. Скорее, дорогая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88